Страница 51 из 55
— Да ведь жениться-то всегда можно. Чай, их давно уж обвенчали. Коли дело полажено, так долго ли отпеть «Исайя ликуй»? Не на селе у своего дяди, так где-нибудь на погосте. Жаль мне этой… как бишь ее звали в девках-то?.. Да, Запольская! Такая хорошенькая, умненькая, танцует прекрасно… Бсдняжечка! вышла за богатого человека, а теперь что он будет? нищий!
— Да неужели в самом деле этот мошенник Обиняков отберет у него все именье?
— А ты думаешь, оставит что-нибудь?
— Послушай, Мамонов, нельзя ли как-нибудь этому пособить?
— Никак нельзя. Конечно, если б он догадался да прежде, чем его захватят на этом хуторе, явился ко мне сам, — ну, это дело другое. Не знал, дескать, что меня требуют, ездил по моим отчинам, хворал… мало ли что можно сказать.
— Что ж тогда с ним будет?
— Ничего, поступит на службу, а все именье при нем останется. Куда ж ты, Симский?
— Прощай, мой друг, меня дожидаются обедать. Э, да кстати!.. Можешь ты мне дать эту копию с указа?
— На что тебе?
— Показать дядюшке. Может быть, оп еще этого указа не читал.
— Пожалуй, возьми, если хочешь.
— Ну, прощай, Андрей Степанович!
— До свиданья, мой друг!
Симский обнял Мамонова и отправился домой.
На другой день после рассказанного мною в предыдущей главе, часу в восьмом утра, Максим Петрович Прокудин сидел на рундуке своего сельского дома вместе с Ольгой Дмитриевною Запольскою. Максим Петрович читал любимую свою книгу «Камень веры» Стефана Яворского, племянница сидела подле него и вышивала на пяльцах.
— А вот и Прокофий едет из Москвы, — сказал Про-кудин, закрывая книгу, — что он везет нам — горе или радость?
Через несколько минут Прокофий Сидорыч стоял уж перед своим господином.
— Ну что, Калуга? — "спросил Максим Петрович. — Что слышно в Москве?
— Да мало ли что толкуют, батюшка, — отвечал Прокофий, — одни говорят одно, другие другое.
— Так есть и хорошие слухи?
— Есть, Максим Петрович.
— Ну, слава тебе Господи!.. Ты был у Шетнева?
— Как же, сударь. Изволит тебе кланяться. «Пи-сать-де к твоему барину не могу — дело опасное, а скажи ему на словах: начали, дескать, распускать по Москве слухи, что в нашем войске все благополучно, что государь Петр Алексеевич жив и здоров и что теперь с турками замирение. Да ты, дескать, Максим Петрович, этому не верь — все это выдумки, и хоть оттоле и есть выходцы, да от них правды не узнаешь; а все-таки и они поговаривают, что дело-то было сильно плоховато; так ты себе на ус и мотай: коли было плохо, так отчего ж теперь стало хорошо? Ведь к нашему войску на выручку никто не подоспел!» Вот что, батюшка, приказал тебе сказать его милость Герасим Николаевич.
— Так Шетнев думает, что это все сказки? А ты что думаешь, Кулага?
Прокофий Сидорович начал ухмыляться, почесал затылок, помялся и наконец промолвил:
— Не прогневайся, государь Максим Петрович, я думаю, Герасим Николаевич изволит называть эти добрые слухи выдумкою ради того, что ему крепко бы хотелось, чтоб слухи-то были дурные.
— Может статься. Да ты-то сам как думаешь?
— Я, батюшка, что! Я человек глупый. По мне, лучше верить хорошему, чем худому.
— И я, видно, Прокофий, не умней тебя. Ну, ступай с Богом!.. Тебе, чай, надо отдохнуть… Постой-ка, постой!.. Ох, глаза-то у меня плохи стали!.. Посмотри, Прокофий: ведь это к нам кто-то едет.
— Едет, батюшка.
— Кажись, тройкой в телеге?
— Да, сударь… У! да как задувает! Видно, на разгонных.
— Да, шибко едет. Ступай, Прокофий, скажи, чтоб закуска была готова… Кто бы это такой? — продолжал Прокудин. — Э! Да никак на нем шляпа-то немецкая? Или мне так кажется… Посмотри-ка, Оленька!. Да что гы, мой друг?
— Ничего, дядюшка.
— Как ничего: ты вся побледнела… и голос у тебя дрожит… Что ты, что ты… Господь с тобою!
— Да… — прошептала Ольга Дмитриевна, — это он.
— Он? Кто?.. Этот гость, который к нам едет?
— Дядюшка, — сказала Запольская, вставая, — я пойду к себе… я не: у>чу его видеть.
— Да кто ж он такой? — спросил Прокудин. Слезы брызнули из глаз бедной девушки; она закрыла руками лицо и назвала едва слышным голосом Симского.
— Симский! — повторил Прокудин. — Что ты, матушка, перекрестись! Да ведь он под турком…
— Так что ж, дядюшка? Видно, приехал затем, чтоб сдержать свое слово и жениться на Катеньке Юрловой.
— На Юрловой!.. Да это все вздор, Оленька.
— Как! — вскричала Запольская, и по бледному лицу ее разлился яркий румянец. — Так он не помолвлен?
— Нет, мой друг, это все выдумки Рокотова. Ступай, моя душа, ступай! Мы после поговорим об этом с тобою.
Меж тем гость подъехал к воротам и, не въезжая во двор, спрыгнул с телеги.
— Ну, так и есть, — молвил про себя Максим Петрович, — это точно Симский… Экий бравый детина' И в этом-то дурацком наряде молодцом смотрит!.. Да какой учтивый парень: не въехал прямо во двор… Вон и шляпу снял!.. Эх, кабы немцев-то он поменьше любил'
— Не прогневайтесь, почтеннейший Максим Петрович, — сказал Симский, взойдя на крыльцо, — что я осмелился незваный к вам приехать!
— Ничего, батюшка, ничего! Добро пожаловать! Милости просим садиться!
Симский поклонился и сел подле Прокудина.
— Прежде всего, батюшка, — сказал Максим Петрович, — позволь спросить: ты приехал из-под турка?
— Да, Максим Петрович.
— Давно ли?
— Другой день.
— Так сделай же милость, Василий Михайлович… так, кажется, батюшка: Василий Михайлович.
— Точно так, Максим Петрович.
— Усердно прошу тебя, скажи мне без утайки всю сущую правду, что у вас там делается.
— Теперь все кончено, Максим Петрович. Вчера прибежал в Москву гонец: с гурками заключен вечный мир.
— Вечный? Так авось годика два-три протянется. А что наш батюшка Петр Алексеевич?
— Все слава Богу! Чай, идет теперь с войском к нашим границам.
— Ну, спасибо тебе за добрые вести, молодец, спасибо!
— Теперь позвольте мне доложить, Максим Петрович, зачем я к вам ехал: дело важное и требует большой поспешности.
— А что такое, Василий Михайлович?
— Оно отчасти и до вас касается.
— До меня?
— То есть до человека, очень вам близкого. Ваша племянница, Ольга Дмитриевна Запольская, была помолвлена за князя Андрея Юрьевича Шелешпанского и, вероятно, теперь уж замужем.
— Так что ж, батюшка?
— А вот что, Максим Петрович: коли вы не поторопитесь сделать что я вам скажу, так у вашего племянника, сиречь князя Шелешпанского, все именье отберут.
— Племянника! — повторил Прокудин. Казалось, он хотел что-то вымолвить, но остановился и, поглядев пристально на Симского, сказал:
— Да как же это у него отберут все именье?
— А вот как, Максим Петрович. Я думаю, вам небезызвестно, что государь Петр Алексеевич приказал забирать па службу всех взрослых недорослей из дворян и неслуживших новиков. Отыскивать их и записывать в полки поручено моему сослуживцу, Преображенского полка господину поручику Мамонову.
— Знаю, батюшка, знаю! он у меня был.
— Так вам должно быть известно и то, что князь Шелешпанский несколько уже месяцев отбывает от службы и прячется по своим деревням. Вчера я застал у Мамонова какого-то приказного чиновника Обинякова…
— Ардалиона Михаиловича?
— Точно так, Максим Петрович. Этот Обиняков объявил Мамонову, что князь Шелешпанский скрывается верст за шестьдесят от Москвы в лесу, на хуторе помещика господина Рокотова, и что он, Обиняков, коли дадут ему команду, изловит непременно вашего племянника и доставит его к Мамонову в Москву.
— Вот что!.. А давно ли, батюшка, этот мошенник Обиняков в сыщики попал?
— Он не сыщик, Максим Петрович, и делает это не по долгу службы, а по собственной охоте.
— Да что ж ему за прибыль?
— Вот то-то и дело, что для него прибыль превеликая: коли он доставит к Мамонову князя Шелешпанского, так отберет у него все именье.