Серебряный остров

— Делить на троих здесь нечего, ни один не напьется. Предлагаю пить по очереди. Ты, Рудик, у нас самый слабый. — Рудик сделал судорожное движение горлом и отрицательно покачал головой. — Тогда ты, Санька. Ты первый нашел воду.

— Нет, — выдавил Санька, глядя в сторону. Сказать это короткое слово было тяжелее, чем сдвинуть трактор. — Давай жребий.

Достали три спички, у одной отломили головку. Потянули. Обломанная досталась Цырену.

— Ну, как хотите! — И он, деликатно отвернувшись, маленькими глотками выпил свою порцию. — Эх, еще бы столько да полстолько, да четверть столько, да еще ведро! А теперь я могу почитать вам «Старую крепость». Чтобы время быстрее шло.

К вечеру, когда уже все напились почти вволю, Цырен взял соль и вышел на уступ.

— Не мешает поужинать, товарищи робинзоны. Что-то не тянет спать натощак.

Он сорвал травинку, метелку отщипнул и выбросил, а стебель очистил от грубого верхнего слоя, обмакнул в соль и разжевал.

— Похоже на свежие огурчики. Только чего-то вроде не хватает. А, понял! К этому бы еще чугунок картошки.

«Все-таки молодец, — думал Санька, пережевывая безвкусную травинку. — Вечно что-нибудь придумает. Сам нос не вешает и другим не позволит. Без него мы с Рудиком давно уж раскисли бы. И хотя настроение было вовсе не подходящее для шуток, поддержал Цырена:

— Это только кажется, что невкусно. На самом деле очень даже питательно. Коровы что едят? Одну травку. А дают что? Молочко. А молочко — это и масло, и творог, и сыр. Отсюда вывод…

— Ешьте сыр и не ешьте траву! — подхватил Рудик, выкидывая недоеденную травинку.

— На второе хвоя, — сказал Цырен, собирая зеленые сосновые иглы и стирая с них налипшие песчинки. — Самая витаминная пища.

Санька отведал и хвои, попробовал пожевать лавровый лист, кусочек кирпичного чая, даже горошину перца. Широким жестом, угощая, протянул перец Цырену.

— Спасибо, — отказался Цырен и похлопал себя по животу. — На ночь объедаться вредно.

Точно так же, вылезая из-за стола, хлопал себя по животу Гринька, младший Санькин брат. Сейчас, наверное, дома не до ужина. Мать волнуется, на отца ворчит: «Сколько раз говорила тебе — незачем парня к бродяжничеству приучать. И без того слова не вытянешь, дикарь дикарем растет, а он его все в тайгу тянет». — «Да не тяну я его, Настя! — оправдывается отец. — От роду он такой. Ну, приедет завтра, никуда не денется». Тут наверняка в разговор вмешивается Гринька: «Надо было меня отпустить, уж я бы за ними доглядел». — «И этот туда же! — шутливо замахивается на него мать. — От горшка два вершка, а тоже в тайгу метит. Вот наказанье на мою голову!»

Солнце сползло к горизонту, полежало минуту среди зубцов снежного гребня за дальним мысом, а потом, будто снег под ним протаял, провалилось вниз. Наступила вторая ночь в пещере.

Было тихо и темно. Темнота казалась такой густой, что хотелось потрогать ее руками, как совершенно черную стену. Каждый звук, каждый шорох, отражаясь от сводов, многократно повторялся, и создавалось впечатление, что по углам пещеры зловеще перешептываются какие-то существа. Падая в кружку, едва слышно звякали капли. В этой беспокойной тишине робинзоны ворочались, устраиваясь поудобнее, вздыхали — но сон не шел. Через час Рудик сел, зажег фонарик.

— Нет, не уснуть. Я уж пять раз до тысячи досчитал.

— Рассказали бы лучше что-нибудь, — предложил Цырен.

— О чем? Все уж давным-давно рассказано.

— Да хоть о чем. Я вот, например, ваших отцов знаю, а про дедов слыхом не слыхивал. По-моему, дед в жизни человека — очень важная фигура. Может, я только по себе сужу, но на меня, честное слово, дед сильно повлиял. Сильнее, чем все остальные люди, вместе взятые…

— Мой дедушка умер, когда я еще на свет не появился. У него было восемь сыновей, отец самый младший. — сказал Рудик.

Свет погас, и снова навалилась тяжелая, липкая тишина.

— А твой, Санька? — спросил Цырен, чтобы не умолк разговор. Санька отозвался не сразу:

— Я был еще маленький, когда умер дед Данила. А вот Седого помню.

— Кто это Седой?

— Собака. Дед Данила охотник был и до того азартный — уже глубоким стариком подался в тайгу, никого не послушал. А там упал, спину отшиб и едва не замерз. Этот самый Седой и привел к нему людей. Кое-как отогрели старика. С тех пор до конца дней был благодарен собаке, спать возле кровати разрешил и сахарком баловал…

После паузы заговорил Рудик.

— А мой дедушка капитаном был. Хотите, расскажу биографию? Жизнь как жизнь, ничего выдающегося. Значит, так. Родился мой дедушка Станислав Иванович в 1890 году в семье ссыльных из Польши. Тогда многих поляков царь сослал в Сибирь за революционное движение. Польша в те времена в состав России входила. Жила семья в Листвянке, и дедушка Станислав Иванович еще мальчишкой видел, как спускали на воду ледокол «Байкал». Можно сказать, на дне рождения присутствовал…

— То-то вы со Снегирем взялись за модель «Байкала», — перебил Цырен.

— И вовсе не потому. Как-никак, «Байкал» — судно неповторимое, гордость Байкальского флота. В те времена — второй по величине ледокол в мире…

— Да не отвлекайся ты, — подал голос Санька.

— А вы не перебивайте. Тут надо вот с чего начать. В конце прошлого века развернулось строительство Великой Сибирской Магистрали. Это была самая длинная на земле железная дорога, через два континента от Москвы до Владивостока протянулась. Строители ее исключительно русские и из русских материалов, чтобы загранице нос утереть. Ни одного иностранного инженера, ни одного стального костыля с чужим клеймом. Полюбопытствуйте мол, на что мы способны. Тогда ведь теперешняя техника даже во сне не снилась. Мы вот читали в учебнике, что прежняя Россия была страной во многом отсталой. Но во многом и передовой — вспомните хотя бы Менделеева, Попова, Циолковского. И наши инженеры, наши мастера шли в ногу со временем, а кое в чем и впереди. В общем, она и теперь удивляет своим совершенством, эта Транссибирская магистраль.

В начале века с обеих сторон подошла дорога к Байкалу — и остановилась: трудный попался участок по берегу, десятки туннелей надо было прорубить в горах, сотни мостов и мостиков построить. И решили, чтобы не задерживать движение, переправлять поезда через Байкал на пароме. Своими силами тогдашняя Россия, конечно, не могла такой корабль осилить — заказали ледокол в Англии. Привезли его по частям в Листвянку, а там на верфи собрали.

Шел как раз девятисотый год, и мой дедушка своими глазами видел, как эта махина скользнула по стапелям, резанула носом воду и под крики «ура» закачалась на волнах. С тех пор он только и мечтал, как бы выучиться на кочегара да поступить на «Байкал». Еще бы — сто метров длиной, двести человек экипаж, и заезжал на палубу по рельсам целый железнодорожный состав вместе с паровозом! И скорость ледокол имел отменную: от станции Байкал до станции Танхой четыре раза в сутки оборачивался. В начале века таким судном любая страна гордилась бы. А дедушка Станислав был человек настырный…

— Вроде тебя, — вставил Цырен, но Рудик пропустил его замечание мимо ушей.

— …и добился-таки своего, стал кочегаром на ледоколе, а потом и на машиниста сдал. К тому времени, правда, Кругобайкальская железная дорога была уже построена, и паром превратился в обычное грузовое судно. Но рельсы с палубы не сняли, случись в туннеле обвал — без «Байкала» все движение от Москвы до Владивостока застопорилось бы.

Станислав был прямо влюблен в свой корабль. В машинном отделении у него все блестело, котлы работали как часы. Бывало, отстоит вахту — и снова в трюмы, чтобы поближе к машине быть. А на берегу скучал. И все мерещилось ему ночами, будто зовет его «Байкал» своим басовитым гудком.

А потом началась гражданская война. В восемнадцатом году наши отступили за Байкал — белые наседали с запада. И так случилось, что половину байкальского флота захватили белогвардейцы, а половина, включая флагман, под красным вымпелом ходила. Стоял тогда «Байкал» на рейде в Мысовой, куда белые еще не добрались. Шел мимо небольшой корабль «Феодосий». Вахтенные его заметили, но приняли свой. И вдруг «Феодосий» развернулся и без предупреждения дал залп в упор по красному флагману.