Akladok

Зима – время, когда небо опускается на землю, и та становится кристально чистой, как одежды святого. А снег – открытые объятия неба, привносящие странную, возвышенную красоту, которая тем, кто живет грязными страстями этого мира, кажется холодной и бесстрастной. И они, убогие, прячутся от зимы в своих городах, не понимая, что нужно впустить это в себя и согреть. Ибо со снегом космос приносит в этот мир то, чего еще не существовало: новый год, новые мысли, новые потери и новые возможности. Чего еще не было за миллионы лет развития. И весной из-под этого снега появиться уже немного другая земля.

Зима… А он, кретин, не взял с собой ничего поесть. Кто знает, как все обернется.

Алекс остановился. Перед ним лежало большое, освещенное луной поле замерзшего водохранилища, за которым темнел лес. До него не меньше километра, и там, немного правее – турбаза. Если, конечно, это на самом деле водохранилище, и на нем теперь может находиться такое заведение. Кстати, в этом заведении, может быть, еще работает буфет…

А если это так, когда он вернется? И куда попадет?

Алекс провел мысленную лыжню через водохранилище. Заскрипел снег. В некоторых местах выступал лед, и лыжи сухо шуршали по нему. Все будет нормально, потому что он знает, как нужно. Кажется, знает.

Вот только не знает, что произошло.

Лунный свет перекрыло снежное облако, но дело было не в этом. Лесник заметил точно, тревога и страх каким-то образом зависели от пространства. Пространства… А здесь – большое пространство. Маленький, маленький человек на большом снежном поле. Совсем как та темная точка впереди, именно от нее почему-то исходит скорбь. Что-то страшное?

Алекс ускорил ход. Труп? Глупости. Но очень похоже: там нога, там – голова. И удивление – этого не может быть! Так отмечена граница? А если это граница и для него? Алекс замедлил ход. От того темного места исходил ужас, который поднимался вверх и расползался в стороны. Может, не подходить? Но Алекс все шел. Ближе, ближе, ближе…

На том, кто лежал перед ним, было дорогое темное пальто. Холодное лицо, снег в глазницах. Он шел туда же, куда и Алекс. Но не дошел. Аккуратная прическа, дорогая меховая шапка, зажатая в руке, большие окоченевшие пальцы. Кем он был? Почему мертв?

Алекс присел рядом, зачем-то коснулся его руки в том месте, где должен прощупываться пульс. Не ужели не ясно…? – успел подумать он, и в этот момент труп зазвенел. Длинной холодной трелью. Алекс откинул полу пальто, расстегнул пиджак и отстегнул от его пояса сотовый телефон.

– Але, – чей-то знакомый ровный голос пытался перекрыть шумы и хрипы – Але…

– Кто вам нужен? – зачем-то спросил Алекс и треск ослаб.

Пропала связь? – успел подумать он, но в этот момент голос на другом конце телефонного канала уверенно и чисто ударил:

– Ты!

– Вряд ли я.., – начал Алекс, но голос бесстрастно продолжил:

– Тебе просили передать. Их не осталось.

– Не осталось чего?

– Возможностей.

– Возможностей? Почему?

– Вы их использовали, – ответил голос. И уточнил, – Все.

Алекс опустил трубку, в которой слышались короткие гудки. Возникло чувство, что лед водохранилища под ним начинает медленно вращаться. Алекс остановил его и вдруг понял, что лучше не смотреть назад. Совсем. Ни секунды.

Откуда-то дунул ветер, летящие снежинки начали колоть лицо. Наверное, именно так сходят с ума. На экране телефона появился сигнал разрядки батареи. А если тот человек позвонит еще? Человек?..

Или это, правда, конец? – подумал Алекс. Сначала глюки, расширение сознания, затем, по-видимому, спазм, удушье. Как при передозировке. Но нет, глупости – этот парень отошел от чего-то еще. Кроме того, он, Алекс, ничего такого не ел и не вдыхал.

Не вдыхал? Тогда в чем дело? Алекс поднял лыжу, чтобы развернуться и словно натолкнулся на невидимую стену. В грудь ударил страх и чувство полной неудачи. Неужели…?

Именно такой он и представлял смерть. Дзинь-нь-нь-нь.., – и он теперь состоит только из собственной жизни. Некий сгусток событий, впечатлений, импульсов, поступков, скованных временем. Которое завершилось. И сгусток застыл. И его созерцание вызывает заполняющее все существо жалость и скорбь, потому что с ним, с этим сгустком, уже ничего не случиться.

Все. Он уйдет на ту сторону и у него больше не будет тела: рук, ног, языка, глаз. Он станет беспомощным, совсем как тогда, когда пришел в этот мир. И уже ничего нельзя будет исправить – его повлекут длинным светящимся коридором, летя в котором он будет только воспринимать.

Вот так. Оказывается, люди хотят жить совсем не потому, что это легко или хорошо. Просто только так они могут что-то исправить. А он уже не успеет. И даже знает, как все кончится.

Алекс положил телефон за пазуху, где его батарейки могли отогреться, взял палки и сжал кисти рук. Под лыжами хрустнул снег. Сейчас он еще посередине. А там, в его доме, ребята. Что-то еще можно успеть. Можно пойти вдоль берега, найти остров, подняться на то место, где еще может быть связь. И попробовать. А потом он обернется и посмотрит в глаза этой тьме. Без гнева, отчаянья и страха. Спокойно, как равный. И прорвется. Он выйдет за границы этих жестких условий. Ему хватит духу разбить стену, собрать самого себя и кинуть вперед. И, может быть, исправить что-то еще.

– Что?

Алекс остановился. Он был в большой комнате, сквозь огромные арочные окна которой задувал ветер и нес мелкий снег. А где-то в глубине анфилады, уходящей в темноту, кто-то отчаянно кричал, чтобы он не ходил дальше.

– Лед – ужасная вещь. Сначала появляются плавающие ледяные горы, затем – отдельные льдины. Их с каждым днем все больше и больше, а в один прекрасный день они смыкаются и образуют гигантские ледяные поля, вдоль которых можно идти многие десятки миль, не находя их края. Обход таких полей здорово сбивает с маршрута. Вы сворачиваете с намеченного курса и идете совсем не там, где предполагали идти, но это еще полбеды. Когда вы пройдете в обход несколько часов, дозорный внезапно закричит, что видит по противоположному борту точно такое же ледяное поле. Это плохой знак. Он говорит, что вы входите в проход. Который постепенно сужается. Сначала до нескольких миль, потом до одной мили, и вот корабль начинает цепляться бортами за его края, все чаще останавливается и в одну холодную тихую ночь встает навсегда. Ему больше не сдвинуться. Пройдет несколько часов или несколько дней, ледовые челюсти сожмут его, и он пойдет ко дну, – одноглазый человек в красивом камзоле и ботинках с большими блестящими пряжками взял кружку с горячим чаем и с удовольствием отпил из нее.

– Да! – зачем-то кивнул Иван и понял, что сидит на кресле около журнального столика с точно такой же кружкой.

Иван огляделся. Стол, печь, комната, люди, с дымящимися напитками, их задумчивые позы, запах тепла. Все обыденно, кроме этих странных людей в странных одеждах, и непонятных ощущений. И еще – чувство, что он видит римэйк какого-то фильма, и ни как не может вспомнить, чем тот должен закончиться. В голове периодически всплывают смутные знания каких-то сюжетных ходов, которые несут предчувствие трагедии и сильную грусть, но каждый раз что-то происходит, и уже почти вспомнившийся сюжет рассыпается – все оказывалось не так. Эффектней, сильнее, более неожиданно. Как сейчас, когда он отчетливо пережил картину холодной безысходности и обреченности, и вдруг до него дошло, что этот капитан жив и, по-видимому, неплохо себя чувствует.

Капитан… Откуда капитан? Иван посмотрел на кружку в своей руке и понял, что не спит. Кружка дернулась, и немного горячей жидкости пролилось на брюки. Да, он не спит и не спит уже почти четверть часа. Потому что именно четверть часа назад его разбудил грохот и страшный вопль.

– А-А-А-А-А! Пустите! А-А-А-А! Пустите! – отчаянно орал кто-то и дубасил в дверь.

Иван почти не раскрыл глаз, не встал и даже не испугался. Просыпаться было запрещено.