Патология общественной жизни

— Я спрашиваю вас, — продолжал он, остановив одного из своих слушателей и схватив его за пуговицу, — разве не удивительно, что вся эта пишущая и мыслящая братия до сих пор не вывела законов элегантной жизни[50]! Разве все эти учебные пособия для сельских полицейских, мэров и налогоплательщиков не пустяк по сравнению с трактатом о МОДЕ? Разве обнародование принципов, вносящих в жизнь поэзию, не принесло бы человечеству огромную пользу? Бóльшая часть наших провинциальных ферм, хуторов, хижин, домов, мыз и т.д. — настоящие конюшни; французы обращаются со скотиной, в особенности с лошадьми, так, как не стал бы обращаться ни один христианский народ; умение создавать комфорт, огниво бессмертного Фюмада[51], кофейник Лемара[52], дешевые ковры неизвестны в шестидесяти лье от Парижа, причем не подлежит сомнению, что причина этой повсеместной нехватки самых заурядных предметов, изобретением которых мы обязаны современной науке, — то невежество, в каком коснеют по нашей вине французские фермеры! Элегантность всеобъемлюща! Она стремится вывести народ из бедности, прививая ему любовь к роскоши, ибо великая и непреложная аксиома гласит:

X. Состояние, которое человек наживает, зависит от потребностей, которые он себе усваивает.

Она — я по-прежнему говорю об элегантности — облагораживает пейзаж и совершенствует земледелие, ибо от заботы о пище и загонах для скота зависит красота и плодовитость породы. Взгляните, в каких развалюхах держат бретонцы своих коров, лошадей и овец, и вы признаете, что самое филантропическое и патриотическое сочинение из всех, в которых нуждается страна, — это трактат об элегантности. Если министр кладет носовой платок[53] и табакерку на стол в стиле Людовика XVIII, если из зеркала, в которое смотрится во время бритья молодой щеголь, приехавший погостить в деревню к престарелым родственникам, на него глядит человек, которого вот-вот хватит апоплексический удар, и если, наконец, ваш дядюшка до сих пор разъезжает в допотопном кабриолете, то виной всему этому — отсутствие классического труда о МОДЕ!..

Наш почтенный друг долго, красиво и непринужденно занимался тем делом, которое завистники именуют болтовней; в заключение он сказал: «Элегантность вносит в жизнь драматизм...»

Эта остроумная мысль была встречена дружным «ура». Прозорливый А-Я стал, впрочем, доказывать, что в единообразии, налагаемом элегантностью на нравы страны, нет ничего драматического, и, сравнивая Англию и Испанию, подтвердил свою мысль примерами из обычаев обеих стран. Окончил он свою речь такими словами:

— Господа, пробел в науке, о котором идет речь, легко объясним. У кого достало бы смелости взвалить на себя такую тяжкую ответственность? Только законченный, фанатичный честолюбец может взяться за трактат об элегантной жизни, продемонстрировав тем самым желание опередить парижских щеголей, которые, полагаясь лишь на самих себя, ищут совершенство методом проб и ошибок и не всегда его находят.

Тут, после щедрых возлияний, посвященных фешенебельной богине чая, на умы снизошло просветление, и один из самых элегантных[54] редакторов журнала «МОДА»[55] произнес, торжествующе глядя на своих коллег:

— Такой человек существует.

Слова его были встречены общим смехом, однако он добавил:

— БРАММЕЛ[56]!.. Браммел живет в Булони; многочисленные заимодавцы, забывшие об услугах, которые этот патриарх фешенебельности оказал своему отечеству, вынудили его покинуть Англию!

Присутствующие восхищенно молчали.

Создание трактата об элегантной жизни тут же показалось делом несложным и было единодушно признано великим благодеянием для рода человеческого, огромным шагом по пути прогресса[57].

Нет нужды объяснять, что именно Браммелу мы обязаны философскими умозаключениями, которые помогли нам показать в двух предшествующих главах, сколь тесно связана элегантная жизнь с совершенствованием всякого человеческого общества; мы надеемся, что старые друзья бессмертного англичанина узнают его мудрые мысли даже в нашем несовершенном пересказе.

Трудно выразить чувство, которое охватило нас при виде этого властелина моды: то была смесь почтения и веселья.

В самом деле, как не кусать себе губы от смеха при виде человека, который изобрел философию мебели и жилетов, а в наследство оставит нам аксиомы, касающиеся панталон, изящества и конской сбруи?

Но, с другой стороны, как без восхищения смотреть на ближайшего из друзей Георга IV[58], щеголя, который диктовал законы всей Англии и привил принцу Уэльскому ту страсть к нарядам и комфортолюбие, благодаря которым хорошо одетые офицеры делали столь стремительную карьеру[59]? Разве не был этот человек живым свидетельством власти моды? А когда мы подумали о том, что нынче Браммелу живется несладко и что Булонь — это его Святая Елена, все прочие чувства уступили в нашей душе место почтительному восторгу.

Мы посетили его утром, когда он только что встал с постели. Домашний халат великого человека носил отпечаток случившегося с ним несчастья, но в то же время прекрасно гармонировал с обстановкой его жилища. И в старости, и в бедности Браммел оставался Браммелом: правда, подобно Георгу IV, он слегка обрюзг, и это нарушило идеальные пропорции его некогда стройной фигуры; хуже того, бывший бог дендизма носил парик!.. Страшный урок!.. Браммел в таком виде!.. Как тут не вспомнить Шеридана[60], выходящего мертвецки пьяным из здания парламента или попадающего в лапы понятых?

Браммел в парике[61]; Наполеон в собственном садике на острове Святой Елены; Кант в припадке старческого маразма; Людовик XVI в красном колпаке[62] и Карл X в Шербуре[63]!.. Вот пять самых поразительных зрелищ нашей эпохи.

Великий человек принял нас с достоинством. Особенно пленительной была его скромность. Судя по всему, ему польстило, что мы относимся к нему как к апостолу, но, поблагодарив нас, он заявил, что не считает себя способным выполнить столь деликатную миссию.

— По счастью, — сказал он, — вместе со мной в Булони находятся несколько джентльменов, принадлежащих к избранному обществу; они оказались во Франции, потому что слишком широко понимали элегантную жизнь, пока были в Лондоне... Честь и хвала безрассудной храбрости! — сказал он доверительно, бросив на нас взгляд веселый и лукавый.

— Так что, — продолжал он, — мы можем собрать здесь совет из людей достаточно известных и достаточно опытных для того, чтобы оговорить все самые сложные моменты в описании элегантной жизни, на первый взгляд столь легкомысленной, а на самом деле требующей величайшей серьезности; потом мы отдадим наши максимы на суд вашим парижским друзьям, и в результате, конечно, получится нечто грандиозное!..

Затем он предложил нам чаю. Мы приняли предложение. Когда из соседней комнаты вышла чуть полноватая, но все еще элегантная леди и пошла готовить чай, мы поняли, что у Браммела есть своя маркиза Конингхэм[64]. Лишь число титулов отличало великого человека от его августейшего друга Георга IV. Увы! теперь они ambo pares[65], оба мертвы или что-то вроде того[66].

50

...до сих пор не вывела законов элегантной жизни! — На самом деле до 1830 г. уже появились на свет «Кодекс туалета» О. Рессона (1828) и «Учебник щеголя» Э. Ронтейкса (1829), да и сам Бальзак, по-видимому, был причастен к созданию анонимного «Искусства повязывать галстук» (1827), однако как всеобъемлющую «философию жизни» моду, действительно, еще не рассматривали.

51

...огниво бессмертного Фюмада... — Огнивом Фюмада называли флакончик с фосфором, куда погружали серную спичку, перед тем как чиркнуть ее о пробку и высечь огонь; к изобретению огнива были причастны два брата: Франсуа (ок. 1786—1856) и Бенуа (ок. 1788—1834) Фюмады.

52

Лемар Пьер Александр (1766—1835) — французский ученый, занимавшийся, среди прочего, изобретением тепловых приборов.

53

Если министр кладет носовой платок... — Судя по мемуарам г-жи Бауер (1853), «героем» этого эпизода является Жак Жозеф Гийом Пьер Франсуа, граф де Корбьер (1766—1853), министр внутренних дел в 1821—1828 гг.

54

В данном случае слово «элегантность» употребляется применительно к костюму. (Прим. автора.)

55

...один из самых элегантных редакторов журнала «Мода»... — По всей видимости, имеется в виду Эжен Сю (1804—1857), впоследствии прославленный романист, а на рубеже 1820—1830-х годов — денди, проматывавший дядюшкино и отцовское наследства, «светский лев» и приятель Бальзака.

56

Браммел Джордж Брайан (1778—1840) — знаменитый английский денди; с 1816 г. он в самом деле жил во Франции (однако не в Булони, а в Кале), скрываясь от кредиторов и от гнева английского короля Георга IV, который не желал больше терпеть спесивого обхождения своего бывшего фаворита. В октябре 1830 г., после смерти короля, знаменитый денди получил пост английского консула в Кане и проследовал к месту назначения через Париж, где пробыл около недели. Теоретически он действительно мог в это время встретиться с Бальзаком, однако практически взятое у Браммела «интервью» — скорее всего плод воображения автора «Трактата об элегантной жизни». Вообще Браммел у Бальзака не только и не столько реальная фигура, сколько символ. Осенью 1830 г. журнал «Мода» напечатал без подписи три статьи об элегантности, очень точно воспроизводившие основные мысли трактата на эту тему, сочиненного Браммелом (трактат этот увидел свет лишь в нашем веке, в 1932 г., однако, по-видимому, был известен в списках еще в конце 1820-х гг.). Тем не менее Бальзак строит свою теорию элегантности, почти ничего не заимствуя у анонимного последователя английского модника. Куда больше, чем взгляды Браммела на костюм, Бальзака интересовали его взаимоотношения с обществом. Фигура Браммела должна была особенно волновать воображение Бальзака благодаря постоянно обсуждавшейся в тогдашней прессе параллели между прославленным английским щеголем и Наполеоном. Байрон говорил, что предпочел бы быть не Наполеоном, а Браммелом, другой английский писатель, Э. Д. Бульвер-Литтон, писал в романе «Пэлем, или Приключения джентльмена» (1828, гл. 27) о денди, прототипом которого послужил Браммел: «Современник и соперник Наполеона, самодержец великой империи моды и галстуков, могучий гений, перед которым склонялись аристократы <...>, который небрежным кивком приводил в трепет самых надменных вельмож всей Европы». Браммел, подобно Наполеону, доказывал всей своей биографией, что в современном мире можно, не отличаясь благородством происхождения (дед Браммела был, по-видимому, богатым купцом), завоевывать такую власть над миром, какой не имеют аристократы, можно принудить этих аристократов жить, держаться, одеваться не так, как они это делали на протяжении веков. Браммел не просто вводил новую моду, он полностью сменил самые ориентиры моды: благодаря ему от пышных нарядов предшествующей эпохи европейцы перешли к костюму, основной чертой которого были благородная простота и своеобразный «эгалитаризм»: отныне самым элегантным считался не тот, кто одет богаче, но тот, кто лучше всех умеет носить общий для всех костюм джентльмена. Характерно, что по крайней мере двум из многочисленных денди, выведенных на страницах «Человеческой комедии», Бальзак уготовил блестящую политическую карьеру (Анри де Марсе под его пером становится в 1831 г. премьер-министром, Растиньяк в 1845 г. — министром юстиции и пэром Франции); меж тем реальные прототипы этих денди (от Браммела до его французских собратьев) такой карьеры не сделали; иначе говоря, Бальзак выдал желаемое за действительное и воплотил свою мечту о превращении элегантности в главный залог успеха не только светского, но и политического.

57

...огромным шагом по пути прогресса. — Бальзак иронически использует терминологию многочисленных утопических учений, распространенных в 1820-е годы и основанных на вере в способность человечества к бесконечному совершенствованию.

58

Георг IV (1762—1830) — английский король с 1820 г., известный весьма распущенным образом жизни; прежде чем взойти на престол, в 1811 —1820 гг., он, еще в бытность свою принцем Уэльским, был регентом при своем отце Георге III, впавшем в безумие.

59

Когда Георгу IV случалось встретить тщательно одетого офицера, он, как правило, отличал его и повышал в чине. Зато с людьми, не имеющими понятия об элегантности, он обходился весьма дурно. (Прим. автора.)

60

Шеридан Ричард Бринсли Батлер (1751—1816) — английский драматург и политический деятель, отличавшийся как пристрастием к элегантному образу жизни, так и чрезмерной любовью к спиртным напиткам; анекдоты об этих сторонах его характера приведены в книге его друга Т. Мура «Записки Шеридана» (1825, фр. пер. 1826).

61

Браммел в парике... — О парике как символе «деградации» настоящего мужчины Бальзак подробно говорит в «Физиологии брака» (размышление VII), где выводит «формулу всей человеческой жизни» из тех изменений, какие претерпевает отношение мужчины к парику. На первых стадиях мужчина клянется сам себе, что никогда не станет носить парик, а на последних не только надевает парик, но и перестает за ним следить, и парик становится похожим на пырей.

62

Людовик XVI в красном колпаке... — В этом головном уборе, символе революции, французский король был вынужден показаться в окне дворца Тюильри 20 июня 1791 г., накануне той ночи, когда он предпринял неудавшуюся попытку тайно бежать из Франции.

63

Карл X в Шербуре! — Из этого порта французский король в 1824—1830 гг. Карл X (1757—1836) отплыл в Англию 15 августа 1830 г., после того как Июльская революция свергла его с престола. После Июльской революции сочувственное упоминание бывшего короля и его уподобление кумиру фешенебельных юношей Браммелу звучало как признание в оппозиционности по отношению к новой власти.

64

Конингхэм Элизабет, маркиза (урожд. Денисон; ок. 1766—1861) — любовница Георга IV; что касается элегантной леди, утешавшей в «изгнании» Браммела, то она, возможно, является плодом фантазии Бальзака.

65

Оба равны (лат.).

66

...оба мертвы или что-то вроде того. — Георг IV умер 26 июня 1830 г.; под «смертью» Браммела Бальзак разумеет его вынужденный отъезд из Англии и невозможность долее играть роль законодателя лондонской моды.