Страница 5 из 16
Через три дня, кстати, они уже были лучшими друзьями – и оставались таковыми всю жизнь. Когда в 1986 году Норгей умер, Хиллари рыдал так, как будто потерял сына, брата и отца в одном лице. Впрочем, никакого «как будто». Когда ты идёшь с кем-то на вершину, он действительно тебе – брат, сын и отец. Более того, он – ты сам. Ты знаешь, что если погибнет он – умрёшь и ты. Если он сломает ногу, ты тоже не выберешься. И ты учишься делить с ним всё, что возможно разделить.
Первыми, 26 мая 1953 года, шли Бурдиллон и Эванс. Сложись обстоятельства чуть иначе, возможно, именно их имена сейчас открывали бы все альпинистские справочники. Но они прошли всего четыреста метров, когда у Эванса отказала система подачи кислорода. Бурдиллон понял всё правильно. Они были единым целым, и один не мог двигаться вверх, оставив другого. Поэтому они спустились – в тот же день. На отдых должно было уйти по меньшей мере три дня, и потому шахматный порядок вывел на тропу вторую двойку. Точнее, пятёрку, потому что до штурмового лагеря на высоте 8500 их довели трое шерпов.
Но дальше они шли вдвоём.
Утром один из французов почувствовал себя плохо. Пульс – сто восемь ударов в минуту. Так не годится. Утренний пульс не должен быть больше сотни. Обратное означает, что человек не сумел приспособиться к высоте. Он сумеет дойти до второго лагеря, но оттуда его придётся спускать. Это может разрушить всю экспедицию. Французов было десять, плюс пятнадцать шерпов с ними. Двоих шерпов отправили вниз – конвоировать заболевшего. Джону Келли сказали: будешь на его месте? Буду, сказал он. Тем более место освободилось в палатке с Матильдой. Хотя палатка была трёхместной и с ними был ещё один француз, Келли такой расклад нравился.
Было решено ещё на один день остаться в лагере I. Задержаться – лучше, чем поторопиться. Всё-таки восемьсот метров – немалый рывок, и отдых после него не помешает. Но лишать себя акклиматизации – тоже глупо. Поэтому они поднялись на 6500, а затем спустились на 6000. Очередная ступенька. Матильда шла в сцепке с Келли, а потом весь вечер просидела в его палатке. Они разговаривали о разном, но больше всего Матильду интересовала цель англичанина. Что за фотография? – спрашивала она. Как она выглядела? Почему ты надеешься найти её там, когда уже несколько тысяч человек побывали на вершине и ничего не нашли? У тебя есть козырь в рукаве?
Нет, отвечал Келли, у меня нет никакого козыря. Просто я знаю, что Мэллори не мог не дойти. Он ведь из Мобберли.
А фотография… На фотографии была Рут. Милая, молодая, ей было всего тридцать два, когда погиб её муж, а снимок сделали за несколько лет до этого, в 1920 году.
Её отцом был Хью Теккерей Тёрнер, архитектор по профессии и художник по призванию. Самая известная его работа – часовня в Мемориальном парке Филлипса, что в Годалминге, графство Суррей. Парк был разбит и назван в честь Джека Филлипса, того самого героического телеграфиста, который выстукивал SOS и другие сигналы спасения на разваливающемся после удара об айсберг «Титанике». Помимо часовни, Тёрнер построил ряд жилых коттеджей в Гилфорде.
Рут росла в Годалминге, в Уэстбрук-Хаусе, особняке, спроектированном её отцом. Тёрнеры дружили с блестящими людьми своего времени. В их доме постоянно бывал знаменитый Уильям Моррис, поэт, художник и издатель, а Рут училась в школе, принадлежавшей матери Олдоса Хаксли.
В 1913 году, когда Рут исполнился двадцать один год, она присутствовала на ужине у Артура Клаттона-Брока, великолепного эссеиста и критика, регулярно собиравшего у себя интеллектуальную элиту графства. Там она познакомилась с молодым Мэллори, который по всем данным должен был стать священником, потому что его отец служил Богу, и его дед по материнской линии служил Богу – но Джордж хотел приключений. Он изучал историю в Кембридже и каждый год ходил в горы – сначала со своим другом и наставником Грэмом Ирвингом, а затем и во главе самостоятельно организованных групп. Мэллори дружил с художниками и поэтами, цветом своего поколения, и потому до наших дней дошло множество его портретов. Чрезвычайно фотогеничный, красивый, он постоянно попадал во поле зрения живописцев, и те рисовали его, рисовали неистово – красками, карандашами, углём, чернилами.
После Кембриджа он поступил учителем в школу Чартерхаус в Годалминге, одну из престижнейших школ Англии, а тремя годами позже увидел Рут. Он влюбился в неё с первого взгляда – в её глаза, волосы, улыбку. У неё было такое простое, такое милое лицо, такой светлый и кроткий взгляд, что Мэллори весь вечер у Клаттона-Брока смотрел только на неё.
Годом позже Хью Тёрнер пригласил блестящего молодого человека, которого прочил в мужья одной из своих дочерей, на совместные каникулы в Венето. Там, в Италии, в городке Азоло, Мэллори понял, что не может жить без Рут, и признался ей в любви. Она ответила взаимностью.
Он пишет ей: «О, как прекрасен был тот день среди цветов в Азоло!» Он пишет ей: «Как удивительно, что ты тоже любишь меня и даришь мне радость, о которой я не смел и мечтать». Он пишет ей: «Мои руки соскучились по тебе, мне так хочется нежно прижать тебя к своей груди».
Они переписывались, посылая друг другу по письму в день, они осыпали друг друга признаниями, они ездили друг к другу, и обе семьи были всецело за столь красивый и гармоничный брак. 29 июля 1914 года Рут Тёрнер и Джордж Герберт Ли Мэллори стали мужем и женой.
А потом наступила война.
Какое отношение имеет роман между Рут и Джорджем к горе, к восхождению, к фотографии? Хорошо, пусть он собирался оставить этот снимок на вершине, но стоит ли так подробно останавливаться на личности Рут? Не достаточно ли краткого описания её внешности и утверждения о том, что он её безумно любил?
Нет, отвечу я, недостаточно. Точно такой же ответ дал Джон Келли Матильде, когда она спросила его, неужели подобные знания хоть как-то помогут отыскать фотографию Рут. Конечно, помогут, ответил Келли. Без них поиск фотографии теряет всякий смысл.
Идиллическая история любви великого альпиниста и прекрасной девушки характеризует его как несгибаемого человека. Если бы он был одинок, хладнокровен, жесток, он бы скорее имел право рисковать жизнью, пытаясь одолеть невозможные вершины. Но он любил и был любим, и все свои восхождения он посвящал жене. Она никогда не просила его остановиться, никогда не заставляла остаться внизу. Она знала, что он любит её больше жизни. И что самое страшное, она знала: горы он любит ещё сильнее.
В год свадьбы грянула Великая война. Друзья Джорджа – Роберт Грейвс (да-да, тот самый знаменитый писатель, автор романа «Я, Клавдий») и Руперт Брук добровольцами ушли на фронт. Годом позже Брук заработал заражение крови и умер. Это стало переломным моментом в судьбе Мэллори – он тоже ушёл на войну. Рут рыдала и не хотела его отпускать, но Мэллори хотел защищать свою страну, и ничто не могло его остановить. И ещё – видимо, именно это послужило основным стимулом – Джорджу опостылела мирная, спокойная семейная жизнь. Он хотел приключений. К тому моменту у пары уже родилась дочь. Мэллори отнёсся к рождению малышки спокойно. Он хотел сына.
Она писала ему письма на фронт – нежные, полные любви, спокойствия и ожидания. Он отвечал, что каждое её письмо – как луч света, развевающий тьму перед его глазами. В своих письмах он обрисовывал картины артобстрелов, причём в спокойных выражениях, точно прожил под огнём всю сознательную жизнь. «Это было шумновато, – писал Мэллори. – Полевые батареи опять били над самыми нашими головами, и наиболее неприятным был шестидесятифунтовый снаряд, погасивший мою лампу ударной волной…»
Сама Рут некоторое время работала в тылу, готовя медикаменты для раненых, но когда вокруг появились, собственно, раненые, спасовала, опасаясь заразиться какой-либо инфекцией и передать её малышке Клэр.
Он приезжал на побывки, и в сентябре 1917-го у них родилась вторая дочь – Берри. Потом Мэллори ранило, он вернулся в Англию, некоторое время лежал в госпитале, затем работал в тылу, затем снова уехал на фронт. Из Франции он вернулся после войны, в 1919-м, снова начал преподавать и готовить свою альпинистскую группу к новым походам. До войны их было шестьдесят человек, после войны осталось двадцать шесть. Двадцать три альпиниста погибло, ещё одиннадцать получили травмы, исключающие восхождения.