Страница 101 из 115
— Ну, дружок, надежда только на тебя, — сказал Федотов удивительно спокойному Столбову. — Все, что у меня есть, брошено в бой. Еще один натиск и…
Федотов резко взмахнул рукой и бессильно опустил ее. Столбов сурово нахмурил сросшиеся брови:
— Сила, сила адская прет, черт бы их позабирал на тот свет. Ну, ничего, — взмахнул он кулаком, — мы еще всыпем им горяченького до слез. Сейчас вызываю группы штурмовиков и будем непрерывно, до самой темноты штурмовать и бомбить фрицев. И носа не дадим сунуть дальше тех районов, куда они прорвались.
Раздумывая о дивизии, Федотов видел только один выход из отчаянного положения: вывести части из этого мешка между вражескими клиньями. Он уже приготовился доложить это командиру корпуса, но тот позвонил; сам и приказал начать отход к селу Прелестное, что западнее Прохоровки.
— Хоть бы дождь ливанул, что ли, — закончив разговор с командиром корпуса, воскликнул Федотов.
— Ни боже мой, — сузив красные от напряжения глаза, возмущенно проговорил Столбов, — это же скует авиацию, а без наших штурмовиков и бомбардировщиков вас фрицы, как яичную скорлупу, раздавят.
В другое время Федотов обиделся бы на столь самонадеянное и нелестное для наземных войск заявление, авиатора, но сейчас он понимал, что Столбов был прав.
— Давай, давай штурмовики, — умоляюще сказал он авиатору, — только действуйте непрерывно. Нужно сковать противника и дать нам возможность хоть немного оторваться, выйти из боя.
— Все, как по нотам, разыграем, — воскликнул Столбов, — будьте спокойны, товарищ генерал! Прикажите только обозначить ракетами свой передний край, чтобы нам бить точно и не поразить своих.
Все дальнейшее произошло действительно, как разыгранное по нотам. Одна за другой группы советских бомбардировщиков ударили по тылам и огневым позициям артиллерии гитлеровцев, а «Илы», также одна группа сменяя другую, непрерывной бомбежкой и штурмовкой сковали фашистские танки и пехоту. Под столь мощным прикрытием авиации все советские части к вечеру вышли из мешка между вражескими клиньями и заняли оборону у села Прелестное.
Глава тридцать девятая
Командующий 11-й гвардейской армией Западного фронта генерал-лейтенант Баграмян, прикрыв опухшими веками усталые глаза, терпеливо ждал, когда Бочаров закончит разговор по телефону «ВЧ». Смуглое лицо» его с крохотными усиками казалось совершенно бесстрастным, но едва Бочаров попрощался с Решетниковым, командарм склонился к нему и полным нескрываемой тревоги глухим голосом отрывисто спросил:
— Что?
— Трудно там, — в тон ему, так же глухо и тревожно проговорил Бочаров, — противник отчаянно рвется к Прохоровке с двух сторон: с юго-запада и юго-востока. На юго-западе наши войска отошли километров на шесть, но все же противника остановили. На юго-востоке сложнее. Более двух немецких танковых дивизий узким клином прорвали нашу оборону и угрожают тылам главной группировки Воронежского фронта. Генерал Ватутин для ликвидации прорыва вынужден был бросить в бой часть войск пятой гвардейской танковой армии. А это же главная сила в завтрашнем контрударе.
— Плохо, очень плохо, — сурово нахмурился Баграмян. — Ротмистров пришел кулаком бить, а его раздергивают и туда и сюда.
— И часть армии Жадова уже введена в бой, — добавил Бочаров.
— Совсем плохо, — резко встряхнул крупной наголо обритой головой Баграмян, — не завидую Жадову и Ротмистрову. Положение у них никудышное. Завтра бить надо, каждый солдат дорог, а тут отвлекайся. Неприятная обстановка.
— И все же утром контрудар под Прохоровкой состоится, — желая успокоить генерала, сказал Бочаров, — и контрудар мощный, решительный.
— А был бы еще мощнее. И как это не удержались, а? — осуждающе развел руками Баграмян. — Держались, держались и — пожалуйста, в самый решительный момент не выдержали.
— Это неверно, товарищ генерал, — с обидой проговорил Бочаров.
— Как, то есть, неверно?
— Противник прорвался не потому, что наши войска не выдержали, не смогли устоять.
— А почему же? Может в ловушку его, в капкан заманивали? — насмешливо спросил Баграмян.
— Только потому, что противнику на какой-то момент всего на одном единственном участке удалось создать подавляющее превосходство в силах, — выдержав настойчивый взгляд командарма, по-академически четко сказал Бочаров, — это и решило все. А наши войска дрались героически.
— Эх, полковник, полковник, — шумно вздохнув, задумчиво сказал Баграмян. — Я прекрасно понимаю, что там произошло и не менее прекрасно знаю, что в этом никто не виноват. Война есть война, и если судить командующих и солдат за каждый вражеский прорыв, то и командовать и воевать будет некому. Но тут, тут вот, — гулко постучал он кулаком по своей обширной выпуклой груди, — сосет, дорогой, нудит, как при какой болезни — не могу, никак не могу спокойным быть, когда слышу, что противник опять где-то прорвался. За два года эти прорывы душу, всю душу истерзали.
Выразительное, кавказского типа, лицо Баграмяна нахмурилось, и длинные подвижные пальцы торопливо пробежались по бумагам на столе.
— Ну, ничего, — вскинув брови, весело улыбнулся он, — пошел в горы, обрыва не пугайся. У всякого обрыва хоть какой-нибудь карнизик есть. Зацепиться все равно можно. Только сердце нужно орлиное и нервы стальные. Погоди минутку, — протянул он руку к мелодично зазвонившему телефону, — спешит кто-то, беспокоится.
— Слушаю, — гулко ответил он, прищуренными глазами глядя на крохотную лампочку походной электростанции, мягко озарявшую просторную землянку, — минутку, минутку. Повтори, пожалуйста. Так, так. Понимаю. «Русские перешли в решительное наступление, натолкнулись на нашу сильную оборону и, не сумев прорвать ее, остановились». Понятно. Так и сказано: «В решительное наступление? Остановились?» Очень хорошо!
Окончив телефонный разговор, командарм долго молчал, чему-то весело улыбаясь.
— А мы как раз это самое и ожидали, — в такт словам резко жестикулируя рукой, горячо и взволнованно заговорил он, — понимаешь, полковник, о-жи-да-ли! Тогда еще, два месяца назад, когда планировали вот это сегодняшнее наступление отдельными батальонами, мы с товарищем Соколовским так и рассчитывали: ударим авиацией, дадим мощную артподготовку и — будь здоров, — противник посчитает, что мы бьем не отдельными батальонами, а главными силами. Вот так оно и получилось.
Баграмян вышел из-за стола и зашагал по землянке.
— Перешли в решительное наступление? — Вполголоса говорил он. — Натолкнулись на сильную оборону, а? Вот, пожалуйста, вам, — остановился он напротив Бочарова. — Это мои разведчики перехватили доклад штаба немецкого армейского корпуса своему командованию о сегодняшнем бое.
— Это очень важно, товарищ генерал, — взволнованно проговорил Бочаров, сразу же поняв, какое огромное значение этот факт может оказать на весь ход борьбы на орловском и курском участках фронта, — надо сообщить об этом командованию Воронежского фронта.
— Погоди! Не спеши! Доложишь. Это еще не все, — нетерпеливо остановил его Баграмян и, склонясь к Бочарову, понизил голос:
— Оказывается, удар наших отдельных батальонов так переполошил немецкое командование, что оно не решилось продолжать наступление на Курск со стороны Орла. Не решилось! — воскликнул он, резко взмахивая рукой. — И даже более того: из ударной группировки, что била на Курск, Модель начал выводить целые дивизии и подтягивать их сюда, к участкам наступления 63-й и 3-й армий, к Болхову, против 61-й армии. В Орел маршируют 36-я моторизованная и 292-я пехотная немецкие дивизии, в Болхов идет 12-я танковая дивизия. По всем дорогам с курского направления на север движутся артиллерия, танки, пехота, специальные части.
— Значит, конец наступлению противника на Курск? — жадно ловя каждое слово Баграмяна, спросил Бочаров.
— Пока, может, и не конец, — в раздумье ответил Баграмян и резким, полным радости голосом воскликнул:
— Но утром завтра, когда ринемся на них главными силами, можно сказать, что начнется конец. Да, — помолчав, с напряжением и тревогой продолжил он, — под Курском-то легче станет, а вот у нас… Сюда же, к нам, он тянет эти дивизии из группировки, наступавшей на Курск. Нам с ними драться придется. Ну, ничего, — мгновенно переменил он и тон речи и выражение лица, — главное-то сорвать их наступление на Курск. А это, вроде, уже сделано. Садись-ка, дорогой полковник, пиши шифровку. Надо порадовать и Николая Федоровича Ватутина, и Никиту Сергеевича Хрущева, и всех товарищей под Курском. Пиши, отправим и спать, спать. Нынче были цветочки, а завтра ягодки начнут вызревать.