Сами по себе

Марина заглянула, наконец, в коробочку. На темно-синем бархате, придавленное к подушечке бархатным язычком действительно стояло старинное обручальное кольцо, тяжелое, золотое, усыпанное бриллиантами. Марина зачарованно уставилась на кольцо.

— Фаберже, — сказал Харин грустно, — начало века.

— А секс? — спросила Марина, глядя Харину в глаза. — Я ведь не смогу спать с человеком, которого не люблю.

Харин застенчиво взглянул в потолок и махнул рукой, облегченно, как показалось Марине.

— Какой к черту секс! — сказал он, нарочито громко, как будто бравируя, выговаривая непривычное иностранное слово. — При чем тут секс? Я к тебе пальцем не прикоснусь. Если не захочешь, — добавил он не без кокетства.

— Но мне же захочется со временем, — возразила Марина, пожимая плечами и с трудом сдерживая подступающую к горлу истерическую дрожь, — вообще. Не обязательно с вами. Это же естественно. Как тогда?

В какой-то момент ей показалось, что она больше не выдержит, что она сию же секунду отчаянно засмеется громким крикливым непрекращающимся смехом, и Харину придется бегать на кухню за водой, провожать ее в спальню, стоять истуканом и потом обескураженно пятиться в прихожую.

Момент прошел, Марина потрогала затекшее внезапно горло.

— Придумаем что-нибудь, — поколебавшись, ответил Харин. Он снова посмотрел на часы и приоткрыл дверь. За дверью, на лестничной площадке стоял телохранитель.

— Почему Тема сказал, что он ко мне больше на километр не подойдет? — спросила Марина.

— Тема? — нахмурившись, спросил Харин. Он задумчиво посмотрел на телохранителя. Телохранитель без выражения посмотрел в ответ.

— Мой, — Марина замялась, — мой знакомый.

— Мне ехать надо, — сказал Харин, — стрелка у меня важная. Тема, — задумчиво повторил он. — Спросили, он и сказал. Не говори нет.

Он вышел на площадку. Телохранитель вызвал лифт.

— Не говори нет, — повторил Харин и постоял на пороге.

Неожиданно Марина поймала себя на том, что пытается представить, каковы на ощупь атлетические харинские плечи, отчетливыми буграми проступавшие под гладкой полосатой тканью пиджака. Твердые, должно быть, — подумала она невольно.

— Вообще ничего не говори, — сказал он и аккуратно прикрыл за собой дверь. Через несколько секунд дверь снова открылась.

— А потом меня убьют, наверное, скоро, — пошутил заново воплотившийся Харин без улыбки, — богатой вдовой останешься.

Он ушел. Шум лифта растворился в собственном эхе.

Марина вернулась в комнату и опустилась на кровать. Она чувствовала себя участницей конкурса интеллектуалов, которой в течение десяти секунд нужно назвать скорость, с которой расширяется вселенная, дату рождения Людовика Четырнадцатого и тридцатый по счету элемент таблицы Менделеева. Жизнь окончательно превратилась для нее в бессвязную последовательность событий.

Прошло пятнадцать минут.

Кореянка Хо позвонила во второй раз.

Они встретились на Сенной площади. Кореянку Хо сопровождал приземистый молодой человек в брезентовой куртке, к нагрудному карману которой канцелярской скрепкой была прицеплена небольшая картонка. «Монеты, ордена, часы, золото, драгоценности, оружие», — было написано на картонке синей шариковой ручкой.

— Познакомься, — сказала Кореянка Хо, — это Вова.

— Вова, — сказал молодой человек, протягивая руку.

— Марина, — сказала Марина.

Они прошли через толкучий рынок к автомобильной стоянке. У Вовы оказалась скромная, немного слишком помятая и пыльная отечественная машина. Всю дорогу до пригородных казарм Вова рассказывал девушкам историю своего шурина, бывшего севастопольского офицера, решившего после увольнения из армии заняться кролиководством. Шурин приехал в Петербург, поселился у своего деверя и познакомился через месяц с другим бывшим офицером, заведующим отделом небольшого банка. На двоих им удалось раздобыть кредит под организацию кроличьей фермы. Получив свою половину кредита, шурин купил великолепного ангорского кролика, но остальные деньги вскоре пропил и прогулял. Некоторое время он скрывался у своей знакомой в Ушково, потом банк лопнул и владельцы его окончательно исчезли. Марина и Кореянка Хо, как выяснилось, знали этого человека. Это был, так называемый, «Витя с кроликом», нищий в клетчатом костюме с большим, шевелящимся на ветру комом нежнейшего белого пуха на поводке, смотревшим на мир скучным взглядом красноглазого бальзаковского ростовщика.

Они выехали из города. Косая туча касалась перелеска, от которого к дороге сбегало пологое желтое поле. На пригорке, перед дальним прозрачным лесом в окнах пяти стандартных пятиэтажек поочередно вспыхивало солнце. Дорога спустилась к заливу, и некоторое время они ехали мимо каменистых пляжей, населенных застывшими на камнях одноногими чайками, время от времени выходившими из своего геральдического оцепенения и косо взмывавшими в небо на угловатых остроконечных крыльях. Редкие паруса обмахивали салфетками расставленную на ровной поверхности залива, театрально освещенную солнцем, филигранную посуду островов с кувшинчиком Кронштадта посередине. В осиновой роще, обнесенная деревянным забором, стояла бело-голубая екатерининская вилла с разобранной крышей. За забором, открывшиеся внезапно в проеме ворот, анонимные строители разгружали кирпичи и молитвенно сгорбившийся сварщик озарял разлинованную пилястрами стену вспышками ледяного огня. Водянистый ветер заносил в открытые окна машины птичьи крики, плеск и шум прибрежных сосен, размешивая их в тесной кабине вместе с моментальной гарью придорожных шашлычных, слегка фармацевтическим ароматом пляжа и запахами теплого дермантина, бензина и выдыхающегося автомобильного дезодоранта.

Дорога повернула в сторону. Они миновали железнодорожный переезд, взобрались на косогор, на краю которого, окруженный деревенскими домами, возвышался песочного цвета старательный сталинский ампир местного дома культуры, проехали через пустынный бор, мимо табличек с надписями «Стоп! Запретная зона» и «Опасно! Стрельбища», пересекли кочковатое неопрятное поле и остановились перед шлагбаумом возле зеленой будки КПП. Тощий солдат, щурясь, выглянул из окна.

— Что смотришь? — спросил Вова, — открывай давай.

На складе их встретил розовый белобрысый сержант в расстегнутой выгоревшей гимнастерке.

— Вот смотрите, — сказал сержант, когда под складским налонным потолком шеренгами загорелись лампы, — выбирайте, чего вам нужно. Здесь у нас, — он указал на ближайшие невысокие полки, — пистолеты и всякая мелочь, там, дальше, — автоматы, гранатометы, минометы и прочая тяжелая артиллерия. — Он внимательно посмотрел на девушек. — В общем, сами разберетесь.

Марина и Кореянка Хо нерешительно подошли к полкам. Железные каркасы с дощатыми настилами были стыдливо задернуты новенькими холстяными занавесками. Марина приоткрыла занавеску. На полке, в ящике лежали коробки с пистолетами. Рядом с ящиком валялась грязная тряпка.

Сержант обернулся к Вове.

— С Танькой-то видишься?

Вова сплюнул сквозь зубы на пол.

— Бывает, — неохотно ответил он.

— А я тут познакомился с одной, — оживленно сказал сержант, — представляешь? Притащил ее домой, раздел, смотрю, — а это Нинка с молокозавода! Эта, помнишь, у которой сиська одна больше чем другая? Помнишь, Кильдибаев еще на ней жениться хотел?

— Ну, — сказал Вова.

— Хорошая баба, — сказал сержант.

— Можно попробовать? — спросила Марина, показывая сержанту на упаковку с пистолетом.

— Конечно, — охотно согласился сержант. Он распаковал пистолет, протер его, полюбовался новенькой и блестящей вороненой сталью, распечатал коробку с обоймами, ловко вогнал обойму в рукоять, обернулся и весело всадил подряд пять пуль в выщербленную стену. Помещение наполнилось невыносимым грохотом, визгом рикошетирующих пуль, запахом пороха и кирпичной пылью. Вова зажал уши ладонями. Довольный сержант протянул пистолет Марине.

— Прошу.

Пистолет оказался неожиданно тяжелым и теплым. С несколько преувеличенной непринужденностью Марина взяла его двумя руками, удивляясь про себя, насколько элегантно это выглядит в кино и насколько неуклюже получается в действительности, поудобнее устроила рукоятку в ладонях, прицелилась, зажмурилась и три раза подряд нажала на курок. Стреляя, пистолет толкался у нее в руках, словно только что выловленная рыба. Сквозь музыку до нее донесся отдаленный гром и в темноте, под прикрытыми веками опять поплыли замысловатые разноцветные узоры. Кореянка Хо отобрала у Марины пистолет, широко расставила ноги, высунула язык и быстро прикончила обойму.