Сами по себе

— В-общем, смотрите сами, — недовольно сказал санитар с сигаретой, — чтобы нам больше людей туда-сюда не возить. Мы не негры, сами понимаете, наше дело маленькое.

Они ушли.

Стелла Игнатьевна подошла к каталке и откинула клеенку. На каталке лежал улыбающийся мальчик с бледным напудренным лицом, слегка позолоченными волосами и пунцовыми губами. В маленьком, прижатом к груди кулаке мальчик сжимал упаковку жевательной резинки. Стелла Игнатьевна пригляделась. В уголке рта у мальчика была аккуратно приклеена покрытая блестящим лаком капелька синтетической слюны с пузырьками внутри, как бы готовая скатиться по щеке на подушку во время сна. Кореянка Хо неожиданно заговорила.

— Стелла Игнатьевна! — сказала она звонко и убежденно. — вы посмотрите последние журналы по похоронному делу. Французские, например. Там вообще покойникам пластические операции делают перед захоронением.

— Девочки, — сказала Стелла Игнатьевна неуверенно, — я тоже слежу за прессой, я тоже знаю: новые направления, тенденции, конец двадцатого века. Но ведь даже американцы так своих покойников не раскрашивают. Это же поп-арт какой-то, самый настоящий!

Двери отдела снова распахнулись и в помещение заглянул администратор Сева.

— Афанасьева, — сказал он Марине, — там тебя какие-то пенсионеры на входе спрашивают. Стеллочка Игнатьевна, — обратился он к заведующей, — не забудьте: у нас сегодня междусобойчик в половине четвертого.

— Спасибо, — сказала Марина. — Эй, Маленькая Будда! Подойди-ка сюда.

— Это я, что ли? — недоверчиво спросила Кореянка Хо, откладывая в сторону бритву.

— Да, а кто это еще может быть? — сказала Марина, оглядываясь.

— Вы все-таки по мальчику пройдитесь еще разок, — сказала Стелла Игнатьевна. — Слегка.

— Обязательно, — ответила Кореянка Хо.

— Мы придем через пятнадцать минут, — сказала Марина, стаскивая резиновые перчатки. — Моя закончена, можете отправлять.

— У них там холодильник сломался, в пятом, — сказала Стелла Игнатьевна, — они просили, чтобы она сегодня у нас полежала.

— Вы им там скажите, что мы не морг, — сказала Марина, — а то они его чинить будут три недели.

Девушки вышли. Громко щелкнул, выключаясь, электрочайник. Стелла Игнатьевна развела в чашке пакетик растворимого кофе, достала из пачки сливочное печенье и, с чашкой кофе в руке подсела к центральному столу. Она посмотрела на загримированную девушку. В глубине души Стелла Игнатьевна считала, что мертвые, — это живые, которым двигаться надоело.

— Ну, что, — сказала она девушке дружелюбно, хотя отлично знала, что в животе у мертвой, под страшным кривым швом находятся напиханные в беспорядке куски внутренностей и что под отпиленную крышку черепа, скальп на которую был натянут после трепанации как кухонная резиновая перчатка, тоже были затолканы всякие оставшиеся после вскрытия обрезки, свернутые в тугой ком, — вроде распогодилось, а?

Марина и Кореянка Хо стояли в коридоре, возле выхода в просторный холл крематория. Из холла до них доносился вокзальный гул. Жалюзи на огромных окнах были уже три года как сломаны и половину холла заливал горячий солнечный свет. Возле справочной стойки толпилось несколько человек, один из них — в зимнем пальто с каракулевым воротником.

— Вон они, — сказала Кореянка Хо. — Пошли.

Она указала Марине на элегантного высокого мужчину в черном костюме, который только что отошел от стойки и что-то терпеливо объяснял женщине в черном платье.

— Подожди, — сказала Марина.

Неожиданно мужчина подошел к окну и заплакал. Женщина подумала и после паузы подошла к нему.

— Вон они, — сказала Марина.

— Кто? Эти?!

— Да.

— Не может быть.

Кореянка Хо недоверчиво посмотрела на Ксению Петровну и Валентина Викторовича, сидевших в креслах в дальнем конце холла. На коленях Валентина Викторовича лежал плоский черный портфель.

— Это ерунда какая-то, — сказала Кореянка Хо недовольно. — Это несерьезно.

Они вышли из коридора и зашагали через холл, мимо украшенных похоронной бронзой входов в прощальные залы.

— Вот они, — сказала Ксения Петровна удовлетворенно.

Она смотрела на двух девушек в белых халатах, уверенно пересекающих крематорский холл. Одна из них стаскивала на ходу перчатки. От жары и от постоянного негромкого гула у Ксении Петровны каждую секунду могла начаться мигрень и она уже чувствовала неприятное давление в висках, от которого просторная панорама холла превращалась временами в дрожащее желе.

— Ты шутишь, — сказал Валентин Викторович недоверчиво.

— Вовсе нет, — ответила Ксения Петровна, — вот они: твои специалисты. Одна на девятом месяце. Другая чукча. Договаривайся.

Девушки подошли.

— Это вы? — спросила беременная.

Не вставая, Ксения Петровна оглядела девушку с головы до ног. Та сняла, наконец, прозрачные резиновые перчатки, словно собиралась поздороваться, но руки не протянула и просто засунула перчатки в карман халата. Обыкновенная, ничем не примечательная девица, отвратительно молодая, изысканно подпорченная беременностью: рыжая, бледная, тонкогубая, с припухшими веками, с выцветшим синяком на щеке.

— Это мы, — ответил Валентин Викторович.

Ксения Петровна вздохнула.

— Идите за нами, — сказала азиатская девушка.

Для настоящей чукчи она была, пожалуй, высоковата. Кожа у нее была идеально ровная, океанически-смуглая с оливковым оттенком, проступавшим в тенях под высокими скулами, на висках и на шее, там, где у бледнокожей Марины просвечивала тонкая теплая голубизна.

От ослепительного света, растекавшегося неровным блеском по мраморному полу, в затылке позванивало, и во рту стоял металлический едкий привкус. Ксения Петровна открыла коробочку и сунула в рот английский мятный леденец.

Вьетнамка, — подумала Ксения Петровна, — казашка. Хотя нет, для казашки у нее скулы высоковаты и слишком глаза наискосок. Древняя цивилизация, — никогда не поймешь, что у них на уме, пока их не напугаешь как следует. Но продаются они неплохо, — вспомнила она, — особенно дрессированные.

Не говоря больше ни слова, девушки одновременно повернулись и, не дожидаясь, пока Валентин Викторович и Ксения Петровна поднимутся из кресел, пошли прочь.

Валентин Викторович догнал их в коридоре.

— Одну минуточку, — жалобно попросил он, переводя дыхание.

Девушки остановились. В светящемся квадрате коридора показался силуэт Ксении Петровны. Она шла нарочито неторопливо, с высокомерным любопытством поглядывая на двери. Марина поймала извиняющийся взгляд Валентина Викторовича и равнодушно отвернулась.

— Сюда.

Они вошли в прохладный зал, в котором играла тихая траурная музыка. В центре зала стоял пустой мраморный постамент, у подножия которого валялся растрепанный букет белых астр. Они подошли к постаменту.

— Вы деньги привезли? — спросила Марина.

— Кто вы такие? — осведомилась Ксения Петровна без особого интереса в голосе.

— Вы кому звонили вчера? — спросила Марина. — Давайте быстро. Покажите деньги.

Валентин Викторович расстегнул портфель и вытащил из портфеля большую коробку из-под конфет «Юбилейные», перевязанную розовой лентой.

— Здесь все, — сказал он, волнуясь, — деньги, информация… Только имейте в виду, — нам нужно срочно. Неделя максимум.

— Можете не беспокоиться.

Марина взяла коробку, сунула ее подмышку, и они с Кореянкой Хо направились к маленькой двери с эмалевой белой табличкой, на которой было написано строгим черным шрифтом: «Служебное помещение. Посторонним не входить».

— Одну минутку, — сказала Ксения Петровна, — одну минуточку.

Девушки обернулись.

— Мой муж — человек легкомысленный, — сказала Ксения Петровна. — Может вот так, ни с того ни с сего отдать огромную сумму совершенно незнакомому человеку.

Она посмотрела Марине в глаза, вернее сказать, посмотрела Марине сквозь глаза прямо в затылок, как будто лицо у Марины было совершенно прозрачное и на внутренней стенке черепа у нее было что-то написано, забавный анекдот, например, или поздравление в стихах. Она заметила поводок плейера, спускавшийсяся в карман халата. В голове у девушки, видимо, работала по полной программе стиральная машина современной музыки. Глаза у Марины были серые с зеленоватой окисью по краю и взгляд у нее был слегка рассеянный, как у всех беременных, когда они прислушиваются к своему нутру.