Страница 12 из 29
Вера надела шапочку и, грустно улыбнувшись, сухо чмокнула Клюфта в щеку. Странно, но он даже не пытался ее остановить. Он не пытался одеться и побежать за ней! Он словно согласился с этой неизбежностью временной разлуки! Такое было с ним впервые!
Клюфт всю ночь не сомкнул глаз. Он думал о Вере. Он думал об их ребенке. Из головы почему-то не выходил образ уличного бродяги-богослова со странным именем. Человека, который, словно ворон в окно, влетел в его жизнь и, каркнув, растворился в сумраке ночи. Клюфт думал о тех людях из Минусинска. О тех, кого он клеймил позором в своей статье. Но Павлу почему-то было их жалко. Он даже представлял, каково им сейчас в холодной камере тюрьмы? Что думают они? Что думают их родственники?!! Как они страдают?!!
Глава четвертая
Утром Клюфт встал разбитым. Он чувствовал себя так, словно вчера весь вечер пил водку, а сегодня болел с похмелья. В редакции тоже не заладилось. Статья о Таштыпском прокуроре не понравилась Смирнову. Павел пару раз заходил к нему в кабинет, но разговор у них не клеился. Главный редактор был раздражителен и суров. Он сухо бросал короткие фразы и почему-то не предлагал Клюфту даже присесть. Так продолжалось почти неделю. Страшно длинную и нелепо-безликую неделю. Неделю моральных мучений и размышлений. Павла не порадовала даже его статья на первой полосе номера с этим жутким и нелепым названием: «Мерзость, несущая опустошение!» Он как-то внутренне съежился, еще раз читая, что написал о Минусинском суде. Клюфту казалось, что каждое его слово пропитано фальшью. Фальшью, которую обязательно почувствует читатель! Павлу было стыдно. Откуда брался этот стыд, он не понимал. Клюфт постоянно вспоминал их последний разговор с Верочкой. Ее слова звучали у него в голове, словно набат колокола. Колокол, который звонил низким и печальным звуком. Клюфт хотел поговорить со Щукиной. Он хотел ее увидеть! Но в тоже время он ловил себя на мысли, что боится этой встречи! Как он посмотрит в ее глаза? Как она отреагирует на него? Он хотел ее видеть, но боялся! Такое с ним было впервые. И все же ноющая, постоянно точащая боль в сердце заставляла его искать Верочку. Искать. Ему надо было с ней встретиться. С ней, будущей матерью его ребенка! С ней, единственной, кому можно доверить все!
Павел обрывал телефон горкома, прося пригласить к трубке Щукину. Но Вера говорить с ним не хотела. Клюфт это чувствовал. На том «конце провода» регулярно отвечали, что Щукина либо сильно занята, либо уже ушла с работы. Павел с ужасом понимал, что Вера не хочет его видеть. Пойти к ней домой вечером Клюфт не решался. Да и настроение, когда над городом спускался сумрак, у Клюфта вообще портилось.
Пару вечеров он делал необъяснимые для себя вещи, бродил по Красноярску. Он ходил по темным улицам и искал. Искал человека в грязно-зеленном плаще. Клюфт заглядывал во все подворотни. Пару раз приходил на городской железнодорожный вокзал. Он надеялся встретить этого странного богослова с подозрительным именем. И самое необъяснимое, зачем Клюфту нужен был это человек, Павел не понимал. Ночами Павла мучили кошмары. Он просыпался в холодном поту. Долго лежал в темноте с открытыми глазами, пытаясь понять, был ли это сон?! И лишь когда его мозг понимал, что это его ночное видение, с трудом засыпал под утро. Но все когда-то заканчивается. Кончилась и эта противная и грустная неделя. Неделя мучений и недоверия к самому себе. Неделя размышлений и одиночества.
В один из дней все изменилось. Утро было солнечным не по-декабрьски. Слабый морозец и голубое небо. Скрип снега под ногами и яркие краски города. Красноярск словно преобразился после серых, окутанных туманами и снегом дней. Настроение у Павла в это утро было приподнятым. Хотя он опоздал на работу. Банально проспал. Встал с постели лишь часов в десять. Но не испугался. Ответственность за опоздание его почему-то не тяготила. Клюфт словно предчувствовал: сегодня все изменится. Сегодня все будет хорошо, все не так, как всегда! И он был прав. Когда Павел прибежал в редакцию, его сразу же вызвали к «главному». Клюфт шел в кабинет Смирнова уверенный – тот ругаться не будет. И Павел не ошибся. Петр Ильич, увидев его, подскочил и, словно старому закадычному другу, крикнул:
– Паша! Ну, ты даешь! Молодец! Молодец! Опоздать на два часа! Ладно, я сегодня добрый, садись! Разговор будет крутой! – Смирнов при этом улыбался.
Клюфт насторожился. Он медленно выдвинул один из многочисленных стульев, стоящих в ряд вдоль длинного стола, и присел на краешек. Смирнов снял очки и начал их усердно протирать носовым платком. Павлу показалось, что он не знает, как начать разговор. Главный редактор стеснялся:
– Паша, тут такое дело. Наша ведущая, незабвенная Ольга Петровна Самойлова, которая постоянно пишет у нас аналитику и передовицы, неожиданно заболела! У нее воспаление легких, Паша, понимаешь?!
– Да, понимаю. А я-то тут причем? – Клюфт пожал плечами.
– Дело вот в чем, Паша. Нужно написать большую статью, посвященную первой годовщине конституции и главное статью о речи товарища Сталина про выборы в Верховный совет!
У Клюфта перехватило дыхание. Такое предложение или приказ означал: писать придется под пристальным вниманием не только главного редактора, но и секретарей крайкома и горкома партии! Такое ответственное поручение обычно давали уже проверенным и самым достойным в редакции людям. В «Красноярском рабочем» это была Ольга Петровна Самойлова. Настоящий журналист, закончившая факультет филологии Московского университета. Она, как никто другой в редакции, мощно и четко писала, пафосные статьи и подбирала такие нужные и емкие слова к речам великого вождя. Но сегодня…
Павел недоверчиво посмотрел на Смирнова. Было видно – тот сильно волнуется. Он водрузил очки на нос-картошку и постоянно шмыгал им. Раскрасневшийся лоб и одышка. Петр Ильич неестественно тяжело дышал.
– Что-то я не пойму, Петр Ильич, Ольга Петровна обычно брала такую работу даже на дом. У нее ведь есть дома печатная машинка. У нее есть разрешение на нее. Она писала даже больной. Она никому никогда не уступала эту работу. Она писала такие статьи в самом плохом состоянии. Неужели она так тяжелобольна?
Смирнов развел руками. Достал из френча платок и протер лоб. Отведя глаза, тихо пробормотал:
– Да, Паша. Она больна. Она сильно больна. И я боюсь, писать придется тебе. Придется. Мы, вернее я, все обдумал. Другой кандидатуры нет.
– Спасибо, конечно, за доверие, Петр Ильич. Но я все, же хотел бы сначала переговорить с Ольгой Петровной. Это будет как-то непорядочно с моей стороны. Я должен с ней поговорить. Я схожу к ней, домой, проведаю, как она себя чувствует! Может, ей легче? Может, она сможет написать? Что там подойти к столу и сесть за машинку! Нет, Петр Ильич. Я сначала схожу к ней.
Смирнов вдруг стал мрачный, как туча. Он грозно прорычал:
– Никуда ты не пойдешь!
Клюфт не понял: то ли главный редактор его разыгрывает, репетируя какую-то реплику из новогодней пьесы про серого волка и зайца, то ли он просто шутит, разогревая голосовые связки. Клюфт улыбнулся и, встав, весело сказал:
– Вы знаете, Петр Ильич, я ей отнесу варенье! У меня есть в заначке маленькая баночка малинового варенья! И ей будет приятно, и от редакции, так сказать, пожелаю выздоровления.
Но Смирнов налился кровью. Он смотрел на Павла пронзающим, полным ненависти взглядом:
– Нет, никакого варенья! Никуда ты не пойдешь!
Павел в растерянности замер. Он не знал, как себя вести. Еще минуту назад Смирнов был совершенно другим, добрым и простодушным человеком, и вот перед ним сидел настоящий монстр во френче оливкового цвета:
– Сядьте, товарищ Клюфт! Вы пойдете сейчас и начнете писать статью, о которой я вам сказал! Никаких походов к Самойловой! Чтобы я даже не слышал об этом!
– Но почему? Почему? Неужели редакции все равно! Заболел человек, и не просто человек – ведущий журналист! Почему бы не сходить к ней домой?