Страница 9 из 10
- И наверняка в баню сводят, - добавил по-русски повар, показывая, как господин По будет хлестать себя веником и что при этом почувствует, а почувствует он себя хорошо, ах, как хорошо! Совсем преотлично, дай бог и в духов день.
Эдгар чувствовал себя очень скверно. Тоска навалилась на сердце, боязнь за себя сегодня и в будущем осенила его сознание столь глубоко и жестоко, что он застонал, как от зубной боли. Свой родной дом, его стены, кровать, шкаф с книгами вспомнились подобно потерянному, своевременно неоцененному раю...
- Домой! Домой! - заговорил он, на всякий случай по-немецки, полагая, что кто-нибудь из окружающих поймет его и немедленно примет соответствующие меры. - Домой! Домой! взывал он, взглядом обращаясь к любопытствующему сборищу вокруг себя. - Домой!
Никто и словом не обмолвился в ответ. Но в том, как эти люди смотрели на него, уже было что-то утешающее и примиряющее. Эдгар махнул рукой на осмотр столицы русской империи, он физически ощутимо перемогался, как больной, лишенный помощи врача и близких. Ему нестерпимо хотелось сию секунду оказаться в своей-комнате и заплатить за это сколько угодно, хоть несколько лет жизни. Он и сам не мог понять, откуда, с чего это вдруг напала на него такая страшная, злая тоска, не оттого же, что его ограбили, не оттого же, что он так далеко от родины, не оттого же, что...
Да, только оттого, что ограбили, и оттого, что он так далеко от родины, и оттого, что он так одинок на свете.
А сколько радости принес он людям!
"Если ты добр, тебя вспомнят только после твоей смерти; при жизни вспоминают только злых", - кто сказал так? Никто не говорил этого, но это так. И только так. И все люди чувствуют это ежеминутно.
...Американскому торговому представителю, даже не имеющему полномочий от своего правительства, Эдгар заявил:
- Ради создателя, скорее домой! Я нищ, я несчастен, я не в состоянии наблюдать, изучать и работать, сэр! Но я художник, меня читают, меня любят, меня знают...
- У вас нет денег? - учтиво осведомился представитель высокого роста американец по фамилии Хост, по имени Уильям. - Возможно, что вам окажут кредит в пароходной компании, ей принадлежит пароход "Роберт Фултон".
- "Роберт Фултон"! - воскликнул Эдгар. Таким тоном, с такой интонацией люди произносят имя матери, отца, сестер, братьев. - Но...
- "Роберт Фултон" отбывает сегодня в пять вечера, - продолжал мистер Хост. - Вам, держу пари, предоставят ту же каюту, что и...
- "Роберт Фултон!" - еще раз и столь же горячо произнес Эдгар, и тотчас вспомнил кабатчицу с Васильевского острова, и тотчас заставил себя не думать о ней, не видеть ее в своем воображении. Он потушил воображение, залил его болтовней с мистером Хостом, который любезно пригласил Эдгара к себе на завтрак, а потом отправил специального посыльного на борт "Роберта Фултона" с недлинным письмом - просьбой о предоставлении в кредит одного пассажирского места американскому подданному Эдгару Аллану По, писателю, журналисту, сотруднику многих газет и журналов, гражданину, живущему на свой капитал, ныне оказавшемуся в затруднительном положении ввиду того, что...
- Но... - нерешительно начал Эдгар, благодарно улыбаясь мистеру Хосту. - Позвольте, ведь "Роберт Фултон" прибыл только вчера... Каким же образом он через двадцать часов...
- Снова выйдет в море? - договорил мистер Хост. - Тут разного рода деликатные дела, сэр, - улыбнулся собеседник. Во всяком случае, некий груз корабль доставил и этот же груз теперь возьмет на борт снова, чтобы доставить по назначению...
Ровно в четыре Эдгар снова поднялся по трапу на палубу "Роберта Фултона". Капитан все знал и ни о чем не расспрашивал. Матросы ничего не знали и ни о чем не расспрашивали. Минут пять-шесть спустя после того, как Эдгар устроился в крохотной каюте по соседству с помощником капитана, "Роберт Фултон" ворчливо отошел от причала.
Поздно вечером Эдгар присел на канаты подле кнехта и горько заплакал. Он не чувствовал ни гнева, ни обиды, хотя и был обижен, обворован и лишен того особенного состояния, которое должно сопутствовать каждому человеку, оказавшемуся на чужбине. Что-то померещилось на Васильевском острове в трактире, сама Виргиния явила ненадолго свой облик, а потом начались будни, как и везде, когда уже выяснено (сердцем и сознанием), что только радости различны, а горе и напасти всюду одинаковы. Вот эта одинаковость мучила Эдгара, он страдал и молил всех богов о скорейшем прибытии домой, где ему по силам будет сотворить любую радость - на счастье себе и людям.
- Может быть, фокусы покажешь? - обратился к нему матрос. - Пойдем, у нас есть русская водка, русский квас, зеленый лук, репа...
- Пойдем, покажу фокусы, - безучастно отозвался Эдгар.
Он показывал фокусы, но они не удавались - ни на картах, ни с монетами. Тогда он стал читать стихи - и те, что уже были написаны, и те, что он сочинял сию секунду, на лету, импровизируя и вдохновенно избывая свою тоску. В импровизации он говорил о том, что на чужой земле не приняли его, как дорогого гостя, о том, что встретили его так обыкновенно, пошло и оскорбительно... Что же произошло? Ничего и страшно много, иначе не возвращался бы он домой так скоро...
- Чепуха, - отрывисто произнес один из матросов, слушая Эдгара. - Интересно, - подумав, добавил он, и через минуту снова сказал: - Чепуха!
- А почему же вы так скоро возвращаетесь домой? - только сейчас спросил матрос с рассеченной губой. - С вами что-нибудь стряслось?
Эдгар ответил подробно, одновременно растолковывая происшедшее и себе самому: не очень большая беда в том, что его обокрали, деньги нашлись бы, не в этом дело, но вот некоторые привычки, с которыми безопасно и нестрашно на родине, могли бы погубить (и даже очень скоро) в Санкт-Петербурге.
- Я начал пить, как только ступил на чужую землю, - повествовал Эдгар, не очень-то заботясь о том, чтобы увлечь аудиторию. - Меня обокрали какие-то люди, о которых начальник полиции отозвался, как о чем-то таком, что вовсе не означает чего-то свойственного русским людям. Начальник полиции, между прочим, показал себя человеком умным.
- Русские хороший народ, - строго заметил пожилой матрос. - Русских хорошо знаю. Пьют очень интересно и не так, как все. Я вас слушаю, сэр.