Нация и сталь

Таким образом, во главе огромной империи, игравшей важную политическую роль в жизни Европы, встал совершенно недееспособный монарх, подставная фигура, решения за которого принимались другими людьми. У Фердинанда были периоды просветления, когда он казался вполне нормальным человеком. Император интересовался различными вещами: старинными монетами, акварелью, ботаникой, техникой, позднее его главным увлечением стали железные дороги. Однако все это могло продолжаться до тех пор, пока правитель не погружался в глубокую депрессию.

Важнейшие роли в управлении империей в этот период играли члены высшего государственного органа - государственной конференции, так называемый триумвират: дядя императора эрцгерцог Людвиг, Меттерних и граф Франц Антон Коловрат. Причем последний постоянно находился в оппозиции к Меттерниху и пытался блокировать все его предложения. Часто это приводило к невозможности принятия решений. Существующие политические структуры тормозили дальнейшее развитие государства. Правительство опасалось общественных и политических последствий экономического подъема.

В этой ситуации попытки Альфреда Круппа косвенно с помощью своих предложений поставлять валки и другие товары на австрийский промышленный рынок не могли получить одобрение в высших кругах власти в Вене. Помимо этого в этих же кругах существовало, по крайней мере, две противоборствующие партии, каждая из которых стремилась заблокировать действия своей соперницы. Создавалось впечатление, будто эпилепсией был поражен мозг не только самого государя, но и вся страна находилась под влиянием общей депрессии.

"Австрийцы, - писал как-то Наполеон, - это нация, которая всегда опаздывает". В случае с Альфредом Круппом можно было лишь добавить, что с платежами по долгам австрийские партнеры не только опаздывали, но и старались вовсе забыть о каких бы то ни было деньгах. Эти хронические неплатежи по векселям со стороны австрийского правительства, по сути дела, поставили фирму "Фридрих Крупп" ещё раз на грань полного разорения.

Осенью 1840 года Альфред подписал контракт с венским монетным двором о поставке валков. Официальные лица хотели немедленной доставки необходимого оборудования и твердых гарантий. В контракте Альфред вынужден был сделать следующую приписку: "В случае, если валки или другие части механизма, поставленные нашей фирмой, сломаются в течение ближайших двух лет, обязуюсь заменить их новыми без дополнительной платы".

Такой контракт был полностью одобрен австрийским правительством, и с этого момента начались трудности. В течение нескольких лет, несмотря на титанические усилия, Альфред так и не мог добиться от властей законной оплаты своей работы. Все чиновники были с Круппом необычайно вежливы, но стоило ему упомянуть о деньгах, как их лица сразу вытягивались, и в ответ звучало какое-то невнятное бормотание. Продолжая настаивать на своем, Альфред обычно получал вместо ожидаемых денег лишь разъяснения, в которых говорилось о яко бы низком качестве его валков. Крупп готов был их тут же заменить на новые, но в этом, оказывается, не было никакой нужды. "Нет, нет, - вежливо говорили ему, - беспокоиться не о чем. Поломки не такие уж значительные". И Круппу предлагали зайти за деньгами в другое время. Он приходил вновь и вновь и все время получал отказ, который с каждым разом приводил его во все большую ярость.

В конце концов через полтора года Альфред оказался почти без наличного капитала. Все деньги существовали лишь на бумаге, да в форме пустых обязательств венских чиновников. Австрийский монетный двор не собирался возвращать промышленнику ни дорогостоящих валков, ни денег. В отчаянии Альфред написал прошение на имя барона Кибека фон Кубау, австрийского министра горного дела и монетной чеканки, где, в частности, говорилось: "Будучи вынужденным остаться в Вене до благополучного разрешения моего дела, я уже потерял 20 000 флоринов в результате вынужденного простоя и потратив за все это время на свое собственное содержание сумму, равную 7000 флоринам... Из-за всех этих убытков и из-за хронических неплатежей со стороны ваших чиновников я, Ваша Светлость, в данный момент оказался на грани полного разорения".

Но и на это прошение не последовало никакого ответа. Прошло ещё несколько недель, и Крупп решил обратиться вновь к министру. Но вскоре ему суждено было узнать, что в Вене времен правления Меттерниха обращаться к властям с подобными прошениями было абсолютно бесполезно. Бюрократическая машина, пораженная идиотией дряхлеющей власти, просто не способна была обращать внимание на подобные мелочи. Власть в Австрии жила по своим только ей самой понятным законам и не собиралась прерывать свой царственный полубезумный сон, отвлекаясь на писк какого-то комара или раздавленного ею человека.

Альфред же в отчаянии пытался вернуть хотя бы половину причитавшейся ему суммы. Австрийский министр смилостивился наконец и принял у себя Круппа, пообещав, что оговоренная сумма через некоторое время будет все-таки выплачена.

Альфред смог теперь вернуться в Рур и, вооружившись красными чернилами, подсчитал убытки. Пятнадцать лет занятий сталелитейным делом свели в могилу отца. Ровно столько же посвятил фабрике и Альфред и мало в чем сумел продвинуться. Угроза разорения, как голодный волк зимой, все время поджидала Круппа за воротами его дома. В отчаянии Альфред вновь обратился за ссудой в Берлин и вновь получил отказ. Известно, что в этот момент Крупп всерьез обдумывал возможность иммиграции в Россию. По этому поводу он писал: "Прусское правительство ничего не сделало для меня, поэтому я не мог бы считать себя неблагодарным, если бы решился покинуть свою родину и переехать в другую страну. Кто знает, может быть другое правительство более благосклонно отнесется к развитию собственной промышленности в доступных для него формах".

Трудно даже представить, какой могла быть дальнейшая судьба мира, если бы Крупп действительно иммигрировал в Россию и стал бы обычным русским немцем, каковых наши бескрайние просторы переделывали настолько, что они уже никак не походили на своих тевтонских предков. Но свято место пусто не бывает. Думается, что в Германии Круппов заменил бы кто-нибудь еще, а сталь и пушки все равно выплавляли бы. Само место - Германия - обязывало. А все немецкие промышленники не могли иммигрировать в Россию. Однако короли-то, безусловно, были бы, но характер их мог стать совершенно иным. В них, может быть, не было бы и десятой доли той одержимости, балансирующей на грани безумия, которая и придала, в конечном счете, всей картине последующей мировой истории особый готический оттенок. Альфред Крупп и Адольф Гитлер очень бы друг другу понравились, родись они в одно и то же время, как понравился фашистскому диктатору правнук последнего, носящего, кстати сказать, то же самое имя.

И ещё одно странное историческое сближение. Австрия чуть не погубила Круппа, а почти через сто лет эта же самая Австрия даст миру некого Шикльгрубера, больше известного в дальнейшем под именем Гитлер.

Может быть, в самый отчаянный момент своей карьеры Альфред неожиданно получил помощь от своего друга Золинга, с которым он посетил в свое время Англию. Теперь Золинг решился выступить перед Берлином в качестве гаранта. Фриц фон Мюллер, который сделал это в прошлый раз, сейчас дрогнул душой и решил уже не связываться с отмеченным несчастьем Круппом. Бывший поручитель, Франц фон Мюллер, в 1844 году вышел из состава фирмы после 9 лет совместной работы, в течение которых он непрерывно рисковал своим состоянием и даже вынужден был заложить собственное родовое имение.

Злой рок был похож на заразную болезнь. Между тем приходилось затягивать пояса. Рацион питания в доме Альфреда, как и в былые времена, вновь сократился до хлеба и картошки.

Однако с 1842 года банк Герштатт предоставил Круппу ещё один кредит в сумме 15 000 талеров, который этот банк оформил как ипотечную ссуду под залог металлургического завода. Поручительство Фридриха Золинга, решившего разделить хоть в какой-то мере несчастную судьбу своего друга Альфреда, и помогло вновь избежать полного краха. Благодаря добытым с помощью Золинга средствам, которые в 1846 году составляли 54 596 талеров, Альфред Крупп смог почувствовать некоторую финансовую свободу. Золинг был другом детства, но при этом по условиям договора Альфред обязан был еженедельно отчитываться перед своим фактическим спасителем за все, что было сделано, за каждый потраченный талер. Таково немецкое отношение к деньгам, к золоту, которое, в отличие от русской православной святой расхлябанности, немецкой душой воспринимается с неким мистическим трепетом. Золото ещё со времен древних германцев считалось знаком милостивого расположения или проклятия судьбы. Если оно, золото, есть, значит, Бог любит тебя, если его нет спасайся, кто может.