Впереди — Днепр!

— Ох, и хитрец, видать, этот Модель, — сурово блеснул глазами Катуков, — чует, что у нас мощная и глубокая оборона, вот и держит танковые дивизии в резерве. Правда, и Манштейн не дурак. Резервы, кажется, и у него солидные. Пока еще и третья танковая дивизия и дивизия СС «Райх» в сражение не введены. А это свежие и мощные дивизии. А там еще в районе Харькова стоит танковая дивизия СС «Викинг» и с ней две, а может, и три танковые дивизии. Так что борьба еще только начинается. Только начинается, — повторил Катуков с каким-то особенным, не то строгим, не то грустным оттенком в голосе, — а я уже получил задачу. Во-первых, ни при каких обстоятельствах не допускать прорыва противника на Курск. Это значит подпереть нашу пехоту, а если она не выдержит — встать насмерть и схлестнуться с главными силами противника. А во-вторых, быть готовым всеми силами танковой армии завтра на рассвете перейти в контрнаступление на юг, на Томаровку.

— Да, я об этих задачах знаю, — сказал Бочаров.

— И как оцениваете их? — опять с неудержимой стремительностью метнул Катуков острый взгляд на Бочарова.

— Сложные и нелегкие задачи.

— Нелегкие, — шумно вздохнул Катуков, — если бы только нелегкие. Вон они, — резко обвел он рукой полуокружье, охватывая пространство вправо и влево от шоссе. — Фашисты по самым осторожным подсчетам уже ввели в сражение не менее семисот танков. А нам, танкистам, надо их перемолоть. Конечно, артиллерия поможет, авиация. Но и у противника артиллерии тоже — будь здоров! Слышишь, как ревет? Да и авиация с самого рассвета висит в воздухе. Так что главный-то удар, кажется, моим коробочкам принять придется. А их, как знаешь, не так уж много. Да и, — понизил он голос, — «тигры» с «пантерами» — зверье свирепое.

Катуков говорил задумчиво, тихо, будто рассуждая сам с собой и совершенно забыв о Бочарове.

— Знаешь, полковник, — словно желая исправить оплошность, придвинулся он к Бочарову, — я, как говорят, танкист до мозга костей. А для танкиста главное — удар, стремительность, лихой прорыв, натиск. Ни один настоящий танкист пассивную оборону терпеть не может.

— Но у танков, помимо удара, есть и другие тактические приемы, — сказал Бочаров, — засады, огонь из укрытий…

— Конечно, есть, — воскликнул Катуков, — и можете не сомневаться, мы их применим. Но сейчас-то речь идет не о действиях отдельных машин, взводов, рот и даже батальонов, а о целой танковой армии, о ее контрнаступлении. А сила таких махин, как армия, в массовом, стремительном, ошеломляющем ударе. Можно всю армию посадить в засады и просидеть без толку, прозевать все и вся. Подожди, что-то неладное творится там, — встревоженно сказал он, прислушиваясь к внезапно возросшему гулу боя на автомагистрали. — Никулин, — крикнул он в сторону замаскированного в кустах бронетранспортера с рацией, — узнай, что там на шоссе, в дивизии Федотова!

Бочаров еще с утра знал, что дивизия Федотова попала под самый сильный удар противника и с тревогой следил за ее борьбой. Сейчас в ее полосе действительно происходило что-то необычное. Не только сплошь изрытые холмы и высоты, где располагались стрелковые полки, но и ближняя низина, и глубокие овраги, и две рощи, занятые дивизионными тылами, — все сплошь утонуло в грязной пелене дыма. Грохот канонады возрос до такого предела, что ни Катуков, ни Бочаров не расслышали подбежавшего к ним танкиста. Только вплотную приблизясь к нему, Бочаров понял смысл его торопливого доклада. Две большие группы правее и левее шоссе прорвали нашу оборону, окружили полк Поветкина и стремительно развивают наступление прямо вдоль автомагистрали. Услышав о несчастье с полком Поветкина, Бочаров стиснул зубы от нахлынувшей вдруг боли и невольно подался вперед. Там, вместе с полком в окружение, очевидно, попала и Ирина.

— Да вот они, вон выползают, — прокричал танкист, в отчаянном порыве забыв субординацию и тряся Катукова за рукав.

— Вижу, — сквозь зубы процедил Катуков. — Где наша левая разведгруппа?

— Прямо в той лощине.

— Передайте: вперед! Задержать танки противника.

Танкист метнулся от Катукова к рации и только в этот момент Бочаров понял, что разговор шел о тех двух танковых колоннах, которые разрезали оборону Федотова, и увидел эти колонны. Пересекая крутой изгиб шоссе, они вынырнули из грязного мрака и, развертываясь в изломанную линию, на полной скорости двигались к лощине, где, как танкист доложил Катукову, была левая разведгруппа танковой армии. Когда фашистские машины не дошли до лощины километра полтора, встречь им на взгорок выскочили три наших танка. И тут случилось неожиданное. Не успели они пройти и сотни метров, как все три хорошо видные машины, словно по единому сигналу, задымили и вскоре утонули в бушующем пламени.

— Назад! — закричал Катуков, увидев, как из лощины к трем кострам выдвигаются еще пять танков, и бросился к рации. — Назад! В засаду! В укрытие! Бить только с ближних дистанций!

Радист, видимо, с лету поймал и тут же передал приказ Катукова. Все пять машин расползлись в стороны и скрылись в лощине. Цепь фашистских танков, полыхая частыми выстрелами, катилась все так же на предельной скорости. Бочаров не успел еще рассмотреть, куда отошли наши танки, как в строю гитлеровцев остановился один танк, потом задымил и вспыхнул второй и, словно играя, закрутился на месте третий.

— Вот так-то и надо! — крикнул Катуков. — Не на рожон лезть, а из засад бить, из укрытий.

Бочаров только по вспышкам выстрелов и округлым дымкам отыскал наши танки. Два стояли в кустах, один в какой-то яме, а еще два били из-за темного бугра, горбиной возвышавшегося на самом краю лощины.

Прошло всего несколько минут, а строй гитлеровцев раскололся, замедлил ход и вдруг на полной скорости покатился назад.

— Передайте разведчикам: молодцы! — крикнул Катуков радистам и подошел к Бочарову. — Вот так и будем драться! Сейчас доложу Военному совёту фронта и буду просить отмены контрнаступления. Огнем из укрытий и засад мы из этого зверья полосатого столько костров понаделаем!

Видимо радуясь удачно найденному решению, он заметно повеселел; вместе с Бочаровым закурил и, взглянув на неутихавшее клокотанье недалекого боя, сурово проговорил:

— Тяжеленько нашим пехотинцам, а помочь пока ничем не могу. Рано еще мои танки вводить, да и далековато они, не скоро подойдут.

И вновь Бочаровым овладело беспокойство. Где-то там, в диком хаосе взрывов, огня и дыма, вместе с окруженным полком Поветкина, осталась Ирина.

Бой в окружении не был для. Поветкина новым ни теоретически, ни практически. На академических занятиях и здесь вот при подготовке к обороне он много читал, изучал, обдумывал, готовился практически к борьбе в условиях окружения. И все же то, что случилось в этот сплошь пронизанный огнем первый день наступления противника под Курском, казалось и невероятным, и ни на что не похожим. Всего два километра по фронту и немногим больше в глубину — такова была теперь площадка, на которой стиснутые со всех сторон фашистскими танками, пехотой и артиллерией, должны были удержаться и выстоять поредевшие подразделения полка… Полчаса назад, когда полк дрался в нормальных условиях, отражая напор противника с фронта и с флангов, можно было укрыться от его огня за обратными скатами высот и холмов, в глубоком овраге и двух лощинах; израсходовав боеприпасы, можно было почти беспрепятственно получить их из дивизионных тылов, туда же отправить раненых, надеяться на помощь стоявших позади резервов; в обычном телефонном разговоре с командиром и штабом дивизии получить поддержку, указания и пусть даже неприятный и строгий нагоняй.

Теперь же ничего этого не было. На пронизываемой со всех сторон вражеским огнем площадке изрытой земли все скаты высот и холмов стали передними, спасительные лощина и балки открытыми, тылы, резервы, штаб и сам командир дивизии — отрезаны широкой полосой вражеских войск.

Десятки новых, совсем неожиданных проблем, о которых раньше не стоило задумываться, возникали теперь на каждом шагу. Даже обычную воду, столь необходимую истомленным полусуточным боем и тридцатиградусной июльской жарой людям, приходилось добывать теперь ценой крови и жертв.