Царское гадание

Блеск всех празднеств, данных по случаю свадьбы наследника цесаревича, не мог совершенно отстранить от государя воспоминание о его маленькой фаворитке. Напротив, выдающийся сценический успех Асенковой постоянно напоминал ему о ней, и эта эпоха жизни молодой артистки относится к самому счастливому и самому блестящему времени ее юной и недолгой жизни. Она блестяще исполнила в это время целый ряд характерных ролей и не только восхищала русскую публику, но сумела заинтересовать своим выдающимся талантом и иностранную театральную критику. О ней упоминали иностранные газеты, что в то далекое время было большой редкостью.

К тому же и государь посещал Варвару Петровну довольно часто в ее уединенной квартире на Псковской улице, в Коломне.

Так прошло около года. Положение Асенковой вполне упрочилось, и даже гордая и властолюбивая Нелидова совершенно оставила ее в покое. С одной стороны, она боялась прогневить государя, а с другой — и сама Асенкова, кроткая и невозмутимая, ничем не вызывала против себя ни злобы, ни мести. Она продолжала всех любить и ко всем относиться душевно и горячо.

Мать она обожала, и старушка, мало-помалу привыкшая к тому исключительному комфорту, которым она была окружена, и сама изменилась. У нее явились уже некоторые требования, и к своему любимцу Грише Нечаеву она относилась уже строже и требовательнее.

Между тем он успел окончательно рассчитаться с нею и, выплатив взятые у нее пятьдесят рублей, совершенно перестал показываться в доме Асенковых. Сначала Агафья Тихоновна настоятельно приглашала его, затем стала приглашать все реже и реже и, наконец, совершенно махнула на него рукой, недовольным тоном заметив:

— Что же, не хочешь, как хочешь! Насильно мил не будешь!..

Около этого времени в Петербурге произошло одно странное событие; оно на время взволновало все умы, но громко говорить о нем почти никто не смел.

В Петропавловской крепости умер один из арестованных, к которому, по общей молве, никогда не входил никто, кроме коменданта крепости, да и то в редких случаях. Согласно циркулировавшим слухам, лишь коменданту было известно настоящее имя таинственного арестанта, которого никто никогда не видал и которого, согласно той же стоустой молве, однажды только, вскоре после своего воцарения, посетил император Николай. Говорили, что государь пробыл в таинственном каземате более часа и вышел оттуда с заплаканными глазами.

С тех пор о таинственном узнике не говорил никто. О нем как будто все забыли.

Но вот однажды среди лиц, близко стоявших к крепости, разнесся слух, что таинственный узник внезапно занемог, о его болезни было сообщено государю, и он тотчас же сам прибыл в крепость, прошел в каземат, где вновь оставался один с таинственным узником. На этот раз беседа была непродолжительна, так как узник был совершенно болен.

В ночь, последовавшую за этим загадочным посещением государя, этот никому не известный узник был принесен из каземата в наглухо заколоченном гробу и в присутствии особо наряженного караула был в равелине опущен в могилу при совершении литии, на которой вовсе не было произнесено никакого имени.

Этот случай обсуждали во всех слоях русского общества, но громко говорить о нем никто не смел. В царствование императора Николая не только говорить, а и думать боялись.

Большинство неразборчивой на новости публики утверждало, что таинственный узник был не кто иной, как великий князь Константин Павлович, внезапная смерть которого в Польше многими была встречена недоверчиво. Однако, верно ли это предположение, остается тайной молчаливой истории, наложившей свою печать на этот эпизод.

Но в конце концов интерес и к этому эпизоду упал. Только император Николай Павлович в течение нескольких дней ходил особенно пасмурный и угрюмый, да кроткая императрица усерднее и больше обычного молилась по вечерам, отходя ко сну.

С этим же временем совпал и отъезд из Петербурга таинственной гадалки цыганки, которую государь посетил еще раз перед ее отъездом. Незадолго перед тем она исполнила ту миссию, которая, по ее словам, была возложена на нее таинственным великим старцем, скрывавшимся в дебрях Сибири, и с особого разрешения государя вошла в собор Петропавловской крепости одна, в присутствии только коменданта и его помощника. Там она долго молилась у гробницы императора Павла, положила земной поклон перед гробницей императора Петра III и, пройдя молча мимо гробницы императрицы Елизаветы Алексеевны, благоговейно подошла к гробнице ее державного супруга; затем старуха цыганка опустила на эту гробницу горсточку земли, завернутую в кусочек темной восточной ткани.

За день до ее отъезда ее посетил государь, увидавший ее во сне и утром, проснувшись, пожелавший увидеть ее.

Посещение государя не было неожиданностью для странной гадалки. Она с утра не велела никого пускать, и экипаж государя еще не въехал на площадь и не поравнялся с церковью святого Михаила Архистратига, как цыганка торопливо вышла к нему навстречу и стала, ожидая его, на пороге своего небольшого флигеля.

— Я ждала тебя, государь, — сказала она, — именно сегодня ждала тебя. Мне уже давно пора уходить, да нельзя было, не повидавшись с тобою перед уходом.

— Ты уходить собралась? — спросил ее император.

— Да, мне пора, дольше ждать нельзя!.. Не так уже много осталось мне жить на свете, а дела еще много. И путь меня ждет, далекий, трудный путь!..

Цыганка вздохнула.

— Ты уходить собралась? — удивленно повторил император.

— Нет, где уж нам, грешным, уходить! Поеду я по слабости и по ничтожеству своему. Пешком идти был бы подвиг, а нам, грешным, разве подвиги под силу? Подвиги для тех, кто выше стоит, кого Господь праведный над нами поставил. Мы удивляться им можем, преклоняться перед ними, а подражать им даже и мысленно не смеем. Не дано это нам!

— А далек твой путь?

Цыганка подняла голову.

— Да, далек… и далек, и труден. Но зато и награда ждет меня великая. Перед тем как умереть, я вновь увижу великого подвижника, светильник мира, что светит во тьме, и которого по священному слову евангельскому тьма коснуться не может.

Николай Павлович пристально взглянул на сивиллу.

— Ты опять туда, в далекие снега? — произнес он сдержанным голосом, словно ему трудно было произнести страшное слово «Сибирь».

— Да, государь, в далекие и глубокие снега, в укромную келью, в которой спасается светоч мира, где за тебя возносятся святые молитвы к Богу. Впрочем, не за тебя одного, а за весь мир молится этот подвижник в своем великом, святом уединении. За весь грешный мир он возносит свои молитвы к Богу. Но за тебя, государь, он молится усерднее, нежели за всех остальных, и с твоей души усерднее, чем с прочих, тяжелый гнет снять желает. В этом его великая задача, за это возносится его молитва к престолу Божию!

Николай Павлович слушал старуху молча, а затем спросил ее:

— Ты мне больше ничего не скажешь на прощание?

— Нет! Многое еще хотела бы я сказать тебе, да не могу. В твои дела царские я не могу и не смею входить, а только смиренно прошу я тебя: не прекращай связи твоего «маленького скромного цветочка» с этим, тоже маленьким и скромным, домиком. Участь маленького цветочка в этой связи, спасение скромной доли в этом единении.

— Но раз тебя не будет?

Старуха спокойно ответила вопросом:

— При чем тут я, государь? И без меня дом будет стоять по-старому, и без меня в нем могут быть те же мир и покой.

— Хорошо, я постараюсь исполнить твой совет. Но только постараюсь: ведь не все в этой сфере зависит от меня, — пояснил император.

— Ты заблуждаешься, государь. Все от тебя зависит, и от одного только тебя. Широкой воли ты сам не должен никому давать. Несчастье лежит в этой широкой воле, глубокое, непоправимое несчастье. Ну, это твое дело, твоя царская забота, и не нам, маленьким людям, тебе, большому человеку, указывать. Подчиняться мы должны, а не указывать, чужими советами и словами руководиться, а не свои слова и советы вперед выдвигать.