Страница 73 из 96
- И давно ты это понял?
- Не знаю. Зато ты о многом догадываешься, но долго гонишь от себя уверенность, а когда уж сомневаться больше нельзя, либо закрываешь на все глаза, либо оскорбляешься.
Он ступил на зыбкую почву. На почву догадок. Он догадывался, как всегда, как догадывалась она, - неизлечимая семейная болезнь. Но если даже он угадал, она ни за что не признается.
- Знаешь, по-моему, ты не в меру проницателен! - заметила она, пытаясь обрести прежний беспечный тон.
- Зачем ты сказала мне об Эрне? Что видела ее в Эттерстаде?
- Но, голубчик, раз я ее видела...
Вот какой оборот принял их разговор. А ведь он не хотел говорить на эти темы сегодня, сейчас, пока еще не ушло чувство парения. Но что бы она теперь ни сказала, он уступит и больше ни о чем не станет расспрашивать.
- Собственно, я совсем о другом хотела с тобой поговорить, - вдруг объявила она. - О конфирмации.
- Мама!
- В чем дело, мальчик? - спросила она раздраженно. - Мы ведь уже это обсуждали.
- Мне очень не хочется огорчать тебя, мама, я бы все отдал, чтоб тебя не огорчать. Но как ты справедливо заметила, мы уже это обсуждали.
- Ну и почему же, мой мальчик, почему ты не хочешь?
- Если уж тебе непременно угодно знать - я не верю в бога.
Против воли Вилфреда это прозвучало слишком торжественно. Ему хотелось пощадить ее чувства. А он заговорил как в исповедальне. Это только подлило масла в огонь.
- Что за чепуха, а кто верит?
- Не знаю, не представляю, мама. Только не я.
- Дело вовсе не в вере. Твой дядя Мартин, мой брат, - думаешь, он хоть во что-нибудь верит?
- В курс акций, я полагаю. Но при чем тут дядя Мартин?
- Он твой опекун, мальчик. Он тебе вместо отца. И он считает...
Она еще посидела немного, потом беспокойно встала и подошла к камину.
- Есть еще и другое. Уж говорить, так обо всем разом: ведь ты не крещен.
Вилфред не мог удержаться от смеха. Но она не улыбнулась, и он смеялся чуть дольше, чем ему хотелось.
- Можно подумать, будто это большое несчастье.
- Конечно, несчастье. А все твой отец. В некоторых вопросах он был ужасно упрям. А я...
- Что ты, мама? - Он подошел к ней; у него как-то сразу отлегло от сердца.
- Я такая безвольная. А потом я просто забыла. Но неужели ты не понимаешь, что некрещеному нельзя конфирмоваться?
Она заломила руки. Да, в самом буквальном смысле слова - встала к зеркалу спиной и заломила руки.
У Вилфреда было одно желание - помочь ей, и он сказал:
- И вы решили потихоньку окрестить меня, так что ли? Она не отвечала.
- Мама, ты уже договорилась с пастором?
- А что мне оставалось? - сердито откликнулась она. - Пастор сказал, что это вовсе не единственный случай в его практике.
Но теперь пришла его очередь вспыхнуть.
- Значит, решили отвезти меня в колясочке в церковь и сунуть в купель? Нет, серьезно, мама, я во многом согласен тебе потакать, но...
- Ты мне - потакать? Не я ли делаю для тебя все! Угождаю тебе во всем! Вплоть до немой клавиатуры, потому что тебя, видите ли, утомляет музыка!
Что-то шевельнулось в нем. Нежность? Настороженность?
- Все так неожиданно, мама. И это же не к спеху.
Он парил. Он ощущал свое превосходство. Он мог себе позволить снисходительность, мог пойти на уступки. То, что с ним случилось, разом возвысило его над сверстниками, перевело в мир взрослых.
- Это же не к спеху, - сказал он. - Давай отложим, мне надо привыкнуть к этой мысли, ладно?
Он почти победил ее. Он видел. Почти.
- А зато я тебе кое-что пообещаю, - сказал он. - Во всем, за что бы я ни принялся, обещаю тебе быть первым. В школе, в консерватории - всюду буду лучше всех. Во всем.
Она поежилась, как бы кутаясь в невидимую шаль.
Он видел, что напугал ее. Но решение было принято.
17
Вилфред стал первым учеником.
Он теперь иначе распределял время. Готовил уроки полчаса до обеда и час после обеда. Потом он гулял, потом два часа играл, сначала - внизу, на рояле, потом на немой клавиатуре. Лишь раз в неделю, когда ходил в консерваторию, он не играл - так посоветовал ему учитель. Вечерами он занимался французским или читал по истории искусства, кроме одного дня в неделю, когда ходил заниматься гимнастикой. Там добиться первенства было трудновато - своего ужаса перед трамплином он так и не мог преодолеть.
В консерватории Вилфред познакомился с девочкой по имени Мириам, она занималась по классу скрипки, ее отец держал магазин трикотажных изделий. Провожая Мириам домой, на улицу Оскара, Вилфред обычно нес легкий футляр со скрипкой, и осенними темными вечерами они нередко бродили по улице Мельцера и дальше, вокруг Ураниенборгской церкви. Октябрь выдался холодный, температура опускалась ниже нуля. Иногда они забирались на каменную церковную ограду и смотрели на северное сияние над Трюваннским холмом. Обычно по дороге домой они рассуждали о музыке, но, когда северное сияние озаряло северо-восточный край неба над холмами, какой-то таинственный ток передавался от одного к другому, они брались за руки, и обоих словно омывали струи холодного света. И оба тогда не знали, о чем говорить.
Кристина уехала в Копенгаген вскоре после того знаменательного сентябрьского дня. Она заходила к Сагенам один-единственный раз, заглянула всего на минутку и ни словом не обмолвилась об отъезде. Вилфреду эту новость уже после отъезда Кристины сообщила мать как-то раз, когда он сидел над французским. Сообщила мимоходом, болтая о пустяках. Ему даже показалось, что чересчур уж мимоходом. Отъезд Кристины не произвел на него особого впечатления. В тот единственный раз, когда она к ним заходила, она выглядела усталой и даже постаревшей. Он испытывал к ней благодарность, но не любовь.
Всякий раз, когда он думал о том, что произошло, он испытывал к ней благодарность, а думал он об этом часто. Мальчишки в новой школе только и говорили, что об "этом самом", а один считал даже, что стоит сделать "это", и у тебя так и пойдут рождаться дети. Мальчишки рисовали половые органы на клочках бумаги и передавали рисунки по классу. Когда Вилфред получил такой листок, он усмехнулся, разгладил бумажку, потом разорвал и сунул в парту. Больше ему таких рисунков не посылали.