Серебряный остров

С этими словами он выставил на стол тускло блеснувший предмет размером с большую пепельницу. Я узнала его, это был остров, скалистый остров, увиденный мною на берегу! Одна сторона утеса, торчащего из воды, была совершенно голой, на другой сверкал ноздреватый снег. Теперь я поняла: это не снег и не лед, это намерзшие брызги от волн, ударявших о подножие утеса. Невысоко над водой по скале тянулся узкий и длинный карниз…

— Закрой глаза! — приказал старик.

Когда я снова увидела остров — ледяным холодом повеяло на меня. На уступе, почти сливаясь со льдом, стоял заиндевелый человек. Он распростер руки, закинул голову, стараясь как можно плотнее прижаться к скале, врасти в нее. Казалось, порывистый ветер, кидающий ледяные брызги, вот-вот столкнет человека в море.

— Что это? — спросила я, поеживаясь от внезапно охватившего озноба. И сразу поняла: серебряный остров с ледяным человеком на уступе и есть то необычайное, что с самого начала почудилось мне в старике.

— Это длинный и печальный рассказ. О прошлом, о пережитом. О дружбе людей, о человеческой жестокости и о песне, которая громче шторма. Если бы я мог рассказать это словами! Но мой язык — серебро. Я решил сделать это еще в детстве, когда не смог бы отковать и подкову. И я учился, всю жизнь учился, чтобы отнять у забвения один миг прошлого. Однако правда не поддавалась мне. Но теперь, кажется, все в порядке. И если сделано уже так много… Я ведь еще не стар. Как думаешь, успею, нет?

Может, он был и не очень стар. Но для восемнадцатилетней девчонки пятьдесят — уже глубокая старость. Я поглядела на его морщинистое лицо, сгорбленную фигуру, узловатые, все в шрамах пальцы — и мне стало грустно.

— Э, гони плохие мысли! Человек сильнее. Человек в три раза сильнее самого себя. Запомни-ка, пригодится. И вот еще что… Приезжай через два года, если не забудешь старика. У тебя хорошие глаза, а чего не увидит глаз, разглядит сердце. Закончу к тому времени эту штуку, и все поймешь. Без слов…

Старик начал раздувать очаг. Вскоре запылали угли, задымленные стены мастерской осветились призрачным светом, и я снова прилипла к шкафчику. По серебру метались красные искры, фигурки заговорили, запели. Когда через полчаса я оторвалась наконец от рельефов, старик сидел за столом и стучал молоточком по крошечному зубилу. Перед ним лежал кусочек серебра. На мгновение он отодвинул инструменты — и я увидела судорожно изогнутую руку, цепляющуюся за что-то невидимое, за пустоту.

Поглощенный работой, он забыл про меня, и я выскользнула на улицу. В тот же день уехала домой и ничего больше не слышала ни о старике, ни о Серебряном острове…

* * *

Стояла тишина, лишь опавшие листья шуршали в траве. Ребята молчали. Потом вдали затявкала собака, где-то стукнула калитка, и Снегирь первым нарушил эту задумчивую тишину:

— Вот бы найти старика!

— Или хотя бы Серебряный остров! — подхватила Валюха.

А Санька стоял за спинами ребят, привалившись плечом к шершавому стволу березы, и раздирали его чувства самые противоречивые. Конечно, старик-чеканщик понравился ему, сутулая фигура в красноватых бликах так и маячила перед глазами. Но с другой стороны… как бы эта заманчивая история не отвлекла от главного от музея. Он представлял себе музей в виде нескольких застекленных витрин аккуратно размещенные реликвии прошлого, фотографии, таблички, пояснения. Да тут до конца года всему классу забот хватит! И вдруг какой-то старик с его Серебряным островом! Надо уж что-то одно выбирать…

— Самое интересное — сказал Кешка, — процесс работы. Как он правду искал. По-моему, — это здорово!

— А по-моему, самое интересное, — вставила обычно молчаливая Катя Давиденко, — история гибели тех людей на острове. Старик хотел изобразить случай, который был на самом деле. Так я поняла, Фаина Дмитриевна?

— Правильно, Катя. Но я многих расспрашивала, книги читала по истории Байкала, воспоминания — нигде ни слова.

— А как вы думаете, Фаина Дмитриевна, можно распутать этот клубок? В принципе? — спросил Снегирь. — Дело как раз для нашего музея.

— Ага, «для нашего»! — поддела Валюха.

— Нет, правда! — вскочил Рудик. — Что такое музей сам по себе? Мертвечина, Старые вещи, разложенные под стеклом. Можно сказать, бабушкин сундук истории. А тут загадка, тайна, экспедиции, приключения!

«А ведь верно, — осенило Саньку. — Музей — не витрины с экспонатами, а прежде всего поиск, непрестанный, увлекательный поиск интересного! Прошлое, восстановленное твоими руками. Пели так, стоит заняться музеем не только для сплочения класса — для себя, для души. Разве не об этом мечтали!»

— Ну что, Фаина Дмитриевна, — напомнил Снегирь. — Можно, нет?

— В принципе, Снегирев, любой клубок можно распутать. Все будет зависеть от вашего упорства, от находчивости, от талантов. Вот вам нить, распутывайте!.. — Тут она спохватилась и поднесла часы к глазам, потому что стало уже совсем темно. — Ого, десять минут после отбоя! Ну и влетит нам…

Санька поискал глазами Цырена, чтобы поделиться с ним новыми мыслями о музее. Но Цырена не было. Не было его и когда Павел Егорович рассказывал о Байкале. «Сам ты чучело!» — вспомнилось Саньке. Кажется, с этого момента они и не виделись. Можно подумать, Цырен нарочно избегает всяких разговоров о музее. Будто музей вовсе его не интересует. И будто не ему первому пришла в голову эта счастливая мысль там, в пещере.

Если прямо от школы подняться в падь Крутую, пересечь Заячью поляну, где устраивают пионерские костры, еле заметной стежкой взобраться еще выше, к старому кедру, а потом перевалить гривку и чуть-чуть спуститься в соседний распадок, картина откроется головокружительная. С одной стороны Байкал, дальние его мысы, порт, поселок, промбаза леспромхоза, а с другой — отвесный обрыв заброшенной каменоломни. Дно ее как чаша, выдолбленная в граните. Крикнешь вниз: «Кто украл хомуты?» — долго откликается на разные голоса: «Ты… ты… ты…» Едва ли есть в округе место более подходящее для ребячьих игр: со всех сторон высятся угрюмые замки, башенки, бастионы. Ни дать ни взять — средневековая крепость.

Впрочем, не обязательно идти длинным кружным путем. Цырен, Рудик и Санька знали немало иных путей, не беда, что круче и опаснее, зато короче. Именно здесь зародилась их дружба. Здесь завязалась та бесконечная игра, от которой позднее пошли и пираты, и робинзоны, и геологи. Здесь, на скалах, изодрали ребята не одни штаны и заработали бессчетное количество ссадин и синяков. Здесь, в потаенной нише под нависшим каменным козырьком, хранились их ребячьи ценности: луки, стрелы, особая «дальнобойная» рогатка, бухта старого каната — вещь, совершенно необходимая для скалолазанья, и потрепанный самоучитель по борьбе самбо. Здесь же лежали припасенные на случай сухари и вяленая рыба собственного производства, завернутые в полиэтиленовые мешочки.

Нельзя сказать, что Санька, Рудик и Цырен искали уединения или избегали общих с одноклассниками игр. Просто они обожали простор. И с помощью воображения превращали каменоломню в джунгли, пустыню Сахару и северный полюс, в пиратский корабль и партизанский центр. Однако при всех своих плюсах каменоломня имела и один существенный минус: время здесь летело неправдоподобно быстро, только разыграешься — пора возвращаться. Не сразу приспособились ребята к этой особенности, частенько — теряли счет часам — и опаздывали. То на ужин, то на разные школьные мероприятия, а то и на уроки. Однажды, когда они опоздали на воскресник, Кешка Похосоев, известный острослов, сказал ядовито: «Опять наши робинзоны в лесу заблудились». Но кличка не привилась, и вскоре о ней забыли все, кроме самих робинзонов. Нм прозвище пришлось по душе, и Рудик прикрепил в нише объявление: «Стоп! Не входить. Штаб Трех Робинзонов. Опасно для жизни!» — а ниже оскаленный череп и скрещенные кости. Впрочем, и без этого предупреждения никто на тайник не покушался.

Это было давным-давно, еще в пятом классе. Однако со временем их поманил настоящий простор, настоящие приключения, и каменоломня была забыта. Наверное, давно уже погнили съестные припасы, а грозное объявление сорвало ветром…