Впереди — Днепр!

Федотов мысленно видел, как от Белгорода, от Борисовки, заполняя все пространство массой людей и машин, развертывается вражеское наступление, накатываясь на оборону его дивизии. Он видел, как вступают в борьбу его артиллерийские и стрелковые полки, как приходит на помощь поддерживающая авиация, как все яростнее и ожесточеннее развертываются бои. До мелочей продуманные варианты ответных действий на удары противника один за другим повторялись в его сознании. Если противник наиболее сильно жмет на левом фланге, то он, Федотов, сосредоточивает туда огонь всей своей артиллерии, вызывает авиацию, подтягивает резервы. Если главный удар обрушится на полк Поветкина, что наиболее вероятно, тогда все силы стягиваются к нему, привлекаются соседние полки, и, если обстановка усложнится, приходят на помощь корпусная и армейская артиллерия, подвижные отряды заграждений, артиллерийские противотанковые резервы.

Да, но… Но пока все это произойдет, выдержат ли стрелковые полки? С немецкой пехотой они, безусловно, справятся. Любая пехотная атака, сколько противник ни брось сил, будет отбита. Но танки… Сможет ли устоять оборона при массовой атаке танков?

Этот мучительный вопрос даже во сне преследовал Федотова. Он отчетливо понимал, что сделал все для создания противотанковой обороны, но сил было явно мало. Не хватало артиллерии и совсем не было танков. Обещанные штабом фронта новые противотанковые снаряды в дивизию еще не поступили. И новых противотанковых пушек ни одной не поступило. Чем бороться с вражескими танками? Атаку даже полсотни танков дивизия хоть с трудом, но выдержит. А если сотня и больше?

С такими тревожными мыслями ехал Федотов в штаб армии. Всю дорогу по разбитому, залитому лужами проселку он угрюмо молчал. Сидевшие позади замполит и начальник штаба дивизии вначале оживленно говорили, пытаясь вовлечь в разговор и Федотова, но, видя, что генерал занят какими-то своими, видать нерадостными мыслями, смолкли и так же, как и Федотов, настороженно смотрели по сторонам.

В обширном селе, где располагался штаб армии, царила строгая деловитая тишина. На изгибе дороги у разбитого дома Федотова встретил молоденький капитан из оперативного отдела, кратко представился и вполголоса сказал:

— Сбор в большом доме с голубым крыльцом на восточной окраине. Стоянка машин вон в том саду.

Тишина в селе и предупреждающий, негромкий голос капитана сразу же изменили ход мыслей Федотова. Еще не зная, что будет на совещании, он почувствовал приближение чего-то нового и важного, что если не в корне, то серьезно изменит установившееся положение. Это предчувствие еще более усилилось, когда, войдя в указанный дом, Федотов увидел просторную комнату, сплошь заставленную строгими рядами столов, на которых лежали свеженькие, очевидно только что склеенные топографические карты, стопки белой бумаги и коробки цветных карандашей. Над каждым столом темнел четко выписанный на белом прямоугольнике номер корпуса или дивизии. Почти все места были уже заняты генералами и офицерами, но в комнате стояла удивительная, совсем непривычная для таких собраний тишина.

«Как в академии перед государственным экзаменом», — невольно подумал Федотов, отыскивая стол с номером своей дивизии.

Едва Федотов успел сесть на место, как позади послышался гром отодвигаемых стульев и чьи-то решительные шаги. Совершенно машинально, по укоренившейся привычке кадрового военного, Федотов встал и оглянулся назад. Оба невысокие и плотные, шаг в шаг шли Ватутин и Хрущев. За ними — командующий и член Военного Совета армии, командиры корпусов, генералы армейского управления. Подойдя к покрытому красным сукном длинному столу, Ватутин четко повернулся, так же четко, печатая каждое слово, поздоровался и, услышав разнобойный ответ, молча сдвинул брови.

— Отвыкло большое начальство от строевой выучки, совсем отвыкло, — весело рассмеялся Хрущев. — Видать, потренироваться придется.

— Несомненно, — в тон Хрущеву сказал Ватутин, — и не только в строевой выучке, но и во многом другом. Что ж, начнем? Задача, товарищи, следующая, — взмахом руки разрешив генералам и офицерам сесть, продолжал Ватутин. — Сейчас вы получите выписки из оперативной директивы армии, где указаны боевые задачи каждого корпуса и дивизии. Нужно изучить все и принять решение каждому за свое соединение. На все это — два часа.

Та работа, которую начали командиры корпусов и дивизий, не шла ни в какое сравнение с академическим экзаменом, о чем случайно подумал Федотов, входя в эту тесную светлую комнату. И дело было вовсе не в том, что здесь приходилось выступать не перед группой преподавателей, а перед командованием фронта, — перед суровым Ватутиным и дотошливым, вникающим в каждую деталь Хрущевым. Дело было совсем в другом. Там, на академическом экзамене, решалась всего-навсего обыкновенная тактическая задача, где на бумаге действовали условные войска, условный противник, где даже грубая ошибка грозила всего лишь снижением оценки. Сейчас же, едва прочитав выписку из оперативной директивы, Федотов сразу понял, что никаких условностей нет, что принимать решение придется не за какую-то выдуманную дивизию, а именно за свою собственную дивизию, точно такого же состава, какой она имеет, и расположенную на такой же местности, где находится сейчас. Разница, по сравнению с теперешним положением дивизии, была лишь в том, что на усиление вместо одного истребительно-противотанкового артиллерийского полка дивизия получала истребительно-противотанковую бригаду и два отдельных полка, гаубичную, пушечную и инженерно-саперную бригады, танковый полк и три полка реактивных минометов.

Никогда еще — ни во время учебы в академии, ни на многочисленных учениях и маневрах — Федотову не приходилось встречаться с таким огромным количеством средств усиления, придаваемых одной стрелковой дивизии.

Глядя, как под рукой начальника штаба дивизии вырастает длинная колонка цифр танков, пушек, гаубиц, минометов, которые будет теперь иметь дивизия, Федотов невольно покачал головой.

— Что, не верится в реальность таких средств усиления? — услышал он прямо над собой тихий голос Хрущева и хотел встать.

— Сидите, сидите, — остановил его Хрущев.

— Да нет, почему же, — замялся на мгновение Федотов.

— Но все же сомневаетесь? — с заметной иронией сказал Хрущев.

— Вообще-то, конечно. Никогда такого усиления еще не бывало, — сказал Федотов, снова пытаясь встать.

— Сидите, сидите, — опять остановил его Хрущев. — Сомнения ваши, конечно, оправданы. Весь сорок первый, да и прошлый год мы воевали впроголодь, из всех уголков соскребая все, что можно. Но теперь мы не так бедны. Будет у вас точно все то, что записано здесь, — резко, со звоном в голосе сказал Хрущев, — а может и еще кое-что подбросим, если обстановка потребует. А ко всему, что есть, приплюсуйте еще авиацию — бомбардировочную и особенно штурмовую.

«Неужели и в самом деле все это будет? — подумал Федотов, когда отошел Хрущев. — Да если так, то пусть хоть сотни танков пускают».

Он взял у начальника штаба листок с подсчетом общего количества огневых средств, придвинул к себе карту, где уже была нанесена задача дивизии и, глядя на изученное до мелочей цветное поле, задумался.

Да, хоть и ответственна и трудна для обороны полоса дивизии, но с такими силами и средствами можно остановить любого противника. Ему вспомнились бои под Москвой в октябре сорок первого года, когда его дивизия всего с двадцатью шестью пушками и сорока минометами целый месяц отражала яростные атаки немцев и удержала, не отступив ни на метр, одиннадцатикилометровый фронт. И тогда у противника наступали танки, и немало. В одной из атак одновременно участвовало сорок семь машин. А теперь в дивизии не двадцать шесть, а почти полторы сотни орудий и фронт не одиннадцать километров, а всего лишь шесть. Пусть тут, между Белгородом и Курском, местность удобнее для наступления, но зато сколько огневых средств! Нет, это не Подмосковье, не сорок первый год, когда дрожали за каждый снаряд, радовались получению даже единственной «сорокапятки».