Сами по себе

Надо было что-то ответить.

— Я не знаю…

— Короче, вот тебе моя визитная карточка, если что — звони.

Тема взял визитную карточку. Она была небольшая, элегантная. С фотографией на краю. С надписью: «Надежда Полищук. Физиолог» и с золотым обрезом. По правде говоря, это была первая визитная карточка, полученная Темой. Он спрятал карточку в карман.

— Спасибо.

— А.

Хронологически день закончился. По радио передали полуночный выпуск новостей: невыразительное постановление правительства, заседание абстрактного международного фонда, арест знаменитого международного террориста, пожар в Индонезии, тайфун во Флориде, результаты забега на тысячу метров с барьерами, расплывчатый прогноз погоды. Радиоволны, одна за другой, беззвучно профильтровались сквозь Антона и Тему и покатились дальше, искать разбросанные по городу детекторы. В соседней квартире, например, был один: забытое радио сомнамбулически-деловито бормотало в пустой коммунальной кухне. За стеной холодный электронный свет делил комнату пополам. Антон работал. Тема спал. Ему снилось, что он в Лондоне, в автомобильном тоннеле. Ему нужно было срочно позвонить. Он держал в руке новенькую телефонную карточку с фотографией Вестминстера. Ему только что сказали, что в городе Лондоне всего пять телефонов-автоматов и что все они находятся далеко от центра.

Глава 3

— Ом, — сказала Кореянка Хо, — Омммм. Омище. Ом!! Маринка, ты знаешь, что у нас есть уже, между прочим, совсем больше нечего?

Кореянка Хо медитировала в углу комнаты на коврике с разноцветными медвежатами, купленном Мариной на толкучке за сто рублей и специально предназначенном для разнообразных духовных упражнений. Она уже полчаса сидела не шевелясь в классической позе лотоса с закрытыми глазами и бормотала про себя алмазную сутру иногда на санскрите, а иногда, если санскрит не забирал, то и в переводе на русский язык с некоторыми собственными поправками и дополнениями.

Хронологически, день, как известно, закончился. Метафизически, он еще продолжался, длился, как длятся обычно некоторые дни даже тогда, когда они хронологически заканчиваются. Хронологически, день закончился давно, двадцать строчек тому назад. Метафизически, было еще только шесть часов вечера по среднеевропейскому времени и до конца дня оставалось еще множество разнообразных событий и присшествий: стрельба в кафе со стеклянной стенкой и стрельба в Руанде, стрельба в Индонезии и стрельба в Айове, групповой меланхолический коитус у Антона, на улице Тургенева и групповой сангвинический коитус в берлинском закрытом клубе, таинственный коитус двух божьих коровок на заборе в Южной Моравии и тантрический коитус двух современных художников и балерины-любительницы в Нью-Йорке — а также выборы в Никарагуа, которых не было в полуночной информационной программе, потому что диктор, торопясь на день рождения своего несовершеннолетнего еще приятеля, впопыхах перепутал страницы и прочитал сообщение о прошлогоднем тайфуне во Флориде и выборы председателя гаражного кооператива в Новосибирске — плюс еще великое множество разных других исторических элементарных частиц, которые, если бы их аккуратно и последовательно, не торопясь, наподобие разноцветного бисера, нанизать одно за другим на подходящую нитку, смогли бы образовать собой довольно длинную и разнообразную сепаратную вечность.

— В котлетную сходим, — ответила Марина.

Она лежала в кровати. Она проснулась час тому назад и ей совершенно не хотелось вставать.

— Надо им хоть раз там заплатить, в котлетной, — отреагировала Кореянка Хо из глубин подсознания, — как ты думаешь? А то я боюсь, они нас поймают. Ох!, — вздохнула она, видимо наткнувшись на непредвиденное сатори, — Последний раз они на нас очень нехорошо посмотрели.

— Не поймают.

Марина тасовала карты. На носу у нее был приклеен пластырь, из-под которого виднелась тонкая царапина. Синяк у нее под глазом уже почти прошел, остался только слабый, голубовато-желтый акварельный развод на скуле. Разбитая нижняя губа тоже почти приняла уже свои первоначальные совершенные очертания, если не считать небольшой розовой припухлости слева, которую с некоторого расстояния можно было принять за простуду.

Напротив Марины на кровати сидела ее квартирная хозяйка, Лиля, тридцатидвухлетняя крашеная блондинка в джинсовой куртке, расшитой разноцветными стекляшками. Лиля рассматривала свои новые накладные ногти — длинные, пять с половиной сантиметров, бледно-розовые, с перламутровым отливом, с золотистым узором на поверхности. После Марины она собиралась в сауну с подружками и беспокоилась, не отвалятся ли эти сверхъестественные фиберглассовые протезы от своих невыразительных органических прототипов в девяностоградусной жаре парилки или в гиперхлорированной воде бассейна. Время от времени, она без особого интереса поглядывала на экран телевизора, где шел прокатный американский видеофильм категории «Б», в котором две длинноногие полногрудые красотки и мужественный небритый блондин с непонятным прошлым неутомимо сражались с ордами грубых антиутопических мутантов, питавшихся, если верить авторам, исключительно сырой нефтью, разведенной на обогащенном уране.

— Ты лучше деньги за кассету возьми, — сказала Кореянка Хо.

— Попробую, — без энтузиазма сказала Марина.

Лиля вытащила из бумажника две купюры и добавила их в кучку, которая лежала на атласном одеяле в углублении, рядом с тарелкой недоеденного винограда. Марина сдала карты. Они играли в двадцать одно.

— У меня сейчас точно такой же период по жизни, — сказала Лиля, рассматривая свою сдачу, — ни денег нет ни копейки, ни каких-то перспектив конкретных — ничего. В Париж хотела съездить, посмотреть, как люди живут, так отменили в последний момент…

— Еще? — спросила Марина деловито.

Лиля поводила ногтем по картам, пошевелила губами, подсчитывая очки, и задумалась.

— Кризис, как моя мама говорила, — сказала она. — Дама это три?

— Три.

— Давай еще. Еще. Еще. О. Подожди. Стоп. Перебор.

Лиля бросила карты и снова достала деньги.

— Я тебе и так столько времени не напоминала, — сказала она, добавляя деньги в кучку. — Я же понимаю все…

Марина снова сдала. Лиля заглянула в карты.

— Ну влюбилась ты в идиота, — продолжила она снисходительно, — с кем не бывает. Еще. Я тоже как-то раз с одним целых два месяца проваландалась. Врач был по профессии, ухогорлонос… На дому чеканкой занимался. Еще. Еще. Хватит, себе. Так его эту чеканку хоть сотрудники иногда покупали, в поликлинике.

— Очко, — сказала Марина.

Лиля проверила. Она со вздохом бросила карты и снова достала деньги.

— Не везет мне сегодня, — сказала она, — но ты меня тоже пойми, Маринка, ты ведь мне уже три месяца за квартиру-то не платишь… Я ведь это не потому что там что-то там такое, просто мне ведь тоже деньги нужны, сама подумай.

— Он не идиот, — сказала Марина.

— А кто он тогда? — рассеянно спросила Лиля, заводя глаза к потолку. — На, на, на… — пропела она, повеселев. — Себе. Кто он, скажи на милость?

— Он? — Марина задумалась, снимая карты с колоды.

— Другое дело, — не дожидаясь ответа, рассуждала Лиля, — зачем было ребенка от него заводить? Это же серьезнейшее дело.

Марина посмотрела на переливающийся атласный холм, там, где под одеялом вздувался ее девятимесячный живот. Она собиралась на следующей неделе родить. При всем желании она не смогла бы объяснить Лиле, зачем было заводить от Темы ребенка. Мало того, она самой себе не смогла бы этого объяснить. Вошел он к ней, и зачала она, и понесла, и должна была на девятый месяц родить. И собирались они назвать ребенка библейским именем Иосиф в честь великого русского поэта Иосифа Бродского. И собирались они еще неделю тому назад жить долго и счастливо и умереть одновременно в один день, вместе с Кореянкой Хо и Антоном где-нибудь в середине четвертого тысячелетия.

Марина сдала себе карты.