Впереди — Днепр!

— Вот так спланирован штурм орловского плацдарма, — резким, отрывистым взмахом руки закончил рассказ Гавриков, — три, а затем и четвертый удары разрежут на части и сомнут всю орловскую группировку противника. Тяжелее всех, пожалуй, достанется нам, 63-й и 3-й армиям, — нахмурясь, сурово продолжил он. — Перед нами сплошная, многотраншейная оборона от переднего края и до самого Орла. Мощнейшие узлы сопротивления на высотах, холмах, в населенных пунктах. Железобетонные колпаки, минные поля, проволочные заграждения. Все это нужно брать штурмом, ударом в лоб. Ни флангов открытых, ни пустых пространств в обороне противника нет. Все-все укреплено и связано между собой.

— Как бы ни было трудно, нужно бить и как можно скорее, — проговорил Бочаров, вспомнив суровое, озабоченное лицо провожавшего его Ватутина и тихий, полный внутреннего напряжения голос сидевшего рядом Хрущева.

«Сил у нас достаточно, чтобы выдержать любой натиск противника, — сказал тогда Хрущев, — но легче бить врага, когда он скован со всех сторон. А сейчас у него руки пока свободны и он все бросил на Курск. Поэтому любые удары на Орел немедленно отзовутся на Курском выступе».

— И будем, будем бить, — с горячностью сказал Гавриков. — У нас же, Андрей Николаевич, у всех, начиная от командующего и до последнего ездового, душа изболелась. Воронежский и Центральный фронты насмерть бьются, а мы стоим. Сил много, все готово и…

Он расправил грудь, исподлобья задорно блеснул разгоревшимися глазами, опустил руку на расстеленную по столу карту и вполголоса проговорил:

— Завтра утром…

— Так утром начало?! — воскликнул Бочаров.

— Пока только отдельными батальонами, по одному от каждой дивизии с целью уточнения системы обороны противника и выхода к его переднему краю. А главное, — помолчав, тихо проговорил Гавриков, — главное послезавтра, утром двенадцатого. Но, — заметив разочарование на лице Бочарова, живее продолжал он, — наступление отдельных батальонов организуется так, что противник наверняка примет их действия за удар главных сил. Вот посмотрите.

Действительно, действия отдельных батальонов были спланированы как настоящее большое наступление. Вместе со стрелками в атаку шли танки, противотанковые орудия, саперы, а их поддерживало множество минометов, гаубиц, пушек, реактивных установок. Как в большом наступлении была организована и поддержка батальонов с воздуха. Еще ночью, накануне атаки батальонов, удары по укреплениям противника наносили тяжелые бомбардировщики, затем вступали в дело пикирующие бомбардировщики, штурмовики и истребители.

Изучая план наступления, Бочаров опять вспомнил слова Хрущева: «Любой удар на Орел немедленно отзовется на Курском выступе». Да, этот удар, а особенно удар главных сил утром двенадцатого июля, решит многое. Если Западный и Брянский фронты будут действовать успешно, то едва ли гитлеровцы рискнут продолжать наступление на Курск, особенно со стороны Орла. Их наступающая на Курск группировка окажется под угрозой ударов по ней с тыла. Если действовать будут удачно, а если неудача, срыв…

Бочаров оборвал свои мысли, стараясь подробнее вникнуть в план наступления и понять, все ли сделано для обеспечения успеха. По разгоревшемуся лицу и отрывистым, взволнованным пояснениям Гаврикова Бочаров понимал, что заместитель начальника оперативного отдела так много вложил своих сил в план наступления, что он стал частицей его собственной жизни.

— Будет очень трудно. Это несомненно. Но мы, кажется, все предусмотрели, все учли. У него мощная оборона, мы обрушим на нее авиацию и артиллерию. То, что от них уцелеет, сомнут танки. Они с самого начала атаки будут вести за собой стрелков. А как только прорвем первую полосу укреплений, в бой будет брошена третья танковая армия генерала Рыбалко. Она тараном прорежет все расположение противника. За ней хлынут стрелковые части.

— Все это правильно, все хорошо, но… — глядя на карту, проговорил Бочаров.

— Реки, которые нужно преодолеть? — опередил его мысли Гавриков. — И это учтено. Готовы переправочные средства, готовы саперы, стрелки, танкисты. С ходу перемахнем все реки и речушки. Три месяца наши войска учились и укрепления штурмовать, и реки форсировать, и в городах драться.

Гавриков говорил с такой непоколебимой уверенностью в успехе наступления, что Бочаров, глядя на него, с улыбкой сказал:

— А у вас заманчивый оптимизм, Федор Кузьмич, позавидовать можно.

— Нет, Андрей Николаевич, возразил подполковник, — это не просто оптимизм, а, видимо, итог всего, что пережито. Может мне так довелось, но с первого дня войны я попадал в такие места, где считали каждый патрончик, а уж про оружие, про людей и говорить нечего. А теперь? — показал он на расчет сил и средств для наступления на Орел, — не пушчонки и танки отдельные, а целые бригады артиллерийские, полки и даже целая армия танков. И не бумажные цифры, а реальность. Я все это своими глазами видел и даже не вытерпел — многое руками пощупал. А у нас еще сил не так много, у наших соседей, у третьей армии и у одиннадцатой гвардейской — больше. Тут даже самый отъявленный скептик в оптимиста переродится.

— А с планом третьей армии вы знакомы?

— Наши армии наступают по общему плану. В принципе все одинаково, только сил у них побольше.

— Так что, может мне не летать в третью армию, а сразу в одиннадцатую, к генералу Баграмяну? — в раздумье проговорил Бочаров.

— Конечно, — поддержал Гавриков, и достал из сейфа светлую папку, — вот копия плана наступления третьей армии. Берите и знакомьтесь. А про одиннадцатую, простите, сам знаю только в общих чертах.

— Да, — согласился Бочаров, — придется у вас переночевать и утром сразу к Баграмяну.

Глава тридцать восьмая

Десятого июля под вечер генерал Федотов получил приказ передать мотострелковой бригаде часть полосы обороны дивизии и, сосредоточив все свои силы на оставшемся участке, не допустить прорыва противника в направлении железнодорожной станции и поселка Прохоровка. Прочитав приказ, он облегченно вздохнул. Произошло именно то, о чем думал он с самого утра. За шесть суток непрерывных боев части дивизии так ослабли, что в двух полках стрелковые подразделения пришлось свести в один батальон. И только один полк Поветкина, получивший пополнение сразу же после выхода из окружения, имел два батальона, да и те по численности немного превышали нормальную роту. Не лучше было и с артиллерией. Выдержать бешеный натиск противника такими силами в прежней полосе обороны дивизии было просто физически невозможно. Теперь же положение менялось. Высшее командование, словно угадав мысли Федотова, облегчило его положение.

Бесконечно длинный, прокаленный немилосердно палившим солнцем июльский день клонился к вечеру, но изнурительная духота не спадала, еще сильнее разморяя и так истомленных людей.

«Ну хоть бы на минутку брызнул дождь», — расстегивая мокрый воротник кителя, подумал Федотов. И вскоре, словно отвечая его мольбе, по болезненно-розовому небу потянулись редкие, явно дождливые облака.

«Что же еще загадать? — шутливо подумал Федотов. — Может время наступило особенное — что ни захочешь, то сбудется».

— Вот хотя бы полк противотанковый на усиление, да минеров с минами пусть две или даже одну роту прислали, — вздохнув, вполголоса проговорил он. И опять, как по волшебству, мольба его еще засветло исполнилась. Прямо из фронтового резерва в его распоряжение прибыл не полк, а целая противотанковая артиллерийская бригада, еще свеженькая, только что вернувшаяся с формирования, а вслед за ней командующий армией прислал минно-заградительный инженерный батальон.

Едва успел Федотов поставить задачи артиллеристам и саперам, как позади его наблюдательного пункта зашумел мотор тяжелого автомобиля и минуты через две в окоп ввалился громадный человечище в авиационном шлеме.

— Разрешите, товарищ генерал, — гулко пробасил он и, не ожидая ответа Федотова, представился:

— Полковник Столбов, заместитель командира авиационного корпуса. Прибыл к вам по приказу командующего воздушной армией для авиационного обеспечения вашей дивизии.