Страница 22 из 156
Если кто-либо считал, что его назначили не в соответствии с Родословцем или Разрядной книгой, то подавал государю жалобу (челобитную), которая, как правило, удовлетворялась, при условии, что притязания оказывались доказанными. Когда же сам ущемленный не решался по каким-либо причинам на челобитную, то это делал кто-нибудь из его родни, так как оскорбление наносилось всему роду, а главное, создавался прецедент, после которого и далее будут поступать по отношению к его представителям так же. Поэтому князья и бояре боролись за место в войске, в думе, за великокняжеским столом не на жизнь, а на смерть.
Иван Грозный не только не препятствовал вроде бы губительной традиции, но даже узаконил ее, регламентировав в Родословце и Разрядной книге.
Почему московские государи потворствовали развитию местничества? Во-первых, оно проистекало из самобытной истории формирования, собирания русского государства и являлось как бы само собой разумеющимся. Во-вторых, что менее бесспорно, но не лишено основания, местничество позволяло укрепляться самодержавию, «разделять и властвовать» при грызне князей и бояр между собой. Историк М. Любавский писал по этому поводу: «…Государи… узаконяли местничество и таким образом, как говорит Флетчер, злобу и взаимные распри бояр обращали в свою пользу. Но самое главное — это то, что они, беспощадно относясь к отдельным лицам, не трогали всего класса в целом, не нарушали разом его общих интересов и, таким образом, не вызывали общего неудовольствия, общего противодействия. Они создавали свой абсолютизм так же, как и государство, по маленьким дозам, по кусочкам, по частям и потому медленно, незаметно, но крепко строили свое политическое сооружение».
Боярской оппозиции при Иване III и Василии III как таковой не было — бояре плели интриги друг против друга. А если когда и проявлялась фронда, то эти государи жестоко подавляли ее, подвергая опале и уничтожая недовольных поодиночке.
При Иване IV политика ограничения власти князей и бояр приняла принципиально иной характер. Началось их тотальное физическое уничтожение. Казни бояр проводились, как мы видели, еще в годы отрочества великого князя и воспринимались московским обществом как само собой разумеющееся. Ситуация изменилась в середине 1560-х г., и способствовали тому перемены, произошедшие в самом Иване Васильевиче.
Отстранения Сильвестра и Адашева, совпавшие по времени со смертью любимой жены Анастасии, лишили Ивана нравственных ориентиров, факторов, сдерживавших его буйный характер. Потерял он в их лице и мудрых советников в управлении государственными делами. Начались в его поступках ужасные экспромты, жестокие казни. Он считал, что жену отравили бояре. Что ближайшее окружение хочет его смерти, ему всюду мерещились измены. И в принципе подозрения по поводу измен не были лишены оснований. Опасаясь за свою жизнь, князья и бояре бежали за границу, получали там службу, поместья, становились врагами царю, русскому государству. Чтобы прекратить их отток, Иван заставлял одних поручаться за других, связывая круговой порукой, крестоцелованием. Но побеги продолжались. Перешел на польскую службу любимец царя, герой Казанского похода Андрей Курбский. В ответ на обвинение Ивана Грозного в измене, нарушении клятвы Курбский писал царю: «Ты называешь нас изменниками, потому что мы принуждены были от тебя поневоле крест целовать, как там есть у вас обычай, а если кто не присягнет, тот умирает горькою смертию; на это тебе мой ответ: все мудрецы согласны в том, что если кто присягнет по неволе, то не на том грех, кто крест целует, но преимущественно на том, кто принуждает…»
Однако главный предмет дискуссии, развернувшейся в письмах между Иваном Грозным и Андреем Курбским, другой — вопрос о власти. Иван продолжал более решительно политику своего отца Василия III на самодержавное управление государством. Князья-бояре хотели оставаться при власти, хотя опыт их хозяйничанья в малолетстве Ивана показал, что управленцами они были никуда не годными, поскольку тянули каждый на себя. Тем не менее Андрей Курбский как бы от имени всех бояр писал: «Если царь и почтен царством, но так как он не может получить от бога всех дарований, то должен искать доброго и полезного совета… потому что дар духа дается не по богатству внешнему и по силе царства, но по правости душевной…»
Здесь все прозрачно — Курбский требует, чтобы царь советовался в государственных делах с боярами. Он обвиняет Ивана в гибели многих видных вельмож, а также в том, что тот приближает к себе людей незнатного происхождения, отодвигая более родовитых: «Князь великий очень верит писарям, которых выбирает не из шляхетского рода, не из благородных, а преимущественно из поповичей или из простого всенародства, а делает это из ненависти к вельможам своим».
Иван Грозный, убежденный, что власть дана ему от Бога, бескомпромиссен в своих ответах Курбскому:
«Самодержавства нашего начало от святого Владимира: мы родились на царстве, а не чужое похитили… Русские самодержцы изначала сами владеют всем царством, а не бояре и вельможи… До сих пор русские владетели не давали отчета никому, вольны были подвластных своих жаловать и казнить…
…Жаловать своих холопей мы вольны и казнить их также вольны…
…Истина и свет для народа в познании бога и от бога данного ему государя…»
Бегство Курбского, переписка с ним, очевидно, лишний раз убедили Грозного в том, что бояре — непримиримые враги его и русского государства, и он решительно вступил в борьбу с ними. Но надо отдать должное его тактике. Он не объявлял войну всему боярско-княжескому сословию, а уничтожал поодиночке, не позволял сформироваться объединенной оппозиции. Однако царь, похоже, чувствовал, что индивидуальными опалами бороться с боярами трудно и долго, да и не очень продуктивно. И родилось в русском государстве не виданное ранее явление, имя которому — опричнина.
Ей предшествовали следующие события. Царь неожиданно удалился из Кремля в Александровскую слободу. Через месяц он прислал в Москву две грамоты. В одной обвинял бояр и духовенство в нерадении и измене и как бы заявлял о нежелании царствовать в таких условиях, о намерении поселиться, где Бог укажет. В другой грамоте, обращенной к простому народу, писал, что к нему обид не имеет и никакой опалы на него он не кладет. Москва была в шоке. Остаться без царя по понятиям того времени было немыслимым. К Ивану Васильевичу отправились представительные депутации от разных сословий, умоляя его не оставлять их, вернуться на царство. Он милостиво согласился, но оговорил условия, чтобы ему не мешали класть опалы на изменников и, если нужно, казнить их. Кроме того, «учинить ему на своем государстве опришнину, двор ему себе и весь свой обиход учинить ему особый». Депутации согласились с тем и с другим.
Царь устроил свой отдельный двор, отобрал тысячу служилых людей, которым выделил для содержания земли, сселив с них прежних владельцев (таковых оказалось 12 тысяч) в отдаленные места. Взял налог на свои опричные дела в 100 тысяч руб. Таким образом, государство поделилось на две части — опричнину, под управлением самого царя, и земщину — остальную часть, возглавляемую боярской думой. Одно время царь венчал на царство крещеного татарского хана Симеона Бекбулатовича, от имени которого писали государственные указы. Себя же Иван именовал только князем московским.
Многое казалось во всем этом балаганным, маскарадным. Но Ключевский предостерегает от такой оценки. Он видел в опричнине убежище Ивана на своей земле, «опричнина явилась учреждением, которое должно было ограждать личную безопасность царя. Ей указана была политическая цель, для которой не было особого учреждения в существовавшем московском государственном устройстве. Цель эта состояла в том, чтобы истребить крамолу, гнездившуюся в Русской земле, преимущественно в боярской среде».
Корпус опричников, насчитывавший вначале тысячу человек, вырос до 6 тысяч. А владели они почти половиной всей земли в стране. Обозначив цель, подвигшую Грозного на создание опричнины, Ключевский показал неосуществимость этой цели, поскольку всего боярства, ушедшего нижними слоями в иные социальные группы уничтожить, истребить было невозможно. Да такая цель просто выходила за рамки здравого смысла, была на грани умопомешательства. Впрочем, некоторые исследователи указывают на наличие у Ивана IV этого самого помешательства.