Страница 71 из 91
- Не бери его!
Отец положил омара на место.
- Ты облюбовал его для себя?
- Нет, но он так красиво лежит. Это красное пятно...
Все опять засмеялись. Всегда кто-нибудь должен смеяться. Схватив другого омара, отец оторвал одну клешню и положил обратно на блюдо.
- Ну вот, теперь у тебя и здесь сохранится красное пятно! Прозрачный, как тень, белолицый человек по другую сторону скатерти, тот, кому принадлежит голос, - дядя Рене...
А правда, похоже на большой гобелен у них дома, хотя там олени. Впереди олень и двое мужчин, в коротких штанах и с перьями на шляпах, и две дамы, а сзади, среди деревьев, тоже олень, он бежит, и собаки тоже бегут между деревьями, и в ту сторону, и в другую, до самой глубины. А совсем в глубине река с мостиком, и маленький домик, и ветряная мельница с четырьмя крыльями, а над ней облака. А за ними маленькая-маленькая, такая, что почти и не разглядишь, еще одна опушка леса с крошечными оленями и собаками не больше булавочной головки, и все бегут, бегут, несутся стремглав в самой глубине картины...
Дядя Рене светлой тенью в самой глубине картины - голос, рука с белыми пальцами, играющими в воздухе, а рядом с ним в голубом шелке принцесса под вуалью - тетя Шарлотта. Юбки шуршат и поют, когда она встает. На голове у нее шляпа с цветником из роз, а еще выше арка солнечного зонтика и по краю арки узенькая полоска прозрачного тюля. Дама с гобелена. И мать, ее голос: "Мальчику не может пойти на пользу купанье в холодной воде..."
Веселый смех отца, сидящего со стаканом вина в луче солнца. "А почему бы нет?" Голос такой, будто это "почему бы нет" относится ко всему - к лишнему стакану вина, к оливкам, к сигаре. "Почему бы нет?" И короткий смешок, на который возражать бесполезно... И в ответ легкий смех матери, всегда готовой уступить.
А в отдалении, за рамкой картины, - мерный храп кучера Олсена в тени ландо; шляпа надвинута на нос так, что кажется, будто густые усы растут прямо из нее. В траве валяется пустая бутылка из-под пива. Кнут лениво отдыхает на козлах, оглобли прислонены к склону холма. А в глубине между стволами гнедые лошади, и над их блестящими спинами роятся мухи.
- Олсен, не хотите ли закусить?
Кучер проснулся с зычным всхрапом, положившим конец его скитаниям по градам и весям, встрепенулся, снял шляпу, почистил ее рукавом куртки.
- Благодарствуйте...
- Да сбросьте вы куртку, Олсен. Жарища сегодня такая... Олсен смущенно держит куртку на руке, аккуратно ставит на траву съемные манжеты, потом кладет рядом куртку подкладкой вверх.
- Как насчет омара, Олсен?
Округлившиеся глаза Олсена. Он не знает, как взяться за омара. Недоверчиво пробует белую мякоть. Красное лицо расплывается в широченной улыбке.
- Понравилось, Олсен? Стаканчик мозельского?
Олсен нерешительно косится в сторону пивных бутылок, влажных после лежанья в ручье.
- С вашего разрешения...
Громадный кулачище привычным движением хватает бутылку, подносит ко рту. Мгновение, и глазам изумленных зрителей предстает пустая бутылка.
- Ай да Олсен! Вы должны научить меня этому фокусу! - Смех и восклицания вокруг "стола". ...И вдруг серебристый звук среди тотчас умолкших голосов. Это поет тетя Шарлотта:
Я снова вижу горы и долины,
Как в дни далекой юности моей...
Серебристые звуки вьются над скатертью, над краем бездны, плывут через долину, с ее белыми усадьбами и красными службами. Звуки и краски - почти белые, светло-серые и розовые. Все размыто, никаких резких очертаний.
- Ватто.
- Что сказал мальчик? Что ты говоришь, малыш?
- Ватто...
- Малыш сказал: "Ватто". - Смех, испуг, изумленные взгляды.
Дядя Рене проворно встал, перешел на ту сторону, где стоял мальчик, прищурившись, оглядел картину.
- Право же, это просто удивительно...
И снова смех, и еще кто-то встал. Мальчик выражает недовольство: если все уйдут из картины, ничего не останется...
И все опять смеются. По очереди встают, подходят к тому месту, откуда надо смотреть, и оценивают картину. В солнечном мареве звенит серебряный голос тети Шарлотты.
- Ей-богу, ты сведешь парня с ума этим твоим искусством. Три года от роду и говорит "Ватто". - Это голос дяди Мартина, который что-то жует.
- Три с половиной, - поправляет другой голос. Это говорит мать.
- Пусть три с половиной, все равно это противоестественно. - Голос дяди Мартина, который что-то жует. Этот голос все на свете знает и еще любит долбить одно и то же. - Сказал бы хоть "Мане, завтрак на траве".
- Ничего подобного, - протестует дядя Рене,- какой же это Мане? Похоже на гобелен, искрится...
- Вы все с ума посходили. - Это опять дядя Мартин. - Хотите, чтобы мы перемерли от жажды?
Еще один голос затянул песню, мужской голос, приятный, негромкий, это поет человек с сигарой:
В лесу готовят пир горой, зовут на пир гостей.
Потешить так решил старик орел своих детей.
И птицы все запели и разом засвистели,
Едва сигнал среди ветвей им подал соловей.
И снова все смеются. Всегда смех, хотя голоса вечно противоречат друг другу, и в чем-то большем, чем то, что говорится словами. Но все тонет в смехе, хотя песня еще продолжается. Смех все душит и все превращает в безделицу.
- Жутко глядеть, до чего серьезный вид у мальчонки, стоит и весь нахохлился, и все это ваше искусство...
Упрямо сжал кулачки, уже начиная злиться. Сжал кулачки и подальше, подальше от толстяка, который протянул к нему руки, поближе к человеку с бородкой.
- Правильно, малыш, держись своего отца...
Запах сигары, смешанный с запахом мозельского, запахом елей и сосен и ароматом материнских духов, волной проплывшим над скатертью. Объятие отца, неуверенное, искательное, молящие глаза. Кучер Олсен отошел обратно в тень экипажа с полной охапкой снеди и пивных бутылок. Запах Олсена в ту минуту, когда он встал, - запах лошадей, кожи и чего-то необъяснимо приятного, он прозвал этот запах "садовником". И вдруг откуда ни возьмись налетела туча неотвязной мошкары, мошки жужжат и жалят.
- Ой, взгляните на небо!
Переполох. Крики. Наспех собирают со скатерти. Что-то хватают, роняют. Капли падают мелкими теплыми монетками. Все забрались в ландо, подняли откидной верх, словно крышу, и сидят в суматошном уюте, где пахнет кожей, а снаружи дождь поливает скатерть и бутылки. А тут еще по натянутому верху забарабанил град, и от этого контраста замирает душа. Взбаламученная тьма в небе, тьма над мокрым склоном с мокрой скатертью и плавающими в воде остатками еды, а там вдали за железной оградой, внизу, - усадьбы и дороги в пронзительном свете солнца.