Страница 110 из 140
Собственно мысль об издании Высоцкого возникла не сама по себе, а потому что вдруг обнаружилось, что впереди восемьдесят восьмой год, а это — пятидесятилетие, хороший повод.
Когда повёл я, между прочим, разговоры о том, о сём, а вот, кстати, пятидесятилетие Высоцкого, надо бы издать… Коллеги мои только усмехались: да кто же позволит?
Но мне уже втемяшилось. Сначала мысль была простая: пойти к директору Кравченко и предложить, уговорить. Он, если захочет, сумеет пробить, он «муж совета», знает ходы. Всё так. А если не захочет? Или захочет, но не сильно, и скажет:
— Знаете, сейчас в издательстве такое положение, что лучше бы не надо… Поймите правильно, нам сейчас не ко двору!
Скажет он так, и всё! И я повязан. В обход или супротив — негоже, да и не будет толку.
И я пошёл другим путём. Путь этот привёл к тому, что однажды приглашает меня в свой выдающийся кабинет Владимир Фёдорович Кравченко и высокоторжественно провозглашает:
— Нам дали ответственное поручение: к пятидесятилетию Владимира Высоцкого выпустить малоформатное высокохудожественное издание его стихов и песен. Справимся? Не подведём?
— Попробуем, Владимир Фёдорович. Приложим все силы, знания и опыт!
Устроил всё, конечно же, не я. Я только Крымовой мысль подал, а уж она побудила Роберта Рождественского, который в звании поэта мог попадать в любые кабинеты. Так вот, когда Роберт Иванович пришёл с этим к председателю Госкомиздата (а им уже был Михаил Фёдорович Ненашев), тот сразу же отнёсся к идее сочувственно, но всё-таки заметил:
— Надо бы посоветоваться в ЦК.
На что Рождественский ответил:
— Уже. Одобрено.
— А кто одобрил?
— Александр Николаевич Яковлев.
— А… Ну и прекрасно.
И тут же последовал звонок Кравченке, причём со ссылкой на Центральный Комитет. А это означало широкую зелёную улицу и всяческие приоритеты.
В газетах, журналах, на телевидении вовсю идёт перестройка. И только там, где мы живём и дышим, всё движется — не движется по-старому. По крайней мере, у нас в издательстве «Книга». Сотрудники ко мне пристают: что такое? как же так? почему? А я резонно отвечаю:
— Так перестройка и должна делаться вами! Чего же вы всё к начальству апеллируете?
И злюсь.
И вдруг звонит мне секретарь директора и сообщает, что на такое-то число назначено партийное собрание издательства, а я — докладчик. Январский пленум и задачи… Я поначалу удивился, что мне об этом не партийный секретарь сообщает, а директор да ещё через свою секретаршу. Я удивился, а потом себе сказал: ну, ладно, ты сам захотел!
И через пару дней я вышел на трибуну.
(Тут надобно сказать. Если у этих моих записок окажется сегодняшний читатель, а — тем более — будущий какой-нибудь читатель, ему, я думаю, не очень будет ясно, что партийный мой доклад был сделан невероятно чуждым языком. Сегодняшний (тем более будущий) читатель того и гляди ужаснётся его примитивно-демагогической лексике, но поверьте мне на слово: тогда мой доклад ошеломил собравшихся не только сутью, но (даже более) не присущим партийным собраниям языком. Тот, кто жил и мыслил в советское время, меня поймёт.)
…Время сейчас необычайно спрессовано, потому что наполнено новыми, реально происходящими делами. Возьму на себя смелость утверждать, что, радостно, с энтузиазмом воспринимая решения XXVII съезда КПСС, мы тогда сразу не понимали ещё их значения. Ибо произнесённые с трибуны слова, даже становясь решениями партийного съезда, всё равно остаются до поры до времени только словами, иногда надолго, порой навсегда. Но надо быть незрячим и лишённым всякого социального слуха человеком, чтобы не увидеть и не услышать громадный и нарастающий поток конкретных дел, в которые, без промедления, без раскачки стали воплощаться решения съезда. Правда, эти дела начинались преимущественно сверху. А мы, слушая практически каждый день в программе «Время» сообщения о работе Политбюро ЦК КПСС, всё больше судили да рядили: неужто всерьёз, неужто они всё это на самом деле?
Всё это очень напоминало ситуацию тургеневской «Аси», которую в социальном аспекте проанализировал Чернышевский в знаменитой статье «Русский человек на rendez-vous», а вслед за ним использовал Ленин, характеризуя страх либерала перед «делом», перед необходимостью перейти от слов к действию:
«…он десятки лет вздыхал о митингах, о свободе, — попал на митинг, увидел, что настроение левее, чем его собственное, и загрустил… „поосторожнее бы надо, господа!“ Совсем как пылкий тургеневский герой, сбежавший от Аси… Эх, вы, зовущие себя сторонниками трудящейся массы! Куда уж вам ходить на rendez-vous с революцией, — сидите-ка дома; спокойнее, право, будет…»
Так вот, пока одни рассуждали, примеривались и осваивали новую фразеологию, другие работали на Перестройку, и благодаря тем, кто работал, смог состояться январский Пленум, положивший конец дискуссии о Перестройке в рамках: надо или не надо?
У нас и сегодня хватает скептиков, немало их и в этом зале, — да что говорить, в каждом из нас сидит маленький или не очень маленький скептик, но я хочу сказать, что скептицизм как склад ума сегодня может стать «складом действия», мешающим обновлению страны. Быть скептиком сегодня просто стыдно и неумно…
Но всё-таки, делаем мы что-то для Перестройки? Конечно, делаем. И я хочу сказать об этом не для констатации и даже не для того, чтобы кого-то отметить, похвалить. Я хочу назвать некоторые вышедшие и готовящиеся издания, которые по-настоящему, глубинно, без фанфарного шума работают на Перестройку.
…К 70-летию Октября выходит малоформатная книга «Слушайте, товарищи потомки!» — поэтохроника от 1917 до 1987 года, составленная Сергеем Чуприниным. Нелегко рождалась эта книга, потому что она — не юбилейный парад звёзд, а серьёзная, зрелая попытка осмыслить отечественную историю советского периода через восприятие её сознанием наших поэтов.
Редакция художественной литературы готовит к производству рукопись Мариэтты Чудаковой «Жизнеописание Михаила Булгакова». Я сомневался, называть ли эту вещь… Потому что, когда мы всерьёз работаем над изданием писателей трудной, порой трагической судьбы — таких как Булгаков, Цветаева, Высоцкий, — мы очень боимся, чтобы не поднялась вокруг этого шумиха сенсационности. Гарантия от этого — серьёзный, ответственный подход к работе. Именно так работает редакция. Исследование Чудаковой — труд, исполненный высокого достоинства, и в этом смысле он адекватен творческому и гражданскому облику самого Булгакова. А сколько полезнейших уроков извлечёт из этой книги читатель, уроков, необходимых нам сегодня — в перестройке организации литературного процесса…
Но почему же нет ощущения, что атмосфера в издательстве меняется? И это не только ощущение, она действительно не изменилась. Кто тут виноват? Думаю, что все виноваты, — и руководство, и партийная организация, и весь коллектив.
Наверное, в стиле работы каждого издательства большую роль играет личность его директора. А в жизни нашего издательства — особенно большую. Потому что я не знаю в нашем коллективе более сильной личности, чем Владимир Фёдорович Кравченко. Личность такого масштаба, имеющая «верховную» власть в сочетании с настоящим профессионализмом, может очень многое. Очень многое Владимир Фёдорович и делает. Но пришло, думаю, время поговорить о продолжении его достоинств — о недостатках. Здесь позволю себе небольшое лирическое отступление. Когда я думаю о Владимире Фёдоровиче, мне почему-то приходят на память пушкинские строки: