Течение

Явление Розы. Губная помада по краям чашки. Запах "Диора", кофе, табака. Роза появляется в золотой парче. Ее испорченный похотливый взгляд наполняет комнату. В комнате освещены предметы. Лиц практически не видно. Максимилиан рассматривал старинную фарфоровую вазу. Зеркало в серебряной раме отражало его затылок и часть лица Розы. Я сидел на кресле у занавешенного окна и мог видеть комнату и ее частичное отражение в зеркале. Роза подняла полы платья и отдалась Максимилиану. Акт был затяжным и страстным. У Максимилиана не было женщины более трех месяцев. Я наблюдал за их совокуплением, глядя в зеркало. В конце концов Роза полностью избавилась от одежды. Она вспотела и, косметика таяла на ее лице. У Розы красивое тело. Оно извивалось от неотвратимого вторжения. Максимилиан им вдоволь наслаждался. В итоге, после многократных оргазмов, Роза взвыла и упала на полуосвещенный диван. Я вышел из комнаты. Максимилиан, наверное, все понял. Понял, что Эвелина придет завтра, и время Розы, которое она собиралась уделить нам обоим, он использует самостоятельно. У него давно не было женщин... Я шел, смотрел на задумчивый город. Площадь Матисса. Холодное метро. Дрожание фонарных огней. Рекламная вакханалия. Позвоню Эвелине. Нет. Скорее всего, ее нет дома. Где она может быть? Она нужна мне. Нужна ли? Город стонет. Стон неудовлетворенных женщин и обессилевших от импотенции мужчин. Эрекция - не показатель мужского начала. Мужчина умирает, смертельно болен его организм. Женщина остается женщиной, но смерть мужчины неизбежно влечет ее загнивание. Она седеет, зубы от курения и пьянства желтеют и начинают крошиться, лицо бледнеет, сохнет кожа. Я люблю женщину... Я люблю явление Розы.

Открытие сезона. Достаются платья, костюмы. Альпинистские плащ-палатки выходят из моды. Вечером возле театров и филармоний собираются люди, явно предполагающие, что именно таким образом, посещая различные концерты и представления, они наполнят свою душу и в очередной раз ощутят свою исключительность, то есть интеллигентность своей натуры, непостижимо незамечаемую окружающими. Интеллигент, сморкавшийся на асфальт, мочившийся в подъездах и крывший матом уборщиц и не уступающих дорогу водителей, все равно остается интеллигентом в силу своей интеллигентности, а бездарность, пусть в смокинге, просто персона, осыпающаяся фразами и чрезвычайно меткими умозаключениями, не находит свое отображение в мире интеллигентности по причине отсутствия врожденной обеспокоенности своим "Я", бедственным, но бесспорно жизненно важным и бесконечно дорогим "Я", тем самым "Я", которое расчленяет мир, вплетая в него безумие творчества...

Максимилиан - интеллигент. Он может позволить себе многое, и мир должен быть ему благодарен за то, что он (Максимилиан) еще терпит его присутствие внутри себя и свое присутствие внутри него. Максимилиан релятивен миру, относителен ему, параллелен; смутные желания, возникающие в результате соприкосновения с ним, у Максимилиана преобразовываются в палитру образов и ощущений, раскрывающихся в его литературных испражнениях. Запах дорогих духов его соседки может превратиться в однопалого осьминога, а открытая пачка грузинского чая через некоторое время возникает в виде умопомрачительного заката на берегу Адриатического моря... И Максимилиан любит расправлять крылья... Однажды он будет парить над писсуаром, в котором утонул его роман. И единственный плевок в сторону Солнца подытожит любовь Максимилиана блаженством беспамятства. Лицо осталось на обложке журнала. Потом был стук в дверь. Пришла Эвелина.

У Эвелины длинные ноги и миловидная внешность. На лице мало косметики. Она всегда сексуальна. Я не знаю, почему она пришла ко мне. Ей, видимо, нравятся слабые мужчины, которым сложно носить девушек на руках. Я угадываю в ее поведении зависимость от моих волос, глаз, конечностей, от никчемного тела. Ей нравится мое лицо, оно мне и самому нравится; и, наверное, ей все-таки нужен мой голос и то, что им произносится, руки и оживающие с их помощью образы. Мне все нравится в Эвелине, но душа ее далека от меня, хотя ЕЕ проникновение в МОЮ душу неоспоримо. Мне почему-то хочется не прикасаться к Эвелине, а просто смотреть на нее, предаться пытке осознания ее беззвучия для моего слуха, лишь глаза порой выдают сексуальное влечение... Я захочу обладать ею, но беззвучие непоколебимо. Эвелина смотрит, как будто произносит молитву. Мой слух не восприимчив, глаза обретают ее тело. Эвелина сейчас расплачется. Я не заплачу. Эвелина подходит ближе, пытается обнять. Я поддаюсь - и она плачет... Ее губы - лепестки лилии, ее слезы - талый лед.

Я ждал, когда туман заглотнет город. Тогда Максимилиан будет радоваться вместе со мной. Мы встретимся на нашем привычном месте. Кто-то, как обычно, опоздает на минут 10-15. Мы выпьем вина во дворе нашей юности. Мы заговорим об упадке человечества, но как-то нежно и без иронии и сарказма. Да, благотворное влияние тумана. Гниение не беспокоит, а радует. Листва опала. Еще куда-то движется душа. Ее скольжение в иной мир продолжается. Максимилиан скажет: "Как бессвязно общаются люди..."

"Им нужно не общение, а отдохновение" - я скажу.

"Надо еще купить вина".

"Жаль, что нам нужно его ПОКУПАТЬ. У меня не осталось денег".

"У меня есть. Я говорил с Книгоиздателем. Он попросил четкости, упорядоченности сюжета; я согласился, получил аванс".

"Жаль. Приходится уничтожать себя ради вина".

"Мне все равно".

"Сегодня приходила Эвелина. Я не люблю ее".

"Она любит тебя. Она звонила, очень долго говорила мне об этом. Ей будет плохо".

"Мне тоже, в обратном случае".

Мы замолчим. Мы не заметим, как окажемся возле магазина. Вот мы входим внутрь, покупаем дешевое вино.

Я превращаюсь в него. Эвелина позволяла ему все. Он мог бить, кусать ее во время полового акта и просто из прихоти. И он несомненно ощущал ее желание подчинятся ему. Он мог прийти к ней домой ночью, когда она спит. Он приходит. Будит ее. Она кормит его. Удовлетворяет в постели. Утром он уходит. Он не говорит ни слова. Максимилиан часто говорил ему, что так поступать не нужно, что так - нехорошо. Но он не жалел ни Эвелину, ни себя. Эвелина знала, что такой порядок вещей - единственно возможный, все на что она в праве рассчитывать. Она пыталась создать иллюзию. Бедная, бедная, счастливая. Пусть "все равно", пусть холод и немой образ, "не мой" образ. Пусть звуки тают в шуме урбанизации и лица обретают искаженные формы в лучах больных фонарей и рекламных щитов. Пусть взгляд в небо не видит неба, а он приходит поздно ночью - и она вздрагивает, погружаясь в чуткий мир восприятий, распознавая его шаги, внедряясь в его дыхание, поддаваясь температуре его тела, разгадывая жесты и взгляды, вкрадываясь, пусть безрезультатно, в его сознание. Безрезультатность становится результативной.

- Здравствуй. Решил прийти?

- Снег на улице, - его ответ. - Что делала? - продолжит.

- Читала Гомера и Макиавелли. Мне жаль Приама.

- Я думал о тебе. Видимо, скучал.

- Мне нечего тебе сказать. - Она произнесла его имя, но я его не знаю. Может быть, это мое имя. Ее имя мне хорошо известно, но это знание не облегчает моей участи. Моя участь - безмолвие.

Я ощущаю отречение рук Эвелины от моей груди. Ее способы отдаваться самоотречению отнимают у меня голос. Я беспомощно глотаю горечь расставания. Как глупо терять человека, который жертвовал собой ради тебя. Я превращаю свой путь в глоток вина. У Эвелины теплое тело, но удаляющееся. Я отворачиваюсь, делаю шаги, еще шаги, шаги определяют физическое отдаление. Разрыв. Рвусь наружу. Не хватает улиц, чтоб успокоить глаза. Делаю шаги и ищу следы, смываемые дождем, укрываемые снегом. Когда я был землемером, мне было легко следовать и оставлять следы; теперь я становлюсь следопытом, пытливым, безропотным. Бесчестие признания. Не обмани. Нет, нет... Ведь самая жестокая правда честнее и нужнее мельчайшей лживой нотки. Картинки перед глазами. Калейдоскоп ее улыбок, ее безответные обиды, нереализованные чувственные позывы. Вот вижу наше единство на морском берегу, наше общее упоение волнами, цветом луны, силой ветра. Вот вижу ее в платье, которое мне нравилось, а я не признавался в этом, но она одевала его всегда вовремя. И вот вижу казалось бы нереальное исключительное блаженство, окутывающее нас внутри туманного города, вижу нас, победоносно обнимающихся, лишенных слов в связи с отсутствием необходимости выражать мысли, которые проникают в каждого из нас посредством неощутимых импульсов, как воздух при дыхании, как обмен слюной при поцелуе. Чувствую, нас окутывает эфир всеобъемлющего понимания...и вдруг... Вздох.