Страница 2 из 4
– Спасибо.
– Спасибо хоть за спасибо. Хотя в наши дни спасибо…
– Ну, да. Ну, как же без этого? В наши дни-то. Чего замолчал? Продолжай! За спасибо, конечно, ты из своего МИДа не вылезешь. А как честный таксист денег с девушки не возьмешь. Хорошо. В следующий раз я расплачусь золотом. Если ты еще помнишь, что молчание золото.
– Ива!
– Я уже замолчала.
Он остановился поближе к шлагбауму и донес сумку до её машины. Маленькая красненькая «японка» с удивленными фарами на этот раз нашлась сразу. Он подождал, пока она разгребет-раскидает в багажнике слежавшиеся, как прошлогодние листья, журналы, смятые подарочные пакеты, сплющенные туфли и прочий мусор, а потом предложит ему аккуратно поставить сумку внутрь. Захлопнув багажник, она подставила ему щеку. Выглянувшее апрельское солнце напрасно ласкало кожу целых две секунды.
– Ну ладно, спасибо, – примирительно сказала она, одернув на нем пальто и поправив почти безупречный галстук. «Почти» теперь стало в другую сторону. Галстук опять был самый её нелюбимый, цвета мокрой Кремлевской стены. Нет, разумеется, если бы он предполагал, что сегодня с ней встретится, он бы такой не надел. Ничего. Пусть видит, что я вижу. Лишний раз подумает.
Напоследок она поцеловала его сама.
– Ладно. Приезжай к моей маме ты. Будем поливать цветы вместе. Но учти, я буду измученной, как собака. – И видя, что он по-прежнему злится, добавила: – Ну, посмотрим, посмотрим. Может, и не как. Я побежала.
Устало добравшись от лифта до дверей своей редакции, она приложила сумку к читающему к читающему устройству (в одном из кармашков которого была захоронена доступа), и только тут вспомнила, что ключи от маминой квартиры, разумеется, оставила дома.
2
Вечером она снова сидела в своей машине, и невесть откуда прибившаяся мелодия донимала её своей грустью. Ей уже начинало вериться, что эта фраза жила в её в голове всегда, по крайней мере, с утра и была одной из тех навязчивых строчек, что, услышанные по радио, западают в тебя на весь день. Она бы не поклялась, что еще до взрыва газа в её голове ничего подобного не звучало.
Где-то внутри себя, потерянно и романсово, она вытягивала «ночу-у-ю», поднимая вверх голову и роняя её на «в машине». Ей казалось, что она совершенно пьяна, настолько уже устала. Двигатель был выключен, стекла затуманивались от дыхания, мелкий снег присыпал машину, оставляя на капоте темное мокрое пятно в белой кружевной оторочке. Невольно ей хотелось продолжить, и она удивлялась, как легко у неё это получалось:
Дворники были тоже покрыты ледяной слизью.
Боже, мотив-то совсем другой!
Когда-то, еще студенткой, она мечтала о славе главной московской бардессы. Принялась махрово курить, перестала краситься, сделала стрижку «под Освенцим», кусачками отмахнула горячо любимые ногти, в три урока освоила игру на гитаре и научилась петь низким голосом, натруждая грудной резонатор. С текстами поначалу получалось сложнее, но она очень скоро оценила первое правило акына «что вижу, то и пою» и смело добавляла в распев любые чужие строчки, которые всегда ей вовремя вспоминались.
В то время ей писалось легко. Может, не так легко это слушалось другими, но ей было наплевать. Прозрение наступило на Грушинском фестиваль, когда она внезапно увидела себя настолько одной из многих, что в первую же ночь страшно напилась, устроила скандал и бросила гитару в костер. От гитары не догорел только гриф. С ним, обвитым всклокоченными струнами на колках, нянчась с ним как с больной куклой, она едва не утопилась в реке. Девочка из МАРХИ, историк архитектуры, изящная гуманитарная статуэтка для еще не воссозданных интерьеров барокко и рококо, она так и не оправилась от столкновения с диким племенем бардов. Стихи все-таки иногда продолжала писать, но это был уже её личный способ поплакать.
Сегодня она ревела уже два раза и знала, что если примется в третий, то просидит в машине еще целый час. А то и останется навсегда. Даже когда её бросил сын, даже тогда ей так сильно не плакалось. Тогда она себя больше почувствовала голым удивленным столбом. Стволом дерева, от которого отрубили все ветки. А сегодняшним взрывом словно всю выдернули с корнем. Безо всякой нужды и без всякого повода. И зачем это было нужно? Кому это нужно? Никому. Никому она не теперь нужна. И слезы её никому не нужны. И оттого что даже слезы никому не нужны, в глазах у неё опять защипало. Она глубоко задышала и начала думать о работе.
Из подземного перехода, увенчанного розовой буквой «М» кучно выходили припозднившиеся люди и выстраивались в очереди к последним маршруткам. Ей казалось, что все они смотрят на неё, в её сторону, хотя если и смотрели, то на белую красивую «волгу», стоящую перед ней, к которым время от времени кто-то подходил, открывал дверцу и, видимо, не договорившись, раздраженно захлопывал. А, может, шофер вовсе и не занимался извозом. Просто кого-то ждал. Жену, например, которая должна вот-вот выйти из метра или позднего ребенка. Но ей казалось, что все эти люди упорно глядят мимо «волги» прямо на неё; так и фотографируют взглядами, а не подходят только потому, что даже сквозь стекло видят, какие у неё красные заплаканные глаза.
Самое ужасное то, что сегодня вечер пятницы. Она нарочно задержалась на работе подольше – насколько это было прилично для вечера пятницы. Весь остаток дня она старательно думала, как сказать Вадяше, что забыла ключи от маминой квартиры. Ничего не надумала, решила просто позвонить, чтобы извиниться, а в итоге лишь накричала. Яша был уверен, что она снова юлит и выкручивается. Теперь с ним опять надолго испортились отношения. Наверное, до следующего попадания в аварию. Если раньше опять не взорвется дом. Вадик, разумеется, будет ждать. Он будет ждать. Как ждет уже лет двенадцать. Тогда она отказалась ехать с ним за границу. Как? Женой атташе по культуре? Вот если бы ты ехал советником! Правда, когда он уже мог поехать советником, она была замужем. Муж тоже почему-то считал её вздорной. Зачем ей второе образование, когда так вовремя пригодился её первый диплом – по истории русских дворцовых интерьеров. Ведь эти дворцы под Москвой уже росли гораздо быстрее, чем когда-то садовые домики на шести сотках. Нет, только ради сына, чтобы не передоверять его воспитание бабушке, она отказалась от бешеной по деньгам, но сумасшедшей на практике работы дизайнера и согласилась возглавить интерьерный журнал. Искала себе тихой гавани и ровных спокойных денег.
– Боже, откуда этот мотив!
Два раза звонила мама. Говорила, что она сейчас в Бари, на родине Николая Угодника («На какой родине, мама?») и только что поклонялась его мощам, а вот прямо сейчас стоит возле православной церкви и смотрит на его памятник Николаю. У Николая в одной руке поднятый меч, похожий на скипетр, а другой такой маленький русский храм. Ей сказали, что это Никола Можайский из Третьяковки, но она прослушала, кто автор скульптуры. Просила посмотреть в интернете, а потом ей перезвонить, потому что все говорят, что это просто маленький Церетели. Как там мои цветы? Веточка, очень тебя прошу, опрыскивай фаленопсис и не перезаливай фуксию! Лучше тоже понемногу опрыскивай. Ну, целую! У тебя все нормально? Приеду все расскажу. Все, бежим на автобус. Здесь так жарко…