Нация и сталь

Здесь дает знать о себе очень интересная закономерность: имя Берта в военной промышленности Круппа станет каким-то магическим, оно соединит в себе и страсть немецких романтиков, и знаменитые страдания юного Вертера по поводу несчастной, неразделенной любви к некой Шарлотте, и феноменологию Канта с её первопринципом в историческом самоопределении немецкого народа.

"Кто изучал историю стилей, - писал русский философ серебренного века В. Ф. Эрн, - того должно было всегда поражать глубокое и строгое соответствие между стилем данной эпохи и её скрытой душой. Насколько мы знаем историю, везде мы констатируем неизбежную потребность человечества бессознательно, почти "вегитативно", запечатлевать свою скрытую духовную жизнь в различных материальных образованиях. Одним из чистейших образцов самого подлинного запечатления духа в материи является средневековая готика... По башенкам, статуям, химерам, сводам, колоннам и ковровым vitraux готических святынь мы можем... проникнуть в самые глубокие тайники средневековой религии. И вовсе не нужно, чтобы эти материальные облачения духа известной эпохи или известного народа были непременно феноменом эстетическим, или, попросту говоря, были "прекрасны". Иногда и самое крайнее, отпечатлевшее в материи "безобразие" бывает точнейшею и нагляднейшею транскрипцией скрытых духовных реальностей...

Орудия Круппа с этой точки зрения являются безмерно характерными и показательными... Если рассматривать их "материю", то её строение окажется беспредельно тонким, замысловатым и - если можно так выразиться сгущенно-интеллектуальным".

Кто знает, какие тайны души самого Альфреда Круппа и членов его семьи, всего немецкого народа проявились именно в том, что самому разрушительному орудию, способному на многие десятки километров бросать на головы солдат многотонные бомбы, дали нежное женское имя Берта? Может быть, в разрывах снарядов крупповской одинокой душе слышались увеличенные в тысячу тысяч раз отзвуки разбитого зеркальца, упавшего с дамского столика в супружеской спальне в Садовом домике, и в этой ноте одиночества сплелись и вопли отчаяния юного Вертера, и многое, многое другое? Как знать? Как знать? Но если имя и есть миф, а миф, как утверждают современные философы, и есть действительность, то завораживающее душу бедного Альфреда Круппа божественное сочетание звуков - Берта - отразилось в дальнейшем в канонаде пушки-монстра, призванной мстить и за унижение в любви самого Круппа, и за многовековое унижение всех немцев в том числе.

Глава VI

Предвестие большой войны

Одиночество заставило Альфреда с головой уйти в работу. Постепенно фабрика заменила ему семью, и в моменты откровений он писал: "Я смотрю на своих рабочих как на собственных детей, чье воспитание - источник искренней радости хорошего родителя".

Однако незначительных заказов, поступавших из небольших немецких государств, таких как Бавария, Брауншвейг, Ганновер, и нескольких заказов, сделанных египетским правительством, было явно недостаточно, чтобы эссенская сталелитейная фабрика могла заниматься только производством пушек. Самыми невыгодными оказались небольшие заказы, полученные от прусского государства.

В письме от 19 января 1859 года Крупп в отчаянии писал своему парижскому представителю: "Хотя я и проявляю некоторый интерес к вопросу производства орудий, но я должен сказать, что меня давно увлекает идея прекращения производства оружия. Само по себе это производство не очень выгодно, особенно, если заниматься им так, как это делал я. Часто произведенные мною образцы не выходили за рамки опытных экземпляров, что было и невыгодно и неинтересно для меня, так как это мешало выполнению других заказов".

Прусская армия упрямо держалась за старую технологию и сделала заказ на бронзовые орудия для восьмидесяти батарей, причем заказ был передан конкуренту, что и заставило Альфреда сделать горькое признание в том, что отныне он собирается заняться "более выгодным в финансовом отношении производством колесных бандажей локомотивов, а также винтовых валов пароходов". Отныне он решил посвятить свою деятельность "исключительно мирным целям". Но этим благим намерениям так и не суждено было осуществиться. Судьба Круппа была предопределена свыше, и в его планы неожиданно вмешалась большая политика. Смертоносное ремесло Альфреда оказалось востребованным куда больше, чем мирное производство ободов для колес железнодорожных вагонов.

Дело в том, что в достопамятный день 24 июня 1859 года в Италии более трех сот тысяч человек столкнулись лицом к лицу в смертельной схватке. Боевая линия тянулась на пять миль, и сражение продолжалось более пятнадцати часов.

Вот каким предстает перед нами, благодаря очевидцу, самое начало грандиозной битвы при Сольферино: "Погода чудная, и ослепительное солнце Италии играет на блестящих латах драгун, улан и кирасир.

Австрийцы в полном порядке идут по ровным, свободным дорогам. В центре этой плотной движущейся массы в белых мундирах развиваются желтые с черным знамена с германским императорским орлом".

Но это лишь начало спектакля, лишь подготовка необходимой театральной декорации. А вот описание самого представления: "Австрийцы и французы топчут друг друга ногами, дерутся на окровавленных трупах, убивают врагов прикладами и распарывают саблями или штыками животы; это исключительно резня, борьба диких зверей, обезумевших от потоков крови; даже раненые отчаянно защищаются: у кого нет оружия, тот хватает за горло врага и рвет его зубами... Эскадрон кавалерии несется во весь опор: лошади давят подковами мертвых и раненых; одному оторвало челюсть, другому размозжило череп, третьему, которого можно было ещё спасти, раздробило грудь. Ржание лошадей, проклятия, крики бешенства, рев и стон страданий оглашают воздух.

Тут артиллерия мчится за кавалерией, прокладывая себе дорогу по телам убитых и раненых: мозги вытекают из черепов, люди и трупы раздавлены, земля пропитывается кровью, и вся равнина усеяна клочками и членами человеческих тел.

Французские войска взбираются на возвышенности и с дикой отвагой карабкаются на холмы под градом австрийских пуль и бомб.

Позиции австрийцев очень выгодны и удобны, они укрылись в домах и церквах. Но ничего не останавливает, не ослабевает резню: дерутся везде, в общем и один на один; каждую пядь земли отбивают штыками; берут деревни дом за домом; при каждой ферме - новый приступ, и все дворы превратились в бойни.

Французская картечь производит страшные опустошения в австрийской армии; она усеяла мертвыми телами все склоны холмов и достигает самых отдаленных частей войска".

Давно Европа не видела ничего подобного, давно, со времен Ватерлоо, такая масса войск не сходилась в одном месте с одной лишь целью уничтожить друг друга. Крымская война в этом смысле была лишь жалкой репетицией. Австрийская кампания императора Наполеона III словно пробудила европейские монархии от многолетней спячки, заставив всех ещё раз вспомнить крылатое латинское выражение: "Vic pacem, para bellum" ("Хочешь мира, готовь войну"). Показательно, что именно так, парабеллум (готовь войну), и назовет свой восьмизарядный пистолет немецкий конструктор Г. Люгер, который будут производить в дальнейшем на заводах Круппа, начиная с 1900 и до 1945 год, когда этот латинский лозунг приобретет особую актуальность.

Именно "французская картечь", как утверждает очевидец, и стала решающим фактором, определившим победу французской армии над австрийской. Прусскому королю было над чем задуматься, если учесть то обстоятельство, что Наполеон III ещё в 1855 году на всемирной французской выставке наградил промышленника Круппа Орденом Почетного Легиона за его чудесную стальную пушку.

И вот при королевском дворе у Альфреда появился надежный и могущественный союзник. В октябре 1859 года, то есть четыре месяца спустя после кровопролитной битвы при Сольферино, где немецкому оружию был нанесен серьезный ущерб, город Эссен неожиданно посетил наследный принц Вильгельм Бадденский, чьим наставником считался сам Бисмарк. Принц был любезно принят в Садовом домике, и после его визита Прусское военное ведомство оформило крупный заказ, заплатив гонорар на сумму в 100 000 талеров. Заводы Альфреда заработали с удвоенной силой. Круппа наградили рыцарским крестом царственного дома Гогенцоллернов, что выдвинуло его в разряд одних из самых заметных людей в тогдашней Германии. Альфреду удалось перебороть судьбу, удалось обратить на себя внимание своего правительства, и его пушки оказались наконец востребованными. Теперь он и не собирался переводить свое производство на мирные рельсы.