Страница 21 из 30
Итак, моряки и военные используют законы движения для того, чтобы неизменно добиваться одного и того же результата: излучения силы солнечным сплетением и руками, двумя органами, которые я охотно назвал бы вторым мозгом человека — настолько они умны и чувствительны, неуловимы и действенны. Их воля постоянно устремлена к этим двум действующим силам, что, вероятно, и обусловливает особенную атрофию движений, определяющую физиономию их тела.
Военные — и моряки, и солдаты сухопутных войск — живые доказательства физиологических проблем, которые вдохновили эту теорию. Неуловимое истечение воли, ее внутренняя сущность, родство ее субстанции с субстанцией наших идей, ее несомненная подвижность с очевидностью вытекают из наших последних наблюдений. Но явная несерьезность нашего труда не позволяет нам построить на них даже самую простую систему. Здесь наша цель — продолжать следить за физическими проявлениями мысли и доказать, что платье, висящее на вешалке, позволяет судить о человеке не хуже, чем его обстановка, карета, лошади, слуги, а также дать полезные советы людям достаточно богатым, чтобы позаботиться о своем внешнем облике. Любовь, болтовня, ужины в ресторане, балы, элегантные наряды, светская жизнь, легкомысленное поведение несут в себе больше величия, чем люди полагают. Отсюда следующая аксиома:
XII. Всякое лишнее движение есть верх расточительности.
Фонтенель[200] перешагнул вековую грань благодаря жесткой экономии, с которой он распределял свое жизненное движение. Он больше любил слушать, чем говорить; поэтому он слыл бесконечно любезным. Каждый считал, что получил свою долю прибыли от знаний мудрого академика. Фонтенель произносил слова, которые подводили итог беседе, но никогда не принимал участия в разговоре. Он прекрасно знал, как много жизненного флюида уходит на колебание голосовых связок. Он никогда и ни при каких условиях не повышал голоса, он не разговаривал в карете, чтобы не приходилось напрягать голос. Он не ведал страстей. Он никого не любил; ему нравились. Когда Вольтер пожаловался ему на частые нападки критики, Фонтенель открыл большой сундук, набитый неразрезанными памфлетами, и сказал молодому Аруэ:
«Вот все, что было написано против меня. Первая эпиграмма принадлежит перу господина Расина-отца».
И он захлопнул крышку сундука.
Фонтенель мало ходил, его всю жизнь носили. Президент Роз читал вместо него похвальные слова[201] академикам; таким образом он нашел средство хоть что-то позаимствовать у этого знаменитого скупца.
Когда его племянник, господин д'Об[202], чью вспыльчивость и любовь поспорить прославил в своих стихах Рюльер, открывал рот, Фонтенель усаживался в кресло поглубже, прикрывал глаза и хранил молчание. Он отступал перед любым препятствием. Когда его мучила подагра, он ставил ногу на табурет и сидел смирно. У него не было ни добродетелей, ни пороков, у него был ум. Он основал секту философов и не вошел в нее. Он никогда не проливал слез, никогда не бегал, никогда не смеялся. Госпожа дю Деффан[203] однажды спросила его:
«Почему я никогда не видела, чтобы вы смеялись?»
«Я никогда не говорил «ха-ха-ха», как вы все, — сказал он, — но я смеялся тихо, про себя».
Этот маленький хрупкий механизм, который все считали обреченным на скорую смерть, прожил таким образом больше ста лет.
Вольтер обязан своим долголетием советам Фонтенеля:
«Сударь, — говорил тот, — не ведите себя как дитя, все это глупости!»
Вольтер не забыл ни этих слов, ни этого человека, ни этого принципа, ни его последствий. В восемьдесят лет он говорил, что совершил не больше восьмидесяти глупостей. Поэтому госпожа дю Шатле заменила портрет фернейского жителя изображением Сен-Ламбера[204].
Предостережение людям, которые virvouchent, которые разговаривают, которые суетятся и которые в любви пиндаризируют, сами не зная, откуда что берется.
Что нас больше всего изнуряет, так это наши убеждения! Имейте мнения, но не отстаивайте их, держите их при себе; что же до убеждений, то это уже непозволительная роскошь! Политическое или литературное убеждение — любовница, которая в конце концов разит вас если не шпагой, то словом. Вглядитесь в лицо человека, вдохновленного глубоким убеждением. Оно лучится. Если доселе сияние вокруг воспаленной головы не было видно невооруженным глазом, то в поэзии, в живописи его изображают давно. И если это явление еще не получило физиологического объяснения, то оно вполне вероятно. Я иду дальше, я полагаю, что движения человека высвобождают душевный флюид. Истечение этого флюида — дым неведомого пламени. Отсюда происходит чудесное красноречие походки, взятой как совокупность человеческих движений.
Вот видите?
Есть люди, которые ходят, опустив голову, как лошади, запряженные в фиакр. Богач никогда так не ходит, разве что у него совесть нечиста; в этом случае у него есть золото, но он растратил свои душевные богатства.
Иные люди имеют классическую посадку головы. Они встают к вам вполоборота, как господин М**, бывший министр иностранных дел[205]; торс их неподвижен, шея вытянута. Так и кажется, будто по улицам разгуливают гипсовые слепки Цицерона, Демосфена, Кюжаса[206]. И если известный учитель танцев Марсель[207] утверждал, что неуклюжесть состоит в том, чтобы двигаться с натугой, то что вы скажете о тех, у кого натужность сквозит в каждом движении?
Другие люди, кажется, идут вперед за счет того, что сильно размахивают руками; их руки — весла, которыми они гребут, чтобы плыть; это каторжники походки.
Встречаются глупцы, которые слишком широко расставляют ноги и очень удивляются, когда между ног у них пробегают собаки, спешащие вслед за хозяином. По мнению Плювинеля[208], люди такого телосложения становятся замечательными кавалеристами.
Некоторые люди при ходьбе мотают головой, словно она у них плохо держится, как у Арлекина. Кроме того, есть люди, которые летят стрелой; они рождают ветер, они пародируют Библию[209]; они проносятся, как дух Господень. Они мелькают перед нами, как топор палача. Некоторые ходоки ставят одну ногу поспешно, а другую неторопливо; нет ничего более оригинального. Элегантные господа разгуливают руки в боки, задевая всех локтями. Наконец, кто-то ходит согнувшись, а кто-то скривившись; при этом одни наклоняются всем телом вперед или откидываются назад, а другие вертят головой туда-сюда, как нерешительный жук-рогач. Почти все неловко оборачиваются.
Остановимся.
Сколько людей — столько походок! Пытаться описать их все означало бы стремление найти все ответвления порока, все смешные стороны общества; для этого нужно обойти все слои общества: низшие, средние и высшие. Это мне не по силам.
Из двухсот пятидесяти четырех с половиной человек (ибо безногого калеку я считаю за полчеловека), прошедших передо мной, ни один не двигался грациозно и непринужденно. Я вернулся домой в отчаянии.
«Цивилизация портит все! Она лишает естественности все, даже походку! Не совершить ли мне кругосветное путешествие, дабы изучить повадку дикарей?»
Я говорил себе эти грустные и горькие слова, стоя у окна и глядя на Триумфальную арку на площади Звезды, которую крупные министры с мелкими идеями, сменявшие друг друга начиная с господина Монталиве-отца и кончая господином Монталиве-сыном[210], еще не знали, чем завершить, хотя было бы так просто увенчать ее наполеоновским орлом — великолепным символом Империи, колоссальным орлом с широко раскинутыми крыльями, с клювом, обращенным в сторону своего владыки[211]. Уверенный в том, что мне не суждено увидеть воплощение этой скромной и возвышенной идеи, я опустил глаза на свой скромный садик, как человек, утративший надежду.
200
Фонтенель Бернар Ле Бувье де (1657—1757) — французский писатель и философ. Великий драматург Жан Расин (1639—1699) отозвался на премьеру его трагедии «Аспар», состоявшуюся 7 декабря 1680 года и окончившуюся полнейшим провалом, эпиграммой «На «Аспара» г-на де Фонтенеля. Происхождение свиста».
201
Президент Роз читал вместо него похвальные слова... — Фонтенель с 1699 года до смерти был непременным секретарем Академии наук и ежегодно выпускал тома «Истории Академии», куда включал сочиненные им похвальные слова скончавшимся академикам; всего за 42 года он создал 69 похвальных слов, чтение которых, по утверждению Бальзака, препоручал Туссену Розу (1611—1701), секретарю Людовика XIV, избранному во Французскую академию лишь благодаря занимаемому им посту и августейшему покровительству; впрочем, сопоставление дат показывает, что если Фонтенель и утруждал Роза чтением своих речей, то не более двух лет, ибо последний умер спустя два года после назначения Фонтенеля непременным секретарем.
202
Рише д'Об Рене Франсуа (1688—1752) — племянник Фонтенеля, вошедший в историю литературы благодаря эпиграмме историка и литератора Клода Карломана де Рюльера (1735—1791), где обыгрывалась омонимия фамилии вспыльчивого Фонтенелева племянника и французского слова «заря» (aube); в эпиграмме говорилось, что страсть к спорам поднимает г-на Оба (Aube) до зари (aube).
203
Деффан Мари, маркиза дю (1697—1780) — хозяйка прославленного литературного салона, равно любимого и светскими людьми, и учеными-энциклопедистами; одним из его завсегдатаев был Фонтенель.
204
...заменила портрет фернейского жителя изображением Сен-Ламбера. — Маркиза Эмилия дю Шатле (урожд. Ле Тоннелье де Бретей; 1706—1749), женщина большой красоты и ума (известны ее научно-популярные труды, комментировавшие физику Ньютона) была возлюбленной Вольтера (который спустя десяток лет после ее смерти поселился в поместье Ферней на границе с Швейцарией). Влюбленные не раз ссорились, однако быстро мирились, поэтому Вольтер был весьма удивлен, когда после смерти Эмилии обнаружил в кольце с секретом, которое она носила на пальце, не свой портрет, находившийся там прежде, а портрет другого литератора, Жана Франсуа де Сен-Ламбера (1716—1803).
205
...г-н М**, бывший министр иностранных дел... — Вероятно, имеется в виду граф Матье Луи де Моле (1781—1855), сразу после Июльской революции, 11 августа 1830 г., назначенный министром иностранных дел (на этом посту он, впрочем, оставался не долее как до 2 ноября того же года, продолжил же свою министерскую карьеру уже после выхода «Теории походки»),
206
Кюжас (Куяций) Жак (1522—1590) — французский юрист, толкователь римского права.
207
Марсель (ум. 1759) — танцовщик, учитель танцев Людовика XV.
208
Плювинель Антуан (1556—1620) — учитель верховой езды Людовика XIII.
209
...они рождают ветер, они пародируют Библию... — Ср., напр.: «Как беременная женщина, при наступлении родов, мучится, вопит от болей своих, так были мы пред Тобою, Господи. Были беременны, мучились — и рождали как бы ветер» (Исайя, 26, 17—18).
210
...начиная с господина Монталиве-отца и кончая господином Монталиве-сыном... — Жан Пьер Башассон, граф де Монталиве (1766—1823) был министром внутренних дел в 1809—1814 г.; его сын Март Камиль де Монталиве (1801—1880), сразу после Июльской революции принявший сторону нового правительства, стал министром внутренних дел в министерстве 2 ноября 1830; 13 марта 1831 г. сделался министром просвещения и вероисповеданий, а 27 апреля 1832 г. вновь вернулся к внутренним делам: впрочем, в момент выхода «Теории походки» Монталиве-младший не занимал никакого министерского поста. В роялистских кругах к нему относились с пренебрежением (ср. в «Замогильных записках» Шатобриана, кн. 36, гл. 6: «Реставрация сделала г-на де Монталиве пэром, но не смогла сделать его умным человеком»).
211
...с клювом, обращенным в сторону своего владыки. — То есть в сторону Вандомской колонны, на вершину которой была в 1833 году возвращена статуя Наполеона. Триумфальную арку на площади Звезды начали строить в 1806 году по приказу Наполеона, торжественное же ее открытие произошло лишь в 1836 году, через три года после написания «Теории походки». Иронию Бальзака вызывает тот факт, что Июльская монархия объявляет себя в какой-то степени наследницей наполеоновской империи, не имея на то никаких оснований.