Чучело

— Боже мой!.. Боже мой!..

Старик плакал. Сейчас бы он обрадовался и егерю Матвееву. Сокрушался:

— За что я гибну? За что?

Пришло недоумение:

«Это кто же кого поймал?»

Орел глядел снизу прямо в глаза неотрывным стеклянным взглядом. Он тяжело, натужно дышал, слабо и неровно шевеля серо-бурую грудь.

— Заклюет, — всхлипывал Макар, сидя перед орлом на корточках, с вытянутыми руками. — Беспременно заклюет. И погибну здесь. Что же это на белом свете делается? Пернатая тварь человека губит, а всем хоть бы что. Помоги-те-е-е!

Макар кричал долго, отчаянно, рывками тянул, словно бросая крик, тощую, жилистую шею. От долгого крика язык его обсох и горло перехватило.

Тогда Макар стал роптать. Он ругал скупое начальство, назначившее на большой охотничий район одного егеря. Будь егерей больше, так услышали бы, пришли. А разве один за всем может усмотреть? Браконьеры лосей бьют, мальчишки яйца из гнезд таскают, силки на зайцев ставят, разор творят…

Наконец Макар затих. Беркут тоже не шевелился. Он лежал и чувствовал, как сила уходит в землю и меркнет свет. Временами ему казалось: он летит все выше и выше, а под ним качается плоская желтая степь… Но лап орел не разжимал.

Эдак часа в три дня толстый дачник налегке — в тигриной расцветки пижаме и сандалиях — направил свои стопы к Макару.

— Здорово, старче! — крикнул он, подходя к шалашу. Прислушался. Вроде кто-то где-то промычал.

«Не напился ли старик? — встревожился дачник. — Продал, наверное, мою курицу и деньги пропил».

Сжав пухлые кулаки, он затрусил к шалашу и остановился.

Макар сидел подле лежащего орла и плакал.

— Убей его, — прохрипел он.

Дачник нашел палку и подбежал к орлу.

Орел смотрел устало. Все плыло перед глазами. Дачник закусил губу и ударил его палкой по голове два раза.

Орел дернулся, выгибаясь большим красивым телом, взъерошил перья, разжал лапы и умер.

— Хорош! — ликовал дачник.

— Спаситель ты мой, — сипел Макар. — До гроба помнить буду. Ведь уморил бы он меня или убил.

Он изо всех сил тер онемевшие ладони о свои штаны.

Дачник попросил мешок и засунул в него орла.

— Орел — птица запретная, — сказал он между прочим. — Ну, прощай, старик. Курицу возьми себе, свари ее или изжарь. Это вкусно.

Он закинул мешок на полосатую спину. Ухмыльнувшись, оказал:

— Ну, вот я и знаю, какой глаз у тебя настоящий. Левый настоящий, а я думал, наоборот. А куда ты дел искусственный? Проглотил, что ли? Их ведь все глотают. Положат на ночь в стакан с водой и выпьют воду поутру. А?

Макар охнул и бросился искать.

— Целехонек, — возликовал он, выколупывая из земли белый глаз. — Вот это продукция! — Он поплевал и тер глаз полой куртки. — Ведь сапогом наступил, и хоть бы что. Благодарность надо написать, благодарность!

Он радовался долго, потом обернулся.

Дачник с мешком за плечами вперевалку, как гусь, уже шагал по опушке. Макара даже качнуло — пятнадцать рублей уходили широким шагом.

— А деньги? — крикнул Макар, догоняя дачника.

Тот рассердился:

— Я же тебе жизнь спас, старый ты огарок. Чай, твоя жизнь стоит дороже пятнадцати рублей. Колхозу, чай, в копеечку обходишься!

— Отдай деньги! — хрипел Макар, забегая вперед.

— Не отдам, — сказал принципиальный дачник.

— Да я на тебя в сельсовет донесу, — шипел Макар.

— А кто убил? Кто? Я убил? — наступал дачник, тесня Макара резиновым животом.

— Ты меня совратил, ты. Я покалечен через эту птицу, — ныл Макар.

Дачник подумал, сморщив лоб, и достал из кармана скомканные бумажки.

— Держи пятнадцать! Эх ты! Я ведь жизнь тебе спас. Жаден ты, старче, жаден. А курицу бери, бери. Мне ее не нужно, давленую-то. Ну ее.

— Прощай, сыпок, храни тебя господь. Век буду благодарить, — говорил Макар, засовывая деньги в карман негнущейся рукой. — Ой, руки, черт их побери… Да задами иди, задами!

Макар вошел в шалаш, достал из угла ведро с холодной водой и сунул в него руки.

Давил зной. Солнце ярилось. По плоскому небу плыли тугие розовые барашки-облака. Плыли с горизонта длинной вереницей — одно к одному — одинаковые, словно выпеченные в одной форме. Движение их было скучно и однообразно.

И небо казалось пустым и далеким.