Серебряный остров

Вспомнилось первое утро в пещере, раскопки и череп. Санька и тогда не поверил, что это череп первобытного: столько веков прошло! Скорее всего, у очага первобытных погиб человек нашего времени. Им мог быть только Михаил. А если так, не оставалось сомнений: партизаны знали о пещере, через нее пробирались в долину. А «воронку» завалило позднее. Вот так открытие!

Может, пост был где-нибудь на вершине окружающих долину скал? Чей же тогда череп лежал в пещере? А если партизаны проникали в долину через пещеру — как они попадали в тайгу? И как ходили на охоту первобытные? И те, и другие не смогли бы жить без тайги, без охоты, без дров. Как ни верти, все упирается во второй выход из долины. Вот бы его найти! Кстати, для них это — вопрос вовсе не теоретический. Очень даже практический вопрос…

Санька решил пока не сообщать друзьям о своей догадке — засмеют, чего доброго, — а посоветоваться с Валюхой. Валюха — голова, мигом все уяснит и найдет ошибку. Вот только поговорить с ней наедине стало последнее время проблемой…

Однако на этот раз ему повезло. После завтрака Валюха нагрела чайник воды и объявила:

— Мальчишки, вы как хотите, а я голову мыть. Саня, польешь?

Взяла мыло, полотенце и направилась к ручейку. Санька с чайником последовал за ней. Они остановились, когда избушка скрылась за невысокими кустами. Ручей делал здесь последний прыжок по камням и нырял в невидимую расселину.

— Тебе не кажется, Валюха, что ты стала хуже ко мне относиться? — напрямую спросил Санька.

— Не кажется, Санечка! — она прислонилась к его плечу, но все-таки успела оглянуться: не видно ли от избушки.

— Вот-вот, ни шагу без оглядки! И позавчера, едва я притронулся, ты уж сразу…

— Ничего-то ты не понимаешь! Совсем здесь не место…

— Почему? Он же все равно знает.

Валюха вздохнула, как вздыхают над непонятливым ребенком.

— Мало ли что знает. Попробуй поставь себя на его место.

— И что же?

— А вот что, — Валюха выпрямилась, вскинула голову, будто приготовилась выступать на собрании. — У каждого человека, Санечка, есть своя натура, с детства определяющая характер. И если эта натура не позволяет тебе обидеть маленького, нагрубить старику, пройти мимо упавшего — ты этого и не сделаешь. Даже не раздумывая. Это у тебя в крови.

— Согласен. Только — какое отношение имеет это к Цырену?

— Самое прямое! Чуткость или равнодушие тоже идут от натуры. Ты к нему хорошо относишься, так? Разве ты хочешь, чтобы он руку сломал? Или опрокинул на ногу вот этот чайник?

— Да при чем тут чайник!

— Очень даже при чем. Значит, с помощью чайника ты не хочешь причинить ему боль? А другую боль, в сто раз сильнее, — не возражаешь? Не возражаешь, да?

Санька ошарашенно молчал.

— По натуре ты добрый. Только чуткости тебе не хватает. Вот, например, при коммунизме все будут счастливы, так? Забудутся войны, голод, болезни, каждый найдет себе работу по душе, так? А как же быть с этим: он любит ее, а она другого? Ведь это останется? Значит, опять кто-то…

— А ведь правда, так получается.

— Вот и не получается! Потому что оба, он и она, научатся уважать этого третьего, не давать ему повода для переживаний. Натура не позволит. А сама «зубная боль», если не раздувать ее нарочно, — не такое уж несчастье. Скорее наоборот! — Валюха рассмеялась. — Ну, что глаза вылупил? Понял что-нибудь?

— А пока давай-ка к делу, не то чайник остынет. Лей, да помаленьку.

«Вот она какая!» — с обожанием подумал Санька. — И как-то сразу померкло его открытие. Детские дела, детские заботы. А она совсем другим живет. Взрослым. И все-таки, когда она обматывала голову полотенцем, Санька решился и рассказал Валюхе о своей догадке. Нет, не ошибся — ей это было интересно.

— Очень похоже на правду, только… в самом деле чего-то не хватает. А ты заметил — тебе слово «пост» помогло. Вот что значит одно правильно понятое слово! Сделай сообщение. Одна голова хорошо, а четыре лучше. Да, Саня… Вы тогда, в прошлом году, что с этим черепом сделали?

— Мы же не знали, что партизан. Думали, первобытный…

— Так и оставили?

— Нет, похоронили. И камень сверху положили.

Вот это молодцы! Неважно кто, важно, что человек.

Он хотел сразу же «сделать сообщение», но едва они вошли, в избушку, Рудик выпалил:

— Смотрите, что мы нашли!

В углу стояло семь винтовок, настоящие, внушительные, с примкнутыми трехгранными. штыками. Все металлические части винтовок проржавели, зато деревянные выглядели как новенькие: гладкий приклад, отполированное чьими-то руками ложе.

— Вот это да! Где были?

— Под полом. Рудик сдвинул половицу…

— А больше там ничего нет?

— А еще чугунок, — сообщил Рудик. — Глядите, какой вместительный. Принимай, товарищ кок!

— Спасибо. На ваши аппетиты в самый раз, — сдержанно отозвалась Валюха. — Было бы что варить.

— Хотя это и экспонат, мы с Рудиком решили использовать его под суп. Конечно, если директор музея не возражает.

— Не возражаю. А знаете, одну винтовку мы все-таки прихватим. Я вот думаю: есть пулемет, есть винтовки, должны же быть патроны! Даже если запасы кончились, хоть немного они обязательно оставили бы. Для обороны.

— Будем искать, — ответил Рудик. — Времени у нас вдоволь.

Патронов они все же не нашли. Зато нашли другое. Видно, это был день — счастливых находок. А о своем открытии Санька так и не «сделал сообщения». Не довелось.

После обеда ребята собрались драть дранку. Санька с Рудиком залезли на чердак, чтобы определить, где подсыпать земли на потолок, где подновить крышу. Цырен с топором в руках стоял внизу. В полумраке чердака Санька то и дело натыкался на какие-то трухлявые жерди, ноги тонули в мусоре.

— Давай-ка сбросим этот хлам, — предложил Рудик, — иначе никакой работы не будет.

И слеги, чурбачки, сгнившие мотки веревки, остатки конской сбруи, дырявые валенки и подметки от сапог полетели вниз. В самом темном углу Санька обнаружил ветхий горбовик — фанерный короб, в котором носят за спиной ягоду из тайги.

— Цырен, лови! Пригодится сокровища Чингисхана грузить!

Ящик ударился о землю и развалился. Из него выкатилось что-то похожее на старый березовый туесок.

— Забавно! — заинтересовался Цырен. — Чует мой нос еще одну находку. А ну, свистать всех вниз!

Санька сиганул с чердака в траву. На шум выбежала Валюха, прибиравшая со стола.

Действительно, это был длинный узкий туес, закупоренный с обеих сторон. Но почернел он не от времени, а от смолы. Кто-то когда-то его засмолил. Зачем? Осторожно действуя ножом, Санька вскрыл туесок. На колени упала свернутая трубочкой рукопись — десятка два листов, вырванных из тетради. Санька развернул скрутившиеся листы — они были исписаны знакомым стремительным почерком…

— Да это же дневник Федора Копытова! — воскликнула Валюха. — Те самые страницы, недостающие! Кто бы мог подумать…

«8 февраля 1919 г.,

Что-то опять потянуло к дневнику. Оно и понятно, как наступает в моей жизни полоса затишья — влечет к бумаге. Так было в «гостинице» у Лысого Кабана, так было в «госпитале» у Михаила, так и теперь на базе. Выпало мне два месяца сидеть в зимовье своего часа ждать. Далеконько загнали нас каратели. Зато здесь надежно. И что еще важнее — к Лене близко: Не отсиживаемся — готовим поход на Иркутск по Лене-реке, через Качуг. Потихоньку сколачиваем партизанскую армию, вооружаем, обучаем, в ряды выстраиваем. Чтобы с тылу Колчака «щекотать».

А пока отсыпаюсь, душой и телом отхожу, омульком и сохатиной откармливают меня мужички. Днем кой-какая работа по хозяйству: дровишек заготовить «наверху», рыбалка, охота, кашеваренье. Зато по вечерам — песни, частушки да байки разные. Впору садись протоколистом на наших вечорках, на посиделках и слово в слово записывай. Какая книга получится! По частушкам у нас вне конкуренции Еремеев Иван, а уж по байкам первым номером идет Михаил. Занятный мужик. Неграмотный, кое в чем темный, а ума палата.