Страница 114 из 140
Увидел я, что он высок, могуч. Однажды мы с ним в дружеской беседе коснулись темы драк, и он мне рассказал, как некогда кого-то поднял и бросил о землю. В это верилось. Могучей была и его голова — красиво круглая, с высоколобым черепом. Волосы вот только жидковаты, он мне не то чтобы завидовал, но часто восхищался седой моею шевелюрой. Большие и красивые глаза его прекрасной формы. Широкие уверенные скулы. Нос гармоничен.
Но вот красивые глаза… Потом я к ним привык и более о них не думал, но, вспоминая, вынужден сказать… Нет, нет, в них не было изъянов. Там… косоглазия и прочей чепухи. Он этими глазами на собеседника так прямо и смотрел, но отчего-то так казалось, что Алексей Филиппович глядит куда-то мимо. То есть контакта душ никак не возникало. Не знаю, внятно ли я это рассказал.
Ну и последнее. Скажу я о его улыбке. Он улыбался часто и охотно. Но может быть и неохотно. Но широко. Улыбка возникала как-то вдруг, как будто где-то нажималась кнопка. Было в этом что-то такое японское. Во всяком случае казалось, что свою улыбку Алексей Филиппович отработал перед зеркалом и применял, когда почитал её уместной и необходимой. Или когда он ею заменял недостающие слова. Но, пожалуй, скорее всего, улыбка такая сложилась где-то там, в комсомольских джунглях, под влиянием природных условий. Ведь сказал же как-то Фазиль Искандер: «Иногда люди улыбаются друг другу, чтобы соразмерить клыки».
Чего же это я подробно так портрет директора пишу? Да оттого, что мало было бы мне просто лишь сказать, что был наш Алексей Филиппович необычаен.
Меня все никак не могли успокоить его отношения с книгами. Ну, хорошо: не все Достоевского любят. И даже те, которые ценят, любят не обязательно… Но Пикуль?! И вдруг я вспомнил.
Когда я был в «Книге», еще до Курилки, ко мне как-то пришел незнакомый человек и предложил для печатанья поэму. Звали его Андрей Карпóвич, и был он в молодом и зрелом возрасте мужчины. Поэма оказалась не слишком большой, и я взялся ее прочесть. Она оказалась, может быть, и хороша, но очень уж умна и тяжела, и называлась «За пределом». Читателя ее совсем не ощущалось. Всё это автору я вежливо и высказал при следующей встрече. Он рукопись забрал. Но вот чего я еще о рукописи не сказал: поэма имела прозаическое предисловие, там было несколько чрезвычайно любопытных мыслей. Одну из них я для себя выписал и вспомнил о ней, когда размышлял об этом удивительном человеке по фамилии Курилко. Вот что относительно Алексея Филипповича я повторил бы вслед за Карповичем:
«… он хочет, чтобы книга лишь „пополняла багаж“, а не ударяла в самую середину естества… Так он может прочитать тысячи книг, и они не сделают его просвещенным… Человек ни за что не хочет отказаться от себя прежнего, вот в чем дело».
А тем временем подоспело пятидесятилетие Высоцкого. И как раз 25 января, в день юбилея, в «Книге» устроили премьеру «Я, конечно, вернусь».
Кравченки в издательстве уже нет. Он, мятежный, всё искал, куда б взлететь повыше, и долго бил крыльями, высматривая нужную верхушку, да ландшафт на глазах менялся. Присел, где пришлось. А в «Книге» была его сила. Мне жаль. Теперь здесь живут чужие господа. Меня, правда, вспомнили.
Праздник был тих и скромен. Никаких знаменитых друзей. Только Крымова как составитель, зато из Парижа прилетела Марина Влади. Они вдвоём и сидели на маленькой сцене. Потом из милого, уютного «книговского» зальчика вызвали меня. Я стоял между стульями Натальи Анатольевны и Марины и просто рассказывал, как всё было.
… Когда рукопись была готова, я взял её домой, чтобы ещё раз просмотреть. Потом захотела прочитать Ирка, а я лёг спать. Утром вышел на кухню, там горела уже ненужная настольная лампа. Ирка от последних страниц подняла на меня лицо, залитое слезами:
— Это… Это… Но вам ведь никогда не дадут это напечатать!..
Вечером, после премьеры, позвонила Крымова и попросила экземпляр книги, для кого-то очень нужный. Не могла поверить, что у меня нет. Мне не дали.
Второй книгой в нашей «Популярной библиотеке», после «Нового назначения» А. Бека, должен был пойти роман Дудинцева «Белые одежды». Толкового помещения у издательства все еще не имелось, и встреча с Владимиром Дмитриевичем была назначена в доме заведующей редакцией художественной литературы Нади Ганиковской. Назначили на три часа.
Отыскав этот дом у Сокола, поднялся я на третий этаж и как только отворил двери лифта, увидел Дудинцева. Вернее, его угадал, поскольку он стоял у окна спиной ко мне внизу лестничного полупролёта. Было без пяти три, Дудинцев смотрел в окно на улицу. Я отчего-то сразу догадался, что Владимир Дмитриевич, боясь опоздать, прибыл пораньше и теперь выжидает трех часов.
Он волновался, что было понятно. Его много лет никуда не звали, во всяком случае как автора. А тут — сама заведующая редакцией ждёт его дома и даже (может ли такое быть?) — там будет главный редактор издательства!
Я к нему не спустился, боясь смутить: пусть лучше встретит его улыбчивая Надя. Ровно в три часа прозвенел деликатный дверной звонок, и мы без затей расположились втроем в московской чистенькой, не очень тесной кухне.
Чтобы совсем развеять остатки напряжения, я для начала рассказал, как в пятьдесят шестом, в танковом своем полку, получил письмо из Москвы и узнал, что столица потрясена романом Дудинцева «Не хлебом единым», журнал рвут из рук, одни ругают, другие говорят, что явился новый Лев Толстой… И как я кинулся в полковую библиотеку, где с библиотекаршей дружил, но она, несмотря на дружбу, ответила, что этот номер «Нового мира» на руках. Я выждал неделю, а номер всё ещё был на руках… Еще через неделю — то же. Я наконец додумался спросить, у кого?
— У старшего лейтенанта Кириллова, — был ответ.
И прочитал я тот роман Дудинцева уже в Москве, в 1959 году, потому что старший лейтенант Кириллов был не просто старший лейтенант, а начальник особого отдела полка.
Когда я только собирался на встречу с Дудинцевым, в скверике на тогдашней улице Неждановой меня остановил мой директор и так мне сказал:
— У меня к вам просьба, Вячеслав Трофимович. Вы встречаетесь с писателями… Постарайтесь их убедить… Внушите им, что мы ещё очень бедные, ничего пока не заработали… Пусть они согласятся на самую минимальную оплату, а лучше всего — символическую, хотя в идеале хотелось бы получить их произведения безвозмездно!
Сдержанно я попытался что-то объяснить:
— Алексей Филиппович, ведь мы вступаем в новую эпоху, теперь не автор будет счастлив тем, что его поставили в план, а издатели будут биться друг с другом за хорошего автора!
— Я это понимаю, — согласился директор, — но вы всё же попытайтесь!
Конечно, Алексей Филиппович не знал (да ведь и знать-то бы не захотел!), что, к примеру, Дудинцев и его семья двадцать лет боролись с голодом, распродавая потихоньку мебель, пока всю её не заменили деревянными ящиками из соседнего овощного магазина, накрывая эти конструкции для элегантности старыми газетами…
А между тем, тиражи «Популярной библиотеки» были в двести тысяч экземпляров и даже больше, а через систему «Союзкниги» разлетались мгновенно. Такие были времена.
7 июля 1988 года коллегия Госкомиздата СССР заслушала вопрос «О работе издательства „Книжная палата“ по демократизации издательской деятельности в условиях хозрасчёта и самофинансирования»…
Начал товарищ Курилко:
— Полагаем необходимым тезисно обозначить ряд моментов, которые не нашли прямого отражения в представленных коллегии документах, но, на наш взгляд, важны с точки зрения дальнейшего развития демократизации издательской деятельности…
Дальше следовали восемь тезисов.
Товарищ Курилко рассудил, примерно, так: я, мол, скажу о главном, поставлю серьёзные вопросы, а уж потом главный редактор пусть поёт про всякие там перемены.
А товарищ Ненашев так не рассудил. Сначала он слушал молча, и даже промолчал, когда услыхал очень сильный демократический тезис: «мы настаиваем на ужесточении санкций к полиграфпредприятиям со стороны Комитета…»