Страница 108 из 140
Издательство «Книга» находилось в непосредственном ведении Госкомиздата по двум обстоятельствам: во-первых, оно издавало «ведомственную литературу», то есть всяческие серийные брошюрки по вопросам издательского дела, полиграфии и книжной торговли, а во-вторых, выпускало все информационные издания, подготовленные Всесоюзной книжной палатой, включая каталожные карточки для библиотек. Такое было скромное рабочее издательство. Но это изначально. Пока не стал директором Владимир Фёдорович Кравченко. Он прибыл на эту должность из Молдавии и со всею бешеной энергией провинциала стал превращать рабочее издательство в элитное-столичное. Создал редакцию миниатюрных и малоформатных изданий, редакцию искусства книги, редакцию факсимильных изданий… Он как бы расширял и расцвечивал ведомственные рамки, а на самом деле всем новым редакциям отдавал приоритеты, обрекая старые, «рабочие», на третьестепенность и в тайне мечтая вообще от них уж как-нибудь избавиться.
Каждая вновь возникшая редакция самим своим существованием всё глубже задвигала в тень ведомственные. Изящные малоформатные издания легко затмевали полезные брошюрки, а редакция художественной литературы с её серией «Писатели о писателях» более всего прославила издательство «Книга» и постоянно занимала первое место в соцсоревновании, что отражалось на размере квартальных премий.
Владимир Фёдорович безудержно расширял репертуарные рамки своего издательства, сам подчёркнуто оставаясь в рамках служителя интересов Госкомиздата. Он хорошо знал правила и строго их соблюдал. Характерный штрих: узнав о том, что у меня есть рукопись книги моей об Алексее Константиновиче Толстом, Кравченко сказал:
— Это прекрасно. Но, к сожалению, Вячеслав Трофимович не член союза писателей, а значит не подходит для серии «Писатели о писателях». Алексей Толстой, конечно, писатель, а Вячеслав Трофимович — нет.
Когда меня приговорили к издательству «Книга», я ничего этого ещё не знал и не подозревал, куда меня закинула судьба. Да ведь и те, кто меня сюда закинул, тоже ни о чём таком не подозревали. Они всё думали, что это ихнее ведомство и что они у руля, а между тем хитроумный Кравченко потихонечку прибирал к своим натруженным рукам эту министерскую структуру и кропотливо делал из неё лучшее в мире издательство.
Все внешние его сношения снизу вверх легко, изящно и красиво решались с помощью великолепных и по тогдашним меркам очень дорогих образцов его продукции — миниатюрных и малоформатных книжечек.
Ему, конечно, чрезвычайно повезло в двух обстоятельствах: главным редактором издательства был Аркадий Эммануилович Мильчин, а главным художником — Аркадий Троянкер. Кравченко очень не любил и того, и другого, чуя их интеллектуальное и профессиональное превосходство, но как человек практический обоих не только терпел, но берёг, зная, что эта пара гнедых пока что тянет его телегу в светлое завтра.
Да, Аркадий Эммануилович поистине явился мне как бог книгоиздания! Он знал про книгу всё, что можно знать об этом предмете, разнообразном и непостижимом, как Вселенная. Он знал, что даже прекрасно написанная книга в процессе небрежной подготовки её к печати (или пущенная в печать вообще без подготовки) готова утерять, утратить или сделать труднодоступными для читателя многие свои смыслы. Аркадий Эммануилович искуснейший настройщик книги, этого изумительного инструмента, без верной настройки которого ни автору не дано сыграть все тонкости своей мелодии, ни читателю их уловить.
Лучшие книговеды Москвы (и не только Москвы), историки книги, литературоведы, историки литературы, прозаики и даже поэты приходили к Мильчину в кабинет, хорошо уже зная, что разговор с главным редактором будет с его стороны доброжелательным, но и требовательным, и всегда с полным пониманием всех профессиональных тонкостей обсуждаемой темы. В самом же издательстве редакторы говорили с Аркадием Эммануиловичем на родном редакторском языке, полиграфисты на полиграфическом, экономисты на экономическом, а корректоры — на своём, художники — на своём. Лишь администраторский язык был Мильчину в тягость. Язык же книги — во всех его аспектах — был для Аркадия Эммануиловича язык природный.
Главный редактор сразу понял, что практикой издательского дела я, конечно, не владею, вообще её не знаю, но это его не смущало. Он почувствовал, что я не пропащий. Я приглашался к нему в кабинет, как только кто-то приходил с какой-либо проблемой, слушал, внимал и получал необходимые растолкования и пояснения. И стало мне понятно, что я — вне конкурса и без экзаменов — поступил по случаю в самую высшую школу книгоиздательского дела при очень к тому же приличной не стипендии, а зарплате.
Но мне по разным обстоятельствам необходимо было кинуться в отпуск, я уехал в Геленджик, а когда вернулся и радостно влетел в кабинет своего главного редактора, Аркадий Эммануилович, стараясь удержать на ровной ноте голос, произнёс ужасную фразу:
— А я сегодня работаю последний день. Меня отправляют на пенсию…
А дело было вот в чём.
В моём уже бывшем теперь Госкомиздате существовал отдел — нет, не отдел, а управление внешних сношений — не главное, но всё же управление. Там был, естественно, начальник и у него два заместителя. Один из заместителей, правда, к делу не относится, но всё-таки о нём скажу. Звали его Иванов, ценим он был как специалист, хотя и алкоголик. Иванов этот частенько забегал в наш отдел общественно-политической литературы и одалживал у нашего сотрудника Евгения Васильевича Кузина три рубля. Со мной знаком он не был, но видел, и лицо моё как-то запомнил. Что позже и подтвердилось довольно забавно.
Хотя был я ещё беспартийным, меня определили пропагандистом главка, я вёл политзанятия, а потом ещё послали меня в вечерний университет марксизма-ленинизма. Там получил я, значит, и университетское образование (диплом — по привычке — с отличием). Во время этого вечернего обучения нам иногда устраивали лекции в Доме журналистов близ Арбата. И вот я как-то прихожу туда на лекцию, а в вестибюле ко мне кидается разгорячённый Иванов и тревожно так, безо всяких приветствий, спрашивает:
— Ну что, удалось?
И я остолбенело на него смотрю.
А это он из пивного бара послал кого-то в магазин за бутылкой и взволнованно ждал его у входа. Увидев же знакомое лицо, он кинулся с животрепещущим вопросом. Но, повторюсь, Иванов здесь к делу не относится.
Ещё одним заместителем был некий Курилко. Мы были с ним полузнакомы, потому что он время от времени заходил в наш секретариат как бы по делу, а на самом деле интересовался одной из секретарш Марата Васильевича. Я часто Курилку там видел, поскольку сам немного интересовался этой секретаршей. Этот заместитель внешних сношений был высок, крепок, улыбчив и всегда элегантен. Был он родом из Донбасса, окончил горный институт, а в Комитет пришёл из ЦК ВЛКСМ.
Потом он куда-то пропал.
Но он не пропал. Он учился в аспирантуре Академии общественных наук при ЦК КПСС, и там защитил диссертацию по теме международного книгообмена. После Академии общественных наук человеку полагалась высокая должность. В управлении кадров стали искать, но ничего не находили. И вдруг нашли. В издательстве «Книга» главному редактору Мильчину как раз перевалило за шестьдесят, ну, вот ему и хватит… Поговорили, объяснили и для пользы дела уволили по собственному желанию в связи с переходом на пенсию по возрасту.
Новый главный редактор «Книги» произвёл на административные структуры издательства хорошее впечатление молодостью (сорок лет!) и ярко выраженной элегантностью костюма. Потом ещё и кулинарной осведомлённостью. Потому что сразу после его прихода открылась книжная выставка-ярмарка на ВДНХ.
Там, как обычно, при экспозиции каждого издательства устраивался закуточек с холодильником, из которого можно было угостить и угоститься. Когда настало время закусить, мы с Алексеем Филипповичем туда зашли, а дамы как раз начали устраивать бутерброды. Главный редактор на это глянул, батон отобрал и сам стал нарезать тончайшими ломтиками, любезно пояснив, что бутерброды именно такими вот, тончайшими, быть и должны.