Страница 11 из 91
Поднеся к губам ароматную жидкость, Вилфред сразу повеселел. Про него говорили, что он опьяняется не спиртным, а самим присутствием того, из чего можно извлечь удовольствие. А там, где ему приходилось бывать, виски не текло рекой. На редких семейных сборищах дядя Мартин полновластно и единолично наслаждался предметом своей невинной слабости. Что до компании Роберта и его адвокатов, то она нуждалась в шампанском, чтобы подкрепить всегдашние сомнения в надежности удачи.
- Ты мне окажешь большую услугу, - сказал Вилфред, хотя не знал, кто у кого окажется в долгу. По сути дела, ему хотелось, чтобы Андреас, оказав ему протекцию, мог подняться в собственных глазах. Попроси его Вилфред ссудить тысячу крон, счастье Андреаса было бы полным. К тому же Вилфреда тянуло ко всему запретному и ко всему, что перевернулось в жизни вверх ногами. Все эти перемены, то, что низы стали верхами и наоборот, приятно возбуждали его. Что там пророчил дядя Мартин насчет наступления рабочего класса? Пожалуй, это на свой лад оправдалось: подземные силы выползли на свет, отняли бразды правления у тех, кто до сих пор наслаждался жизнью, и, смеясь, ввергли тех в пучину скуки, где до сих пор прозябали сами.
- Теперь ваш черед слизывать пенки, - сказал Вилфред.
Андреас поперхнулся спиртным.
- Чей черед? - откашливаясь, переспросил он.
- Ну хотя бы садовника, да кого угодно. Слизывать пенки, вместо того чтобы пресмыкаться и батрачить в поте лица. Почему бы отцу Тома не обзавестись моторной лодкой? Поверь мне, это Великая Норвежская Революция, она будет занесена в анналы истории.
Андреас в нерешительности встал - может, Вилфред имеет в виду его, Андреаса, и семью Эрн?
- Я принесу еще содовой!..
Но Вилфред тоже встал - ему пора уходить. Однако Андреас не унимался. Он отвезет Вилфреда. Ему в ту же сторону, он должен встретить старика на Дроннинген. У старика своя яхта, и большая...
Они ехали по Юсефинегате в лучах заходящего осеннего солнца. Искусственное оживление приятелей угасло, едва ветер коснулся их лиц.
- Стало быть, договорились, - вяло сказал Андреас, протянув Вилфреду руку у дома на Драмменсвей. Он намекал на виски, скрепляя надежду на дружескую близость ниточкой, которая даже ему самому представлялась тонкой и искусственной. И по примеру "прежних времен" Вилфред всемилостивейше предоставил ему наслаждаться своим счастьем.
- Как тебе угодно, - сказал он, повернувшись к дому. Там, где дорога уходила вниз, под листвой деревьев, он еще раз увидел жалкую спину сидящего за рулем богача Андреаса, пристыженную спину, - спину, на которой было написано поражение, совсем как в детстве, когда Вилфред выпроваживал его, обронив на прощанье какую-нибудь снисходительную фразу.
Вилфред презрительно усмехнулся и с орхидеями в руках поднялся вверх по восьми знакомым ступеням.
Мать и сын сидели за столом в обшитой дубовыми панелями столовой на Драмменсвей. Не без торжественности подняли они бокалы белого бордо, как не раз прежде, как всегда. Это был маленький вводный жест - они как бы примерялись друг к другу. Они не часто обедали вдвоем, с тех пор как Вилфред уехал из дому - на время, в виде пробы, как они полюбовно решили сообща. Вилфред слегка отодвинул стоявшие между ними на столе цветы, чтобы лучше ее видеть.
- А не убрать ли их вообще? - предложил он, улыбнувшись чуть поддразнивающей улыбкой, как было принято между ними. - Ведь это всего лишь мой подарок... - Он встал и продолжал говорить, переставляя цветы. Описал встречу с Андреасом. Они вместе посмеялись над фамилией Эрн. - Только запомни, мама, они в родстве не с первым попавшимся орлом, а с синим на золотом фоне - это я на всякий случай, вдруг тебе придется встретиться с ними, с кем только не приходится встречаться в наше время.
Он сказал это с горькой гримаской, он говорил все, что положено говорить. Говорил, словно бы наслаждаясь унизительной процедурой повторения избитых фраз. Но смеявшаяся мать вдруг стала серьезной.
- Я знаю, что ты встречаешься с разными людьми, - сказала она.
Он посмотрел на нее с другого конца стола.
- И что же? - спросил он не без вызова. Чувство умиротворения и боевой задор вдруг слились для него в одно в этой комнате, почти квадратной, где все дышало устойчивостью и благородством пропорций.
- Я просто хотела сказать... ведь слухи доходят даже до меня, хоть я и живу взаперти и вообще не представляю, что происходит вокруг...
И вправду: годы войны и всемирного безумия прошли как бы мимо фру Сусанны Саген, не оставив па ней следа. Пожалуй, она чуть пополнела за эти годы, когда где-то вокруг, в далеком от нее мире, царила нужда; еще приятней округлились плавные линии ее фигуры, но по-прежнему не видно ни одной морщинки и выхолена так, что это выглядит почти вызывающе в эпоху, когда люди чванятся страданиями, которых сами не испытывают, - хотя бы из приличия они считают необходимым не оставаться от них в стороне и страдать.
- Я уверен, что дядя Мартин приносит тебе вести из внешнего мира, холодно заметил сын. - Между прочим, ты раздобыла изумительных цыплят. Откуда, хотел бы я знать, берутся такие яства в нынешние времена?
- Мой брат Мартин всегда так мил. - Сказано это было как-то рассеянно, словно она хотела подчеркнуть, что думает совсем о другом.
- И связи у него, верно, недурные! - заключил Вилфред.
- Откуда мне знать... - прежним тоном отозвалась она. Отозвалась с присущей ей невинной готовностью относиться с полным безразличием к тому, откуда сваливаются на нее мирские блага.
- Но раз уж ты заговорил об этом, мой брат и в самом деле дал понять, что тебя часто видят на людях...
Это прозвучало не как упрек, а как вздох сожаления, вырвавшийся из сердца, считающего себя обязанным огорчаться в должное время по соответствующему поводу. Но в Вилфреде под влиянием хорошего вина, которым он запил отнюдь не такую уж маленькую порцию виски у Андреаса, зашевелилось беззлобное раздражение.
- В городе много говорят о дружбе дяди Мартина с немцами, - заявил он, невозмутимо отломив ломтик чуть присоленного хлеба - этот привкус соли сохраняли только маленькие пышные хлебцы пекаря Хансена, аппетитные хлебцы, на которые не оказывали действия непросеянная мука и всякие эрзацы, заполонившие во время войны пекарни норвежской столицы.