Нянька

А уж что в июле приключилось! Птица-сойка, которая всё с дерева видела, обхохоталась, рассказывая, как было дело.

В тот день они всей семьёй пошли в малинник. Малина среди ягод самая вкусная, но растёт редко, так что получается не еда, а одно баловство. То ли дело — черника или голубика! В урожайные год их столько бывает, что до отвала наесться можно. А от малины на языке сладко, а в животе — пустовато. Но всё-таки пошли в заранее присмотренное место и не обманулись. Малина созрела в самую пору, длинные веточки гнулись под ягодным грузом.

По одной ягодке медведь собирать не привык, малину он обсасывает прямо с веток, и недозрелую, и перезрелую — всю подряд. Топтыжка с Медвежкой как увидали ягодную благодать, обо всём на свете забыли и дружно зачавкали. И Мишатка увлёкся, да и мама тоже. В результате вылезли прямиком на человека.

Люди малину есть не умеют. Они её складывают в корзину и уносят в деревню. Берут ягоду с выбором — зелёную на ветке оставляют, червивую бросают на землю. Глупые существа — с червяками малина вкусней, червяк не дурак, он заводится только в самых сладких ягодах.

Обычно людей слышно издали, они без криков и болтовни не могут. Грибы ищут — аукаются, ягоду берут — разговаривают. Но тут деревенская тётка одна пришла, не захотела соседкам показывать, где в лесу самая лучшая ягода уродилась. А сами с собой даже люди не разговаривают. Сама с собой только сорока болтать любит.

Конечно, и Мишатка, и мама слышали, что в малиннике кто-то бродит, трещит тоголетними сухими ветками. Но решили, что это Топтыжка с Медвежкой — от малышей всегда шуму много. Тем временем Медвежка на тётку вышла. Ей бы, как заметила человека, от него попятиться и тишком бежать, а глупыха полезла знакомиться. Подошла сзади и сунула любопытный нос прямо в корзинку с ягодами.

Тётка развернулась, завизжала на весь лес, и как даст Медвежке корзиной по лбу!

От этого визга Мишатка улепётывал ещё быстрее, чем от охотничьих выстрелов. Чуть отдышался, — мама с Медвежкой подошли. Медвежка ещё хнычет от страха и маминой взбучки, а мама сходу спрашивает:

— Топтыжка где?

А где Топтыжка? Мишатке это не известно. Не уследил.

— Наверное, его охотники застрелили, — сказал Мишатка и тут же пожалел о своих словах, потому что лапа у мамы тяжёлая, и стесняться она не стала — такую пощёчину отвесила, что в ушах зазвенело.

— Иди, ищи. И без брата возвращаться не вздумай!

Пошёл Мишатка обратно в малинник. Ох, и страшно было! За каждым кустом чудилась визжачая тётка с корзиной на замахе. Однако обошлось, добрёл благополучно. А там — Топтыжка, жив-здоров, долизывает ягоды, что просыпались из брошенной корзинки. Ещё и хвастается: «Вот, как надо малину собирать!»

Ну, Мишатка ему всё объяснил, по-маминому, так что бежал Топтыга впереди собственного рёва, не останавливаясь. Маму увидал и сразу жаловаться: «Чего Мишак дерётся!..» Но на этот раз мама ябеду слушать не стала, ещё и от себя добавила, чтобы жизнь мёдом не казалась.

Кстати, о мёде… В лесу пчёл найти трудно, не каждый год удаётся. А на пасеке — вот они, ульи, — в ряд выстроились. И в каждом мёд и соты с пчелиными личинками — детвой, которая ещё вкуснее мёда. И заборчик хилый, в две жердинки, такие называются осекАми. Казалось бы, подходи ночью, когда пчёлы не такие кусачие, и грабь, сколько душе угодно. А на деле получается не так. Мама три ночи вокруг пасеки кружила, а мёда так никто и не попробовал. У пасечника две собаки — чёрный Тарзан и рыжий Чубайс. Собачонки мелкие, одной лапой обеих зашибить можно, но брехливые. Учуяли медведей и подняли шум. На вторую ночь — то же самое. На третью Мишатка не выдержал и полез нахрапом. Пусть только попробуют противные собачонки сунуться: ушибу — косточки целой не останется! Но собачонки оказались умные, под лапу лезть не захотели, а разгавкались так, что пасечник выскочил с ружьём на крыльцо и выпалил в воздух. Пришлось уходить подобру-поздорову.

Время в лесу быстро летит. Казалось, только что была весна и проснувшиеся медведи наперегонки с зайцами ощипывали нежные шишечки майского хвоща, приучая к пище отвыкший за зиму желудок, а вот уже лес оделся листвой, боровая птица села на гнёзда, а хищники принялись выискивать их, лакомясь насиженными яйцами. А там зажглись в траве рубиновые капельки земляники, и это значит, что начался ягодный сезон.

Если кто-то думает, будто медведи землянику не едят, то он ошибается. Мало ли, что мелкая и низко растёт, зато вкусная. Землянику едят все, даже люди. Медведю землянику собирать просто, ему наклоняться не нужно; слизнул на ходу ароматную ягодку и дальше пошёл. А уж когда потемнеет черника, начинается настоящий жор, медведь отъедается за долгую весеннюю голодовку и копит жир на будущее.

Почему-то люди считают, что медведь копит запасы жира на зиму. Конечно, толстому спать приятнее — и тепло, и бока не отлежишь. Но весной Мишатка проснулся таким же упитанным, как и лёг. Жир тратится в дни весенней бескормицы. В апреле и мае Мишатка исхудал так, что самого себя узнать не мог. Особенно маме весной досталось: бока ввалились, шерсть клоками висит. Ей детишек кормить, а самой кушать нечего. Да хоть бы и было в лесу полно еды, отвыкший за зиму желудок пищи не принимает.

Зато к июлю жизнь выправилась — лучше не бывает. Мишатка отъелся, бока округлились, шерсть залоснилась. Мама тоже поправилась, а малыши так подросли, что их и малышами называть неловко. Почти взрослые медведи стали. Мишатка смотрел на них и думал: как же они вчетвером в одной берлоге зимовать станут? А весной как быть? Сейчас еды на всех хватает, а весной — не прокормимся, особенно если у мамы новые медвежата родятся — один, а то и двое.

Подумал об этом Мишатка и загрустил. Уж очень надоело пестуном быть. Не медвежье это дело — малышам носы утирать. Пока сам взрослым не был, мог и с детьми возиться. А теперь — неохота.

Осень в лес пришла, брусника и рябина созрели, овёс под страшной охотничьей вышкой не только налился, но и затвердел, стал, может, и не таким вкусным, зато сытным. Сейчас бы жить в своё удовольствие, не беспокоясь ни о чём, кроме охотников, а Мишатка должен за младшими присматривать. Подумал Мишатка, да так прямо и заявил маме: «Не хочу больше нянькой быть!» Думал, мама рассердится, тумаков надаёт, а она ничуть не удивилась и совершенно спокойно ответила:

— Так уходи.

— Как уходи? Куда? — не понял Мишатка.

— Куда хочешь. Ты уже взрослый, пора тебе жить самостоятельно.

«Ну и уйду» — подумал Мишатка.

Вроде бы всю жизнь мечтал, как вырастет, начнёт жить сам по себе, а тут обидно стало и горько. Растила его мама, кормила, берегла, а потом взяла да и выгнала. У медведей всегда так, а то молодое поколение старикам на шею сядет и ножки свесит.

А мама повернулась к Топтыжке и говорит:

— И ты уходи.

— А меня за что? — заревел тот.

— Не за что, а почему. Ты уже большой, вот и живи один. Медвежку я до следующего года оставлю, а двоих мне весной не прокормить.

— Почему меня?.. — ревел Топтыжка. — Пусть Медвежка уходит!

— Она — девочка.

— А я ма-альчик!..

— Топтыжка, я два раза повторять не люблю.

Дальше Мишатка слушать не стал. Повернулся и пошёл куда глаза глядят. Если уж мама девятимесячного Топтыжку прогоняет, то Мишатке здесь и подавно делать нечего. В самом деле, пора жить по-взрослому. Отвоевать у других медведей охотничьи угодья, устроить берлогу, да и жирка ещё поднакопить не мешает.

Тут Мишатку догнал зарёванный Топтыжка, который таки доканючился до маминых тумаков.

— За мной не ходи, — предупредил Мишатка. — Я тебе больше не нянька, могу и поколотить.

— Мишата, — заныл Топтыжка. — Давай вместе жить. Ты будешь еду добывать…

— А ты — кушать, — перебил Мишатка. — Здорово придумал. Нет уж, сам добывай еду. Я тебя всему научил, пора тебе взрослым становиться.

— А чего она меня прогнала, а Медвежку оставила?..

— Дурак ты ещё. Медвежке на будущий год пестуном быть. Наплачется она с новыми медвежатами, как я с вами. Так что, тебе, если подумать хорошенько, — повезло.