Страница 2 из 5
Устроившись в кресле, господин Чэмберс погрузился в невеселые мысли. Становится очень беспокойно, когда такое происходит. Должно быть, что-то не так. Не свихнулось ли что-нибудь в его голове после стольких лет затворничества? Возможно, всего чуточку, но достаточно, чтобы он вел себя странно. Не потерял ли он чувство пропорции, чувство перспективы?
Нет, едва ли. Взять, например, эту комнату. За двадцать лет она стала такой же частью его самого, как и одежда, которую он носил. В его сознании четко отпечатана каждая деталь: старый стол на центральной опоре, покрытый зеленым сукном, стоящая на нем лампа из цветного стекла, каминная полка с пыльными безделушками, часы с маятником, показывавшие не только время, но также дни недели и числа месяца, пепельница в форме слона на муаровой подстилке и — что самое главное — эстамп с морским пейзажем.
Господин Чэмберс любил эту картину. «В ней есть глубина», — не раз объяснял он. На картине был изображен старинный парусный корабль на фоне спокойного моря. Далеко, почти у линии горизонта, виднелись смутные очертания большого судна. На стенах висели и другие картины: лесной пейзаж над камином, старинные английские гравюры в углу, где он сидел, литографии мастерской «Курьер и Ив» [2] над радиоприемником. Но эстамп с кораблем находился прямо на линии его взгляда. Господин Чэмберс выбрал для картины именно это место, чтобы ее можно было рассматривать, не поворачивая головы.
Дальнейшие раздумья требовали усилий, поскольку господин Чэмберс начал ощущать усталость. Он разделся, лег в кровать, но еще с час лежал без сна, атакованный смутными страхами, которые не в силах был ни определить, ни понять.
Наконец он задремал. И тут же оказался во власти кошмаров. Сначала господину Чэмберсу приснилось, что после кораблекрушения он оказался на крошечном клочке суши посреди океана и что воды вокруг кишат огромными ядовитыми морскими змеями, которые постепенно пожирают островок.
Потом его охватил страх, вызванный чем-то безмолвным и невидимым, существовавшим лишь в воображении. А когда он попытался убежать, то не смог сдвинуться с места. Его ноги работали неистово, как поршни, но никакого движения вперед не происходило.
Этот сон сменился другим, и на господина Чэмберса навалился ужас — невообразимое черное нечто. Он хотел закричать: открыл рот, напряг голосовые связки, наполнил легкие до предела, натужился, чтобы издать вопль, но… с губ не слетело ни звука.
Весь следующий день господин Чэмберс чувствовал себя не в своей тарелке, а когда точно в семь часов вышел из дома, постоянно повторял про себя: «Сегодня я не забуду. Я должен остановиться и купить сигару».
Фонарь на углу улицы Джефферсона по-прежнему не горел, и забетонированный проезд перед восемьсот шестнадцатым домом был все еще огорожен. Все выглядело так же, как и предыдущим вечером.
«А сейчас, — сказал он себе, — в следующем квартале будет кондитерская “Красная звезда”. Сегодня я не должен забыть. Дважды подряд — это слишком».
Он крепко ухватился за эту мысль и, держа ее в своем сознании, немного ускорил шаг.
Но, дойдя до угла, господин Чэмберс застыл и в испуге уставился на следующий квартал. Неоновой вывески не было, гостеприимный свет не освещал путь к скромной лавке, спрятавшейся среди жилых домов.
Он посмотрел на уличный указатель и медленно прочел: «Улица Гранта». Господин Чэмберс всматривался в эти слова и не верил своим глазам: ведь здесь должна быть улица Маршалла, а не Гранта. Он прошел два квартала. Кондитерская находилась между улицами Маршалла и Гранта. Он еще не дошел до улицы Маршалла, но каким-то образом вдруг оказался на улице Гранта.
Могло ли так случиться, что он по рассеянности прошел на один квартал дальше, чем думал?
Впервые за двадцать лет господин Чэмберс повернул обратно. Он вернулся на Джефферсона, затем опять пошел на улицу Гранта и дальше — к Лексингтон, а оттуда вновь к улице Гранта, где вдруг в изумлении резко остановился и застыл как вкопанный. В голове его медленно формировалась простая, но невероятная мысль: «Там не было кондитерской! Квартал от улицы Маршалла до улицы Гранта исчез!»
Теперь он понял, почему накануне вечером не купил сигару и на пятнадцать минут раньше подошел к своему дому.
Спотыкаясь, господин Чэмберс на трясущихся ногах побрел домой. Захлопнув и заперев за собой дверь, он неуверенно пробрался к своему креслу в углу.
Что это? Что это значит? Средствами какой невероятной черной магии могла быть похищена мощеная улица с деревьями, жилыми домами и другими строениями, а пространство, которое она занимала, исчезло? Происходило ли в мире нечто такое, о чем он в своей уединенной жизни знать не мог?
Господин Чэмберс поежился, потянулся рукой, чтобы поднять воротник пальто, но передумал, поскольку осознал, что на самом деле в комнате тепло. В камине весело горел огонь. Холод, ощущавшийся им, исходил откуда-то извне. Холод страха и ужаса, озноб, вызванный мыслью, которую он не решился бы высказать вслух.
Наступила мертвая тишина. В этой тишине все еще тикали часы с маятником, но она стала иной, обрела другое содержание, отличное от содержания любой другой тишины, к которой он прислушивался до этого. Это была не прежняя домашняя, уютная тишина, но тишина, порождавшая мысли о пустоте и небытии.
«За этим что-то есть», — сказал себе господин Чэмберс. И это «что-то» глубоко засело в одном из дальних уголков его мозга и требовало признания. Что-то связанное с обрывками разговора людей на углу у аптеки, с фрагментами передач новостей, которые он слышал, проходя по улице, с тем, что кричал мальчик, продававший газеты. Что-то, имеющее отношение к происходящему в мире, из которого он сам себя изгнал.
Он вспомнил обо всем этом сейчас и остановился на центральной теме услышанного: войны и эпидемии. Речь шла о том, что Европа и Азия почти обезлюдели, об эпидемии, свирепствовавшей в Африке и перекинувшейся на Южную Америку, об отчаянных усилиях Соединенных Штатов остановить ее проникновение сквозь государственные границы.
Миллионы погибших в Европе и Азии, в Африке и Южной Америке. Но каким-то образом эта ужасная статистика связана с его собственным опытом. Что-то где-то, на каком-то более раннем этапе его жизни, хранит объяснение происходящего.
Медленно забили часы с маятником, каждый их удар, как обычно, заставлял подрагивать оловянную вазу, стоявшую на каминной полке.
Господин Чэмберс встал, дошел до двери, открыл ее и выглянул на улицу. Лунный свет выложил на тротуаре мозаику из черных и серебряных пятен, четко выгравировал печные трубы и деревья на фоне посеребренного неба. Но дом напротив, на другой стороне улицы, выглядел не так, как обычно. Он стал кривобоким, напрочь лишенным пропорциональности, и производил впечатление дома, неожиданно сошедшего с ума.
Господин Чэмберс смотрел на это с удивлением, пытаясь понять, в чем, собственно, дело, вспоминая дом таким, каким тот был всегда: добротный образчик средневикторианской архитектуры.
Потом прямо на его глазах дом выпрямился, медленно собрался, исправил свои поплывшие углы, откорректировал размеры и снова стал тем обычным скучным домом, который вот уже много лет стоял на этом месте.
С вздохом облегчения господин Чэмберс повернулся лицом к прихожей. Но перед тем как закрыть дверь, еще раз оглянулся. Дом стал снова кривобоким и казался еще уродливее, чем несколько минут назад!
Едва не задохнувшись от испуга, господи Чэмберс захлопнул дверь, запер ее на замок и задвинул два засова. Потом он пошел в спальню и принял снотворное.
Этой ночью ему снились те же сны, что и накануне. Опять это был маленький островок посреди океана. И опять он был там один. И опять извивающиеся морские змеи постепенно поедали почву под его ногами.
Он проснулся весь мокрый от пота. Рассеянный свет раннего восхода как сквозь фильтр проникал в окно. Часы на прикроватном столике показывали семь тридцать.
2
Курьер и Ив (Currier and Ives) — американская компания, занимавшаяся в XIX веке изготовлением и продажей литографий. Названа по имени владельцев Ната Курьера и Джима Ива (Nat Currier and Jim Ives). Существовала до 1902 года.