Страница 54 из 140
— Ну, что?..
Молчание.
— Так я пойду?
Тишина.
Уходить выпадало мне, и я почувствовал себя изгнанным, и так ушёл — с трагедией в душе.
Наутро был экзамен. Я вошёл в школьный двор, там кучкою стояли наши, и среди них Коваль. Со всеми надлежало здороваться за руку. Мне с Юркой обмениваться рукопожатием совсем не хотелось, но и оглашать наше с ним деликатное взаимоположение никак было нельзя. Мы холодно, в глаза не глядя, ладонями соприкоснулись. И — так пошло, поехало.
Экзамены прошли, всё удалось нам, что надо, списать, и мы получили аттестаты. Только поступать на литфак вместе с Юркой я уже не хотел. Нам двоим там не было места.
Троюродный брат мой Вадька кончил школу годом раньше меня. Вообще-то мы все — Вовка, Ромка, Вадька и я — ещё детьми не мыслили себя вне моря. Поэтому Вовка, старший из нас, после школы поступил в военно-морское училище, Вадька, к превеликому ужасу родителей-геологов подался в мореходку, а я к десятому классу обнаружил в себе близорукость, и вопрос о море сам по себе отпал. Да и Ромка, слава Богу, вовремя остыл и теперь превосходнейший врач…
Мореходка, куда поступил Вадька, располагалась в тогдашнем Ленинграде и готовила кадры для торгового флота. В этом рассаднике славных традиций сухопутно-матросского буйства творилось такое, что Вадька, оттуда вышебленный, через полгода вернулся в Москву, по счастью избежав тюрьмы, но с признаками обучения: проломленной головой, чудовищной гематомой глаза и хорошо освоенной начальной стадией матросского алкоголизма.
Вся Вадькина семья была геологической: папа-профессор, мама-профессор, старшая сестра и муж её — доктора геологических наук. Пусть Вадькин опыт был для семьи ужасен, но всё же он вернулся в лоно… Ан нет! он твёрдо заявил, что ни в какой геологоразведочный поступать ни за что не станет, а летом снова будет пробиваться в мореходку, без которой отныне жить — это значит не жить. Месяца три его умоляли, потом он сказал:
— Ладно, пойду в геологоразведочный, но только вместе со Славкой!
Тогда взялись за меня. А я как раз не захотел идти на литфак вместе с Юркой. Собственно, не захотев на литфак, я вообще никуда не хотел, мне было всё равно, и хоть геология сильно смущала, я всё-таки поддался уговорам и в конце концов сдался.
Мы с Вадькой подали документы и приступили к подготовке. Первым и главным экзаменом была физика. Ни я, ни Вадька её не знали вообще.
Методика подготовки была такая. Я писал шпаргалки на весь раздел «Механика», а Вадька — на «Электричество» и «Оптику». Поскольку, пока пишешь шпаргалки, многое и познаёшь, в дальнейшем надлежало нам шпаргалками обменяться. Пока я писал «механику», я понял, что эту физику изучить вообще-то было бы вполне возможно. Я всё понимал пока писал (иначе было бы не записать!), а записывая, запоминал.
Теперь о самих шпаргалках. Это делалось так. Из толстенькой «общей» тетради острым ножичком вырезалась миниатюрная книжечка на одной скрепке, и на её страницы мелко и внятно вписывался весь курс учебника. Конечно, здесь требовалось не только искусство мелкого и разборчивого почерка, но главное было — отбор необходимой и достаточной информации и внятное её изложение в наиболее компактном виде. Здесь оба проявили мы незаурядные таланты, потому что и Вадька моей, и я Вадькиной шпаргалкой пользоваться могли легко. Да, но была ещё техническая сторона, она заключалась в следующем. Шпаргальная книжечка, прикреплённая к тонкой резинке, фиксировалась в левом рукаве пиджака так, чтобы она не доставала до ладони. Сложив кисти рук на столе, на листе подготовки, не глядя под стол или куда-то в сторону, а всё внимание сосредоточив на легальном листе бумаги, тихонечко листаете книжицу, прикрыв её естественным положением левой кисти, находите нужную страницу и постигаете ответ на заданный вопрос. При малейшей тревоге вам ничего не надо прятать, а только отпустить этот источник знаний, и он бесшумно и молниеносно укроется в недрах рукава, унесённый физическим стремлением резинки к сокращению после некоторого натяга.
Мы знали, что в билете будут два вопроса: один из моего раздела, другой из Вадькиного. И ещё мы узнали заранее, что физику принимает суровый и беспощадный преподаватель. И что фамилия его — КРОНГАУЗ.
Звучание этой фамилии меня потрясло. В ней чувствовалась явная и прямая угроза. Когда же я его живьём увидел, он оказался ещё ужаснее своей фамилии.
Мы с Вадькой глупость сделали. Вошли в аудиторию вдвоём и, взяв билеты, пошли к свободному и дальнему столу и сели рядом. Нам было так спокойнее, но это не понравилось Кронгаузу. Он прицелился в меня членистоногим указательным пальцем и грозно указал на первый стол прямо перед его физиономией. Я обречённо пересел. И разглядел Кронгауза.
Лицо его было, может быть, и просто выразительным, но в нём увиделся мне оскал бешеного коня, стремящегося раскусить колено ездоку. Глаза его сверкали адским пламенем, а сквозь лошадиные зубы время от времени прорывался львиный рык:
— Что это у вас там за бумажка?! Подайте сюда и выйдите вон!!!
Разоблачённый тут же испарялся.
Я не знал, что мне делать, и просто хотел уйти. Потом подумал, что ничего не теряю, попробовав. И книжечку нащупал. Но раскрывать пока не стал.
Оказалось, что первый вопрос мне известен. И задача была из механики. Я попробовал её решить и вроде бы решил. Оставался второй вопрос: «Закон Ома для участка цепи». Я потихоньку стал листать. Наконец мелькнул закон Ома. Я быстро вник и набросал ответ на листке подготовки. Правда… Тут снова Кронгауз своим прожектором прощупал всю аудиторию и остановился на мне.
— Что там у вас?!
Я отпустил книжечку, открыто глянул в страшное лицо и развёл пустые руки.
— Готовы?
— Да.
Когда я знаю, я отвечаю лучше, чем знаю. Оказалось, что и задачу я правильно решил. Мой ответ на первый вопрос даже как-то смягчил Кронгауза. Он сказал:
— Ну что ж, неплохо, неплохо… Второй вопрос подробно не отвечайте, только самую суть.
Я суть изложил.
— Отлично. Только вот что… Вы объяснили общий закон Ома. А у вас в билете — закон Ома для участка цепи.
— Ах, — сказал я.
— Но ничего… Ладно. Только скажите, в чём разница?
Я захлопал глазами. Кронгауз посмотрел на меня с другим интересом. И задал ещё вопрос по электричеству. Я даже не понял, о чём он спрашивает. Адское пламя уже разгоралось. Ещё вопрос, и я ушёл, весь опалённый электрическим взором Кронгауза, с неопалимой цифрой «2» в моём формуляре.
Желание славы
Нет, нет! Прочитавши название главы и предваряющий главу эпиграф, не подумайте, что это меня охватило желание славы. Совсем даже нет! Я просто стряхнул с себя наваждение немногих узнанных мною физических законов, в которые всё равно не поверил, и чугунными рельсами с перестуками покатил в родимый Геленджик, где по примеру Александра Сергеевича теперь влачил над сентябрьским морем задумчивую лень, совсем не помышляя о какой-либо славе.
Вообще-то отсутствие во мне даже каких-либо дум о подобном предмете огорчало мою маму.
— Ну почему в тебе нет честолюбия?!
Так говорила мне мама, но не очень часто. А я, признаться, и не думал исправлять мой изъян. То обстоятельство, что брат мой Вадька в институт поступил (физику списав на четвёрку), а я вылетел вникуда, меня совсем не занимало. Тем более, что Вадька в геологии нашёл свою судьбу, а я бы всё равно там её не нашёл. И даже то, что Коваль учится теперь на литфаке без меня, совсем меня не задевало. О господи, ведь жизнь — бесконечная жизнь — ещё мне только открывалась! И всё, что в ней назначено для меня, ведь всё равно, я полагал, свершится. А наша с Юркой дурацкая «ссора» давно уже растаяла, как сон, и что-то там ещё… (Ах, да! Как утренний туман.)