Страница 3 из 4
Представьте себе теперь стадо подобных существ. Как и африканские травоядные, они могут принадлежать к различным видам: ведь часто у одного пруда собираются на водопой разные виды африканских антилоп. Наша антилопа, однако, весит пять тонн и мало отличается умом от болотистой жижи, которую так жадно лакает. Вполне возможно, что эти динозавры пожелали бы спариваться с животными чужеродных видов, не будь у них какого-то постоянного звукового сигнала. И поэтому некоторые виды гадрозавров, можно предположить, трубили в свои черепные наросты, словно бы говоря: «Вот он я! Я — гадрозавр с гребнем-тромбоном, и все прочие гадрозавры с черепами-тромбонами могут преспокойно со мной спариваться». Но этот трубный глас привлекал не только их собратьев. Вероятно, интересовались им и хищники.
— Боже мой, Холмс! — воскликнул я. — Вы хотите сказать, что бедные музыканты погибли, потому что звуки их инструментов пробудили в мегалозавре дремавшие инстинкты, и он вспомнил о своей природной добыче?
— Я в этом твердо убежден, — сказал Холмс, — и намерен самым прямым образом это доказать.
Он достал из сумки тромбон и печатные ноты «Текстед».
— Револьвер вам не понадобится, Уотсон. Против такого существа он бессилен. Попасть ему прямо в мозг — все равно, что выстрелить дробью в быка с сотни ярдов. Подозреваю, что даже пуля калибра 4.55 отскочит от его крепкой чешуи.
Мы шли мимо скованных холодом деревьев, сквозь туман, где могло бы спрятаться, стоя плечом к плечу, целое стадо гадрозавров. В белесоватой мути начали вырисовываться очертания оркестрового павильона. Плакаты извещали о предстоящем концерте в присутствии королевских особ.
— Похоже, Холмс, здесь нет никаких динозавров. Громадное животное, я уверен, чем-нибудь выдало бы себя.
— Хищник никогда не сообщает о своем появлении, — заметил Холмс. Он поднял к губам тромбон и сыграл заключительные ноты «Текстед». Слезы выступили у меня на глазах при мысли о стране, полной нежности и мира.
И тогда волосы у меня на затылке встали дыбом: в тумане раздался отдаленный, грузный топот, словно пьяный извозчик продирался вместе со своим кэбом сквозь густые заросли.
— Хищник вышел на охотничью тропу, — сказал Холмс. — А мы — его дичь.
Он знаком велел мне следовать за ним и бросился в сторону.
— Черт побери, Холмс! Я совсем не ожидал, что ваша треклятая теория окажется правильной!
— Мои теории, Уотсон, всегда правильны. Заявив это, он спрыгнул в ближайшую канаву, полную
невыразимых отходов, и захлюпал по грязи, не торопясь выбраться на противоположный берег.
— В воду, Уотсон. В тумане зверь будет выслеживать нас по запаху.
Не постыжусь признаться, что в воде я очутился быстрее, чем когда-либо, тем более что я расслышал, теперь уже намного ближе, грозный шорох чего-то ужасно, невообразимо тяжелого, бредущего по ковру опавших листьев к месту, где мы только что находились. Существо двигалось медленно и, казалось, подавалось то влево, то вправо, как рыскающая по лесу ищейка.
— Ни звука, Уотсон. От этого зависит ваша жизнь.
По словам Холмса, в ту минуту он все еще ровным счетом ничего не видел — я же и не увидел бы, даже окажись тварь совсем рядом, так как плотно зажмурил глаза. Но внезапно до нас донесся иной звук, глубокий и торжественный: в тумане запела скрипка. Трудно объяснить, как я по одним лишь шорохам догадался, что мезозойский ящер склонил морду к плечу, прислушиваясь, но почему-то я в этом не сомневался — так птица на ветке распознает чириканье товарки, а собака — зов хозяина.
Тварь затопала прочь сквозь туман.
— Как я и предполагал, — сказал Холмс, — существовало два вида гадрозавров.
Мы сидели в уюте «Замка Джека Строу», расположенного у флагштока на северной оконечности Хэмпстед-хит. Теплое пиво согревало наши тела, изгоняя из жил холод.
— Положим, Холмс, что существовало два вида гадро… как их там?…завров. Но какое это имеет значение?
— Все очень просто. Первый вид, чей клич походил на звуки тромбона, играющего заключительные ноты «Текстед», служил основной добычей нашего мегалозавра. Второй вид, перекликавшийся голосами, которые напоминали звуки скрипки — родственное животное. Передвигались они вместе, стадами. Однако наш хищник на второй вид не нападал.
— В самом деле?
— Готов поставить свою жизнь. Эти звери не были добычей. Их мясо не нравилось нашему мегалозавру. Тем не менее, он следовал за ними, как лев следует за животным, одолеть которое не в силах — скажем, за носорогом — в надежде обнаружить рядом других, более слабых травоядных. Кто бы ни управлял этим существом, Уотсон, он играет на дьявольских струнах… И сейчас он войдет в эту дверь, буквально через… вот и он.
В дверь протиснулся хилый на вид уличный музыкант, похожий на беднягу, чье тело я осматривал днем ранее.
— Мистер Грин, я полагаю, — сказал Холмс. — Бывший учитель музыки в семье профессора Челленджера из Энмор-парка. Нет, не пытайтесь выхватить револьвер. Почти все люди за столиками, как вы можете убедиться — вооруженные офицеры лондонской ее величества полиции.
Холмс показался мне каким-то жутковатым кукольником: так странно было видеть, как все посетители обернулись и приподняли шляпы, приветствуя вошедшего.
— Вероятно, вы гадаете, откуда мне удалось узнать ваше имя. Вы, конечно, приверженец фенианских идей и сторонник ирландского гомруля. Вопрос о достоинствах или недостатках этой идеи я предоставлю обсуждать политикам. Я вмешиваюсь лишь тогда, когда люди начинают считать, что их политические убеждения оправдывают убийство. Главная ваша ошибка состояла в том, что вы, в соответствующем костюме и гриме, предстали перед бывшим хозяином в роли торговца мясом по фамилии Гласс. Уотсону, безусловно, невдомек, но мне прекрасно известно, что слово «глас» означает на гэльском языке «зеленый» — Грин. Этот детский розыгрыш привел вас к провалу. Некоторое время назад, обучая музыке детей Челленджера, вы заметили, что звуки тромбона пробуждают слепую и кровожадную ярость в юном мегалозавре, сидевшем на цепи на другом конце гостиной. Звуки скрипки, однако, привлекали его внимание, и он пытался следовать по комнате за скрипачом. Когда вы сообразили, что к чему, у вас появился план.
Вы решили освободить животное из заточения с помощью двух ваших сподвижников-фениев и научить его нападать на людей. В доме зверь очень редко кусал слуг, и Челленджер пришел к выводу, что он не видит в людях добычу. Действительно, его пришлось обучать. Вы, мистер Грин, последние двенадцать месяцев учили мегалозавра убивать. Но зачем вы делали это? Достаточно вспомнить, что не далее как следующей неделе его величество король Георг почтит своим присутствием концерт на открытом воздухе, который состоится здесь, на Парламентском холме в Хэмпстед-хит, и что финальным аккордом программы станут вдохновенные стихи мистера Спринг-Райса, положенные на музыку Густавом Холстом в виде гимна «Текстед». Зверя побуждают к нападению последние ноты, если я не ошибаюсь?
И Холмс просвистел несколько тактов «Текстед».
Музыкант побледнел как полотно.
— Бога ради, — воскликнул он с явственным дублинским акцентом, — вы не понимаете, что делаете. Если вы дорожите своей жизнью, жизнью всех нас — остановитесь!
Холмс перестал свистеть, протянув предпоследнюю ноту, и рассмеялся.
— Да, в самом деле, — фыркнул он. — Как же может быть иначе? По словам профессора Челленджера, вы постоянно и без всяких последствий разучивали «Юпитер» Холста в присутствии зверя. Никакой опасности в этом не было: тема «Юпитера» аналогична «Текстед», но финал несколько иной. Вы надеялись, надо думать, что животное вызовет в толпе панику и его величество погибнет в давке? Рыжеволосый фений покачал головой.