Страница 2 из 120
Счастье в тот. вечер переполнило их квартиру доверху, расплескалось в переливах гармошки по всему дому. Соседи разошлись только под утро. Костя так и уснул одетый, прижимая к груди отцову гимнастерку…
С той поры прошло семь лет. Мама по-прежнему работала на ремонтном, а отец — главным инженером нового хлебозавода, построенного вместо разрушенного гитлеровцами при отступлении. На летние каникулы Костю отвозили в деревню к бабушке, которая ни под каким предлогом не соглашалась оставить свой домишко на берегу реки и перебраться к сыну в город. Война забрала у нее троих: муж партизанил и погиб где-то на Брянщине, старшего сына убили под Варшавой, а дочку немцы угнали в Германию, и с той поры от нее не пришло ни одной весточки. Так и жила бабушка Лукерья в своем тесном мирке среди старых выцветших фотографий, которые привечали ее поутру улыбками довоенною счастья.
Сегодня папа с мамой ушли в кино на вечерний сеанс, а Костя, воспользовавшись их отсутствием и чтобы скоротать время, решил отпечатать фотографии — проявленная пленка, отснятая летом, в деревне, до сих пор покоилась в каморке, где они с отцом оборудовали фотолабораторию.
Неожиданно скрипнула дверь из прихожей в гостиную. Пришли! Но почему так рано? Костя торопливо ополоснул св|-ж ий отпечаток, сунул его б кювету с фиксажем и уже хотел было отворить дверь каморки, как вдруг раздался чей-то чужой гнусавый голос:
— Кто на стреме?
— Лупатый… — ответили ломким басом.
— Успеем?
— Должны…
— Когда кино заканчивается?
— Где-то без четверти одиннадцать.
— Точно?
— Спрашиваешь…
— Где пацан?
— Должен быть в спальне.
— Займись…
Кто-то потихоньку прошел в спальню. Луч фонаря скользнул по комнате, на долю секунды заглянул в щелку двери каморки.
Воры! Костя мигом потушил фонарь, выдернул шнур увеличителя из розетки и, почти не дыша, затаился возле двери.
— Никого нет!
— Как — нет? Ищи, мать твою… — грязно выругался гнусавый.
— Ищу, ищу… — недовольно пробасил второй вор.
— Поторапливайтесь! — прикрикнул на них третий, входя в комнату.
Костя осторожно прильнул к щели. Два вора стояли неподалеку от двери каморки, третий рылся в шкафу, а четвертый выглядывал из-за шторы на улицу.
— Говорю вам, никого, — наконец раздался бас второго вора.
— Может, к соседям отправили? — высказал предположение гнусавый.
— Хрен его знает…
— Лады… — третий из этой жуткой компании нетерпеливо прищелкнул пальцами. — Приступили.
— Чемоданы есть? — спросил бас.
— Всего два, — ответил гнусавый. — Ну да ладно, в одеяла остальное сложим да в узел свяжем.
— Интересно, какой паразит наколку на эту хазу дал? — выматерился бас. — Барахла — кот наплакал, все стираное-пе-рестиранное.
— Кто думал… Начальник все-таки. На рыжевье[1] и башли[2] был расчет?-
— Эй, гляди, еще одна дверь! — кто-то пнул дверь каморки.
— Заперта… — пробасил вор. — Не найду, где замок.
— Дай я попробую, — отстранил его гнусавый.
Костя, обливаясь холодным потом и едва дыша с испугу, зажмурил глаза — воры пытались отворить дверь каморки, которая была заперта на прочный засов. Во время оккупации в этой квартире жил начальник районной полиции, который и приспособил каморку под тайник. С внешней стороны трудно было заметить дверь, которую к тому же он оклеил обоями. А засов открывался хитромудрым приспособлением, системой рычагов, вмонтированных в пол.
— Может, взломаем? — предложил кто-то из воров.
— Ты что, дурак? Грохоту будет на весь дом, — зло ответил гнусавый. — Тут дверь, как в танке… — Он выругался.
— А если там медвежий шнифер[3]? — спросил обладатель басовитого голоса.
— Не похоже… — заколебался, судя по голосу, гнусавый. — По-моему, хаза на якоре[4].
— Ну тогда покатили отсюда, — решительно сказал третий вор, видимо, главарь. — А то вместо товара вшей наберемся…
И тут с улицы раздался свист.
— Шухер! Мотаем! — чей-то незнакомый Косте голос, видимо, того вора, который наблюдал за улицей.
— Барахло возьмите! — вскричал бас.
— Оставь, придурок! Ходу! — приказал главарь.
В это время на лестнице послышались шаги и звякнул ключ, которым пытались найти замочную скважину — лестница не была освещена.
— Лупатий, падло, проворонил! — зашипел страшным голосом главарь. — Я его в душу… печенку… селезенку… — отвел он злобу в трехэтажном мате.
— Что делать будем? — шепотом спросил бас.
— Что, что! Сам знаешь… Да не трясись, как шелудивый пес, не впервой! К двери, быстрее!
Заскрипели петли входной двери, щелкнул выключатель… Костя попытался крикнуть, но язык стал непослушным, и вместо слов он выдавил слабый писк.
И в это время раздался испуганный возглас мамы, затем послышался шум борьбы, что-то упало… и гулко, страшно громыхнули два выстрела подряд.
— Папа! Папочка-а! — наконец прорвало Костю; он с недетской силой рванул тяжелый засов, выскочил из кладовки и бросился в прихожую. — Ма-а-а..!
— Пацана! Быстрее! — заорал кто-то из воров.
Третьего выстрела Костя уже не услышал — нестерпимая боль расколола его сознание, и он погрузился в звенящую пустоту…
— Мне это надоело! Слышишь — надоело! Я его видеть не желаю!
— Вирочка, милая, как ты можешь так говорить? Как тебе не стыдно?!
— Не стыдно! Он чужой нам, чужой! Ты понимаешь это, олух царя небесного?
— Эльвира! Перестань! Он мой родной племянник, и я не допущу…
— Вот и катись ты… со своим племянником куда подальше! Он дефективный какой-то, я его даже боюсь. Все время молчит, волком смотрит, того и гляди ножом пырнет.
— Он сирота, Эльвира… Он столько пережил, столько страдал.
— Ах, сирота, ах, страдалец! Отдай тогда его в детдом, ему там самое место. Забьется, паразит, в угол и сидит сиднем, не улыбнется никогда, не поможет. А жрет в три горла…
— Эльвира, ты к нему несправедлива. Он очень способный, умный мальчик. И к тебе он хорошо относится. К тому же эта квартира…м-да…ну ты сама знаешь…
— Квартира?! А вот фигу не угодно ли тебе, охломон! Ишь как запел, сродственничек. А мне плевать, слышишь, плевать! Да если я захочу…
Костя не выдержал, отвернулся к стене и накрыл голову подушкой. Голоса в соседней комнате приутихли и стали напоминать ворчание вечно ржавой воды в унитазе….
С той поры, как Костя очнулся на больничной койке, он будто закаменел. Ему повезло — пуля лишь скользнула по голове, выдрав клок волос вместе с кожей. На похоронах отца и матери он не проронил ни слезинки — стоял молча, с потухшим взглядом и прямой спиной. После поминок куда-то исчез и вернулся домой только через три дня. На расспросы, где он был, не мог ответить ничего вразумительного. Похоже, что он и сам не помнил. Со дня похорон в его курчавых волосах появились седые волоски, а виски и вовсе побелели.
На школьных переменах Костя уходил подальше от шумных сверстников и, спрятавшись среди развалин, которых еще немало осталось от военного времени, о чем-то мучительно думал, а иногда вспоминал. В такие минуты его лицо с резко очерченными скулами кривилось в гримасе, отдаленно напоминающей плач, но черные как ночь глаза оставались сухими, неподвижными, и лишь холодный беспощадный огонь бушевал неслышно в глубине зрачков да ногти впивались в ладонь до крови. И никто и никогда не видел на его лице даже подобия улыбки.
После смерти родителей его забрал к себе дядя, Олег Сергеевич, родной брат матери. Эльвира, жена Олега Сергеевича, существо злобное и недалекое, невзлюбила Костю с первого дня их знакомства. Правда, до поры до времени, пока они не обменяли свою коммуналку и квартиру Костиных родителей на просторную трехкомнатную квартиру в центре города, Эльвира помалкивала, даже пыталась быть доброй и приветливой. Но потом ее отношение к Косте резко изменилось. По любому поводу, а чаще просто так, из-за своего дурного характера, она начала на него покрикивать, однажды даже хотела ударить. Но, встретив во взгляде рано повзрослевшего подростка холодную ярость, стушевалась и свою злобу стала вымещать на муже.
1
Рыжевье (жарг.) — золото.
2
Башли (жарт.) — деньги.
3
Медвежий шнифер (жарг.) — сейф.
4
Хаза на якоре (жарт.) — квартира очень бедная.