Нация и сталь

Операция готовилась Людендорфом с необычайной тщательностью и осторожностью. Никто и предположить не мог, что немцы скрытно к месту прорыва смогли подтянуть 4000 тяжелых орудий Круппа. Их перевозили в основном ночью. Днем же монстров Круппа скрывали в придорожных лесах. Даже копыта лошадей были обмотаны тряпками, чтобы не создавать ненужного шума. Скрип и железный скрежет заглушали отчаянное кваканье лягушек, брачная активность которых пришлась именно на это время года.

Новые модели крупповских пушек, которые сыграли решающую роль в третьем грандиозном прорыве Людендорфа, серьезно отличались от тех образцов, которые впервые смогли проявить себя при взятии фортов Льежа. Благодаря стараниям инженеров концерна дальность стрельбы была доведена до 81 мили. Парижане были обескуражены, когда тяжелый снаряд, выпущенный на расстоянии семидесяти семи миль от Парижа, взорвался на площади Республики. Новое орудие было снабжено и безупречной по тем временам оптикой, обеспечивавшей удивительную точность стрельбы даже на таком большом расстоянии. Бомбардировки французской столицы начались ещё 23 марта 1918 года и продолжались почти беспрерывно вплоть до 8 августа, который был назван немецким командованием "черным днем".

Его приближение уже было ознаменовано революционными событиями в России. Людедорф даже и представить себе не мог, насколько слабый у него тыл. Правление кайзера подходило к концу. Окопная война окончательно изменила мир, и прежним мифам и кумирам уже не было места. Масса почувствовала свою огромную силу и теперь оставалось только ждать, когда эта мощь и энергия проявит себя в такой же зверской форме, как это случилось в России.

"В первые дни февральской революции, - писал в своих мемуарах Керенский, - в здании Думы укрылись те бывшие чиновники монархического режима, которые вызывали особую ненависть населения. Днем и ночью революционная буря бушевала над арестованными людьми. Огромные залы и длинные бесконечные коридоры Думы были заполнены вооруженными солдатами, рабочими и студентами. Волны ненависти бились о стены. Стоило мне пошевелить пальцем, закрыть глаза и умыть руки, как вся Дума, весь Петербург и вся Россия захлебнулись бы в потоке человеческой крови, как это было сделано Лениным в Октябре".

Однако даже в относительно бескровную февральскую революцию в России все же не обошлось без массовых беспорядков и убийств. В том же Петербурге, о котором писал в мемуарах Керенский, за дверями государственной Думы, расположенной в Таврическом дворце, царил разгул анархии. Дикая радость победы смешивалась со вспышками насилия неистовствующей толпы. В Кронштадте, морской базе, расположенной рядом со столицей, матросы устроили кровавую расправу со своими офицерами: их убивали и зарывали трупы бок о бок с живыми. По улицам Петрограда взад и вперед с ревом проносились броневики, на башнях которых стояли революционные солдаты с развевающимися красными флагами. Пожарные команды, прибывшие тушить огонь в общественных зданиях, изгонялись солдатами и рабочими, которым доставляло удовольствие наблюдать за погибающими в огне прекрасными строениями. В особняке Кшесинской, официальной любовнице Николая II, все было перевернуто от подвала до чердака; прекрасный концертный рояль оказался разбит, ковры были залиты кровью, чернилами, а ванну забили окурками и не только ими. Масса показывала теперь, кто истинный хозяин.

Один из самых элегантных домов Петрограда был спасен благодаря сообразительности его владелицы графини Клейнмихель. Это её родственник, который участвовал в постройке железной дороги между Москвой и Петербургом ещё в середине девятнадцатого века, был упомянут в известном политическом стихотворении Н. А. Некрасова "Железная дорога". Еще до прибытия толпы сообразительная женщина заперла входные двери, закрыла ставнями окна и вывесила перед домом плакат: "Не входить. Дом является собственностью Петроградского Совета. Графиня Клейнмихель заключена в Петропавловскую крепость". В это время за закрытыми дверями хозяйка срочно упаковывала вещи и обдумывала план побега.

Некрасовские возгласы по поводу того, что русский народ "вынесет все и широкую, ясную грудью дорогу проложит себе", оправдались лишь в том смысле, что "бессмысленный и жестокий" бунт впервые вышел на огромное историческое пространство и готов был захлестнуть собой всю Европу. Вряд ли помещик Некрасов, который с удовольствием взимал недоимки со своих крестьян, обрадовался бы такому осуществлению своих пророчеств. Скорее всего, он так же, как и графиня Клейнмихель в тайне, за закрытыми дверями, начал бы упаковывать чемоданы, как это и делали многие представители прогрессивной интеллигенции, до этого неразумно призывавшие в своих писаниях святую, как им казалось, революцию.

В 1918 году настала очередь Германии. Хаос постепенно начал набирать силу и дал знать о себе на заводах главного оружейника страны, Густава Круппа. В этой цитадели стабильности, где все было предусмотрено "Генеральными предписаниями", казалось, нет места для каких бы то ни было социальных волнений. Но стихия Первой мировой не прошла стороной и царство Круппа. Во время своего визита кайзер Вильгельм II после банкета неожиданно для всех изъявил желание поговорить с народом. Это было во всех отношениях роковое решение.

Пришлось подчиниться монаршей воли. Императору Германии предложили войти на завод через ворота № 28. Хокс, главный менеджер завода, в своих записках отметил, что парикмахеры сделали эффектную завивку на голове стареющего правителя: "Он появился перед всеми ровно с таким же локоном, какой был изображен на любой монете Рейха". Одетый в военную форму, кайзер почему-то перетянул себя кожаной портупеей на манер английских офицеров. Была и трость, украшенная миниатюрным топориком в виде рукоятки - подарок благодарных Мадьяр. Создавалось впечатление, что перед немцами будет выступать какой-то космополит, а не германский император.

Неожиданно указав тростью на самую вершину угольной кучи, Вильгельм дал понять, что именно оттуда собирается обратиться к простым рабочим с речью. Густав буквально потерял дар речи от такой перспективы. Дело в том, что, несмотря на английскую портупею, император был одет в великолепный фельдмаршальский мундир, и золотой прусский орел распростер свои крыла на лобовой части блестящего шлема, из-под которого выбивались искусно завитые локоны оратора. Восхождение же на указанную кучу представлялось делом многотрудным. В один миг Вильгельм потерял бы весь свой императорский лоск и внешне мало чем отличался бы от чумазых рабочих, угрюмо собравшихся внизу. Мечта анархистов и революционеров хотя бы внешне воплотилась бы в этом пролетарском облике правителя Германии.

Используя весь свой дипломатический опыт, Густав сумел отговорить кайзера от опрометчивого решения. Аргумент был один: с высоты указанной кучи император будет общаться лишь с самим собой. Толпа не сможет разобрать ни единого слова. На миг Густав представил себе следующую картину: на самом верху о чем-то непонятном, жестикулируя и размахивая руками, кричит вздорный, весь перепачканный в саже старик. И грозный правитель тут же превратился бы в обыкновенного шута.

Доводы показались убедительными. Вильгельм очень хотел, чтобы каждое его слово было донесено до сознания простых людей. Внимательно осмотревшись, он указал той же злополучной тростью на ближайший ангар. Это надо было принимать как окончательное решение. Не оборачиваясь, как английский денди, поигрывая тростью при ходьбе, кайзер пошел к ангару.

За короткий срок следовало провести хоть какую-то фильтрацию среди рабочих, чтобы отобрать самых надежных, самых преданных, дабы избежать оскорбительных выкриков и прочих конфузов. Но император жаждал импровизации, а время поджимало, в результате чего в ангар потекла разношерстная толпа. Шоу обещало быть веселым.

Рабочих собралось 1 500 человек. Одетые в робу, в деревянных башмаках, они угрюмо, без малейшего сочувствия следили за тем, как из последних сил пытался вскарабкаться на платформу какой-то разодетый фант. "Мои друзья! обратился Вильгельм к собравшейся толпе. - Вопрос состоит в том, чтобы сделать последнее титаническое усилие... ибо все сейчас зависит именно от этого. В стране нарастают волнения, но волнения эти не берут начало в народных сердцах, они искусно насаждаются извне. Любой, кто прислушивается к этим речам, распространяет слухи в поездах, на заводах и фабриках или ещё где, совершает тем самым преступление против Отечества и является предателем, заслуживающим самого сурового наказания. И мы будем наказывать предателей, будь то аристократ, граф или простой рабочий. Я абсолютно уверен, что каждый из вас охотно согласится со сказанным мной".