Страница 3 из 4
Хоть сестры и пришли рано, за сценой стояла невообразимая кутерьма. Представление уже началось, играл оркестр, и из зала то и дело доносились взрывы аплодисментов. Вторжение любителей нарушало обычное течение закулисной жизни, новоиспеченные актеры толпились за кулисами, в коридорах, уборных, путались у всех под ногами и всем мешали. Особенно досаждали они артистам-профессионалам, которые держались особняком, как и подобает представителям высшей касты, свысока смотрели на париев-любителей и обходились с ними надменно и грубо. Эдну затерли, затолкали, на нее покрикивали. Судорожно вцепившись обеими руками в свою драгоценную кошелку, она бродила в поисках свободной уборной и в то же время старалась все подметить и все запомнить.
Уборную она в конце концов отыскала — тесную клетушку, уже занятую тремя другими «дамами-любительницами», которые гримировались, громко и визгливо пререкаясь из-за места перед единственным зеркалом. Несложный костюм и грим не потребовали много времени, и Эдна выбралась из уборной, оставив трио дам, заключивших краткое перемирие, чтобы вволю позлословить насчет новенькой. Летти не отставала от Эдны ни на шаг; и, проявив немало терпения и упорства, сестры, наконец, протолкались в укромный уголок за одной из кулис, откуда вся сцена была видна как на ладони.
Худенький чернявый человечек в цилиндре и фраке, чрезвычайно прыткий и жизнерадостный, вальсировал по сцене, изящно перебирая ножками, и тоненьким голоском пел что-то о ком-то или о чем-то, по-видимому, очень трогательном. Когда послышались замирающие ноты последнего куплета, крупная дама с копной необыкновенно пышных белокурых волос грубо протиснулась вперед, наступила всей тяжестью на ногу Эдне и высокомерно ее оттолкнула. «Чёртовы любители!» — прошипела она и мгновенье спустя, уже сладко улыбаясь, раскланивалась перед публикой, в то время как чернявый нелепо кружился вокруг нее на цыпочках.
— Здорово, девушки!
Приветствие это, произнесенное нараспев над самым ухом Эдны, заставило ее вздрогнуть от неожиданности. Обернувшись, она увидела перед собой гладкую и круглую, как луна, физиономию. Обладатель ее, добродушно улыбающийся молодой человек, был одет и загримирован под бродягу, какими их уже десятилетия изображают на сцене, только неизбежные бакенбарды почему-то отсутствовали.
— Приляпать их минутное дело, — пояснил он, заметив, что Эдна ищет что-то глазами, и покрутил в руке недостающее украшение. — Уж очень в них потеешь, — простодушно добавил он. — А у вас что за номер?
— Лирические песенки, — ответила Эдна как можно непринужденнее.
— Чего это ради вы вздумали выступать? — спросил молодой человек без обиняков.
— Да просто так, для собственного удовольствия. А для чего же еще? — в свою очередь, закинула удочку Эдна.
— То-то я вас сразу приметил. Уж не от газеты ли вы?
— За всю жизнь я только раз видела живого редактора, и он… и… я… словом, мы не очень поладили, — ответила она уклончиво.
— Насчет работенки ходили?
Эдна небрежно кивнула, хотя в душе волновалась и не знала, как бы половчее переменить тему разговора.
— И что же он вам ответил?
— Сказал, что за ту неделю к нему уже обращалось восемнадцать девиц.
— Значит, от ворот поворот? — Молодой человек с лунообразной физиономией громко захохотал и хлопнул себя по ляжкам. — Мы, видите ли, теперь недоверчивы стали. Воскресные газеты очень даже не прочь разделать наши любительские вечера и в лучшем виде преподнести читателям, ну а у директора на этот счет другое мнение. Как подумает, что его могут пропечатать, так и зайдется.
— А вы с каким номером?
— Кто? Я? Сегодня я в роли бродяги. Ведь я Чарли Уэлш.
Назвав свое имя, молодой человек, по-видимому, счел, что дальнейших расспросов не потребуется, но Эдна смогла только вежливо протянуть:
— О, вот как!
И чуть было не прыснула со смеху — такое разочарование и обида отразились на лице ее собеседника.
— Нет, вы в самом деле никогда не слышали о Чарли Уэлше? — искренне возмутился он. — Да вы, как я вижу, совсем сосунок. Но ведь я же Уникум, Любитель-Уникум. Где-нибудь-то вы должны были меня видеть. Я ведь везде выступаю. Если бы я захотел, я мог бы стать профессионалом, но в качестве любителя больше выколачиваешь.
— А что такое «Уникум»? — осведомилась Эдна. — Я ведь не знаю.
— Сейчас объясню, — галантно предложил Чарли Уэлш. — Уникум — это значит единственный в своем жанре, то есть тот, кто исполняет какой-нибудь номер лучше всех других исполнителей. Вот это и есть Уникум. Ясно?
Эдна поспешила уверить Уэлша, что все совершенно понятно.
— А для большей ясности, — продолжал он, — полюбуйтесь на меня. Я единственный любитель на все амплуа. Сегодня я, например, показываю, как любитель играет бродягу, это куда труднее, чем просто сыграть бродягу, зато тут настоящая игра — это и любительство и искусство. Ясно? Я все могу — от трагического монолога до оперетты и конферанса. На то я Чарли Уэлш, Любитель-Уникум.
И пока чернявый худенький человечек и дородная белокурая красавица нежно заливались на сцене, пока на смену им выступали со своими номерами другие профессионалы, Чарли Уэлш просвещал Эдну. Он наговорил ей много всякого вздора, но и много такого, что могло пригодиться для воскресного «Интеллидженсера».
— Фью, — присвистнул он. — Их светлость уже охотится за вами. Ваш выход первый. Когда будете на сцене, не обращайте внимания на шум. И непременно доводите номер до конца.
В эту минуту Эдна почувствовала, что карьера журналистки ее больше не прельщает, ей хотелось только одного — бежать отсюда куда глаза глядят. Но директор (он же и режиссер), как страшный великан-людоед из детской сказки, преградил ей путь. Оркестр уже играл первые такты ее песенки, и шум в зале, как по команде, стих, уступив место выжидательному молчанию.
— Смелей, — шепнула Летти, крепко сжимая руку сестры, а над ухом послышался повелительный окрик Чарли Уэлша:
— Ну, не трусить!
Но ноги Эдны словно приросли к полу, и она бессильно прислонилась к размалеванной кулисе. Оркестр снова заиграл вступление, и какой-то писклявый голос в зале пронзительно выкрикнул:
— Загадочная картинка! Где Нэнни?
Публика встретила остроту дружным взрывом смеха, и Эдна еще плотнее прижалась к кулисе. Но тут могучая длань директора опустилась на ее плечо и вытолкнула ее к рампе. На мгновение из-за кулис показалась мужская рука и пола черного пиджака, и зал, правильно оценив положение, загрохотал от восторга. Рев голосов, шиканье, топот заглушали оркестр, и Эдне показалось, будто смычки беззвучно ходят по струнам. Она не знала, когда вступать, и, встав в позу, подбоченясь, напряженно вслушивалась, стараясь уловить музыку. Зал снова начал бесноваться. Как Эдна узнала впоследствии, публика охотно прибегала к этому несложному приему, чтобы смущать певцов-любителей.
Но к Эдне уже вернулось присутствие духа. Она видела перед собой весь зал от партера до галерки, видела море улыбающихся и искаженных смехом лиц, слышала нарастающие раскаты смеха, и в ней вскипела горячая шотландская кровь. Глядя на усердствовавший, но безгласный оркестр, она вдруг решилась. Не произнося ни звука, она стала шевелить губами, открывать рот, простирала к зрителям руки, раскачивалась из стороны в сторону, делая вид, будто поет. Желая заглушить голос певицы, зрители зашумели еще сильнее, но Эдна с невозмутимым спокойствием продолжала свою пантомиму.
Казалось, прошли часы; наконец, шутка, видимо, наскучила публике, зрителям захотелось послушать, и они угомонились. Тут и обнаружилась игра Эдны. Несколько секунд в зале стояла мертвая тишина, только оркестр продолжал играть да видно было, как беззвучно шевелились губы Эдны. Тогда зрители поняли все и опять словно с цепи сорвались, — но на сей раз они неистово аплодировали девушке, которая так ловко сумела их провести. Эдна воспользовалась благоприятным моментом, чтобы раскланяться, и, пятясь, скрылась-за кулисы — прямо в объятия Летти.