Страница 25 из 55
— Вот то-то, князь Андрей Юрьевич, теперь дай ума, приставь голову к плечам! А как в прошлом месяце я просил у вас взаймы двадцать пять рубликов, так и денег нет!
— Право не было!.. Видит Бог, не было!
— А теперь, кажется, есть: вы при мне считали. Одолжите, сударь, пятьдесят рублей, мне крайняя нужда.
— Да ведь это деньги-то не мои.
— Ну, коли не ваши, так и говорить нечего. Счастливо оставаться, батюшка!
— Постой!.. Куда ты?
— К Аграфене Петровне Ханыковой: она, верно, не откажет мне в пятидесяти рублях, барыня богатая…
— Помилуй, да на что тебе пятьдесят рублей?.. Ну, двадцать пять рублей куда ни шло! — продолжал Шеле-шпанский, вынимая из-за пазухи мешок с деньгами.
— Премного благодарю, батюшка князь, да мне этого мало, и коли пришлось занимать, так лучше занять у одного приятеля, чем у двоих… Прощенья просим, Андрей Юрьевич!
— Постой, постой! Ну, Ардалион Михайлович, недаром говорят, что ты крапивное семя! На, вот тебе, считай, — промолвил князь, высыпая деньги на стол, — возьми себе пятьдесят рублев… Да ведь ты мне их отдашь?
— Как же, князь! — отвечал Обиняков, отсчитывая себе пятьдесят рублевиков. — Непременно отдам, когда будут деньги… Ну, спасибо вам, князь Андрей Юрьевич, — помогли бедному человеку в нужде! — продолжал Обиняков. — Теперь мы поговорим о вашем деле. Коли забирают на службу всех дворян, так это потому, батюшка, что у нас война с турком, а вот как сделается с ним замирение, так тревожить никого не станут и дела-то пойдут по-прежнему. Нам бы только с вами как ни есть время протянуть, а там, Господь милосерд, все будет шито да крыто. Вся сила в том, князь Андрей Юрьевич, чтобы вы к Мамонову не являлись и чтоб вас, несмотря на это, нельзя было назвать ослушником.
— Да как же ты это сделаешь?
— А вот как: коли вы не знаете, что он вас требует, так вам нечего к нему и являться, — не правда ли?
— Ну, вестимо! Да ведь ты сказал, что за мной пришлют?
— За вами пришлют завтра, а вы уезжайте в деревню сегодня, да только не в ту, в которой всегда живете. Я слышал, что у вас около Москвы много отчин.
— Как же, все мои отчины около Москвы, одних сел до десяти будет.
— И все по разным дорогам?
— Все по разным: и по Тверской, и по Коломенской, и по Серпуховской, и по Владимирке есть, и по Остромынке…
— Ну вот изволите видеть!.. Поезжайте теперь в какую-нибудь отчину, а здесь оставьте верного человека. Лишь только я узнаю, что Мамонов проведал, где вы живете, я к вам тотчас гонца. Незваные-то гости на двор, а ваш и след простыл! «Уехал, дескать». — «Куда?» — «Да Бог весть — не то в Москву, не то в коломенскую отчину». А вы переезжайте в серпуховскую, а коли надобно будет, так в другую, в третью, а там в четвертую, — устанут за вами гоняться. Ну, а если каким ни есть случаем вас и захватят, так что ж? «Я, дескать, не знал, что меня требуют, и от царского указа не прятался; а ездил по моим отчинам». Да и как вас захватить? Я буду здесь сторожить, и коли вы сами зевать не станете, так будь этот Мамонов хоть семи пядей во лбу, а все-таки на своем не поставит. Ему же и без вас дела-то будет довольно, погоняется за вами, а там, глядишь, плюнет да скажет: «Черт его побери совсем!»
— Ну, Ардалион Михайлович, головка-то у тебя…
— Годится покамест, батюшка.
— Только вот что: как же я женюсь? Ведь свадьбе положено быть на Фоминой неделе.
— Здесь, в Москве?
— Нет, в серпуховской отчине Максима Петровича Прокудина.
— Так что ж? Тем лучше: в чужом селе и подавно вас искать не станут. Да еще до Фоминой недели много воды утечет, лишь только бы на первых-то порах вы не попались в лапы этому Мамонову. Известное дело: новая метла всегда чисто метет; теперь он сгоряча и рвет и мечет, а там, Бог милостив, уходится, голубчик! Только уж вы не мешкайте, батюшка, уезжайте скорей из Москвы.
— Чего мешкать… Эй, Фомка!.. Сидорка! Двое слут вошли в комнату.
— Скажите Андрону, — продолжал Шелешпанский, — чтоб скорей запрягал лошадей, мы сейчас едем. Ты, Сидорка, поедешь со мною, а ты, Фомка, останься здесь.
— Слушаю, батюшка! — отвечал Фомка с низким поклоном.
— Найми себе какой-нибудь уголочек, да смотри — подешевле! Харчевых я тебе оставлю. Будет с тебя копейки по две на день?
— Воля твоя, государь князь Андрей Юрьевич.
— Чего ж еще тебе?.. Скоро пост. Был бы только хлеб, а за водой и сам на реку сходишь. Смотри, каждый день являйся к Ардалиону Михайловичу и что он тебе прикажет, то и делай — слышишь?
— Слушаю, батюшка.
— Ну, ступайте же, помогайте Андрону запрягать лошадей, а я стану здесь укладываться. Да у меня смотри — живее!
— Прощайте, князь Андрей Юрьевич, — сказал Обиняков, вставая, — мы, кажется, все порядком уладили, теперь вам бояться нечего.
— Нет, Ардалион Михайлович, боюсь, крепко боюсь!.. Как подумаю об этом Мамонове, так меня вот так трясучка и начнет бить… У, батюшки, страсть какая! Пожалуй, еще пошлют под турка…
— Вестимо дело! Теперь с ним война, об этом уж и манифест объявлен.
— А ведь там, говорят, людей-то до смерти бьют.
— Да, батюшка, по головке не гладят.
— Вот то-то же!.. Уж ты сделай милость, Ардалион Михайлович, не зевай ради Бога! Лишь только узнаешь что-нибудь, мигом посылай ко мне Фомку.
— Да куда ж посылать-то?
— По Смоленской дороге, в село Сысоево: я теперь туда поеду.
— Так оставьте ж ему деньги на езду.
— Зачем? Дойдет и пешком: ведь всего только пятьдесят верст.
— Ну вот еще!.. Он пойдет пешком, а команда от Мамонова поедет на подводе, — что вы это!
— Да ведь он у меня ходок.
— Эх, князь, вот нашли время алтынничать. Ведь дело-то нешуточное!
— Ну, хорошо, хорошо!
— Прощенья прошу, князь Андрей Юрьевич… Ну что, сударь, послужил ли я вам?
— Как же, любезный! — сказал Шелешпанский, посматривая с горем на свой кожаный мешок с деньгами. — Ах ты, мошенник этакий! — прошептал он, когда Обиняков вышел вон из комнаты. — Послужил!.. Ну за что содрал с меня пятьдесят рублей?.. Отдам, дескать, когда деньги будут! Да когда у тебя деньги-то бывают, голь проклятая!.. А там еще для Фомки лошадей нанимай, плати за его харчи… Вот не было печали, да черти накачали! — промолвил князь Андрей Юрьевич, начиная укладывать в чемодан свое добро. — Эка притча какая!.. Копишь, копишь деньги: не доешь, не допьешь, сбираешь по копеечкам; а как пришла беда, так рубли нипочем!.. Ну, нечего сказать, выдался денек!
Часть вторая
«Летом деревня — рай», — говорят все любители сельского быта, и в этом я с ними совершенно согласен; разумеется, если деревня, в которой я провожу лето, окружена рощами, а не голою степью, и перед моим веселым домиком расстилается не грязный, подернутый зеленью пруд, но изумрудный луг, усыпанный цветами, между которыми вьется игривая и светлая речка. О, конечно, такой сельский приют не грешно назвать земным раем, только не приведи Господи жить в этом раю зимою, а особливо человеку несемейному. Если он не умрет со скуки, то, уж конечно, можно сказать утвердительно, что люди от скуки не умирают. Вот, например, ночью подымется непогода; вы просыпаетесь поутру, протираете глаза и думаете: «Неужели еще ночь?» Нет, на дворе уж полдень, — да ваш дом занесло метелью, и огромные сугробы снега лезут к вам прямехонько в окна. Если иногда проглянет солнышко и улыбнется по-летнему, — не спешите к нему навстречу, потому что на дворе уж верно трескучий мороз. Полюбуйтесь этим солнышком сквозь двойные стекла и оставайтесь по-прежнему в натопленных комнатах, в которых мы все, как тепличные растения, должны прозябать большую часть нашей жизни. Если, наконец, вам надоест это искусственное тепло и вы захотите подышать свежим воздухом, надевайте на себя шубу, шапку, теплые сапоги и ступайте гулять, то есть ходить взад и вперед по утоптанной тропинке, которая ведет от барского дома к селу. Вероятно, эта прогулка не принесет вам большого удовольствия, — напротив, вам сделается очень грустно. Посмотрите вокруг себя: неужели эти голые, огромные метлы были когда-нибудь роскошными пушистыми деревьями, под тенью которых вы с таким наслаждением отдыхали в знойный полдень? Неужели это однообразное белое поле, эти наносные бугры снега, эти непроходимые сугробы — тот самый луг, на котором вы рвали цветы? А эта изгибистая дорожка, прорезанная глубокими колеями, та самая речка, в которой вы купались несколько месяцев тому назад? Согласитесь, что лучше сидеть дома, в теплой комнате, чем мерзнуть и смотреть на эти мертвые деревья, засыпанные снегом поля и это безжизненное солнце, которое, вместо тепла, обдает вас холодом. Но что ж вы будете делать дома? Читать беспрестанно нельзя: и голова устанет, и глаза заболят; а общества в деревне нет. Бывают иногда соседи, да и тут беда: на одного умного, приятного собеседника заберется к вам с полдюжины таких приятелей, для которых в городе ваши двери были бы всегда заперты, а тут отворяйте их настежь. Деревенский быт имеет свои собственные условия и законы. В городе вы можете одного гостя принять, а другому сказать, что вас нет дома, — попытайтесь это сделать в деревне… Да сохрани Господи! Вас закидают каменьями!.. Нет, круглый год жить в деревне можно только там, где солнце греет и зимой, где я могу и в декабре месяце открыть окно, сорвать на лугу цветок, покататься в лодке и отдохнуть под тенью густого дерева, покрытого зелеными листьями.