Римляне

Татьяна хочет что-то возразить, но Андрей Николаевич делает предупредительный жест и продолжает говорить.

Андрей Николаевич. Молчи, я все знаю, и ты не скажешь мне ничего нового!.. Да, иногда мне следовало быть жестче, тверже, решительнее, но я боялся подавить человека... Это ведь так просто: нельзя и все - ша!.. А что получается? Робкое забитое существо, раб, да-да, именно так! Он только с виду похож на человека, а внутри он весь сморщенный, скрюченный в три погибели - тело выросло, а душа так и не родилась, зачахла в утробе...

Татьяна. Ну зачем ты так говоришь, зачем?..

Андрей Николаевич (продолжает). А все эти секты: свидетели Иеговы, кришнаиты, адвентисты, мунисты - кого только нет!.. Почему? Они же так хотели свободы, проклинали коммунистов, Сталина, Советскую власть - ну так живите! Кто вам теперь мешает?..

Татьяна. Ты у меня спрашиваешь?

Андрей Николаевич. Гениальный Достоевский: и будут искать, кому поклониться, кому отдать свой хлеб, чтобы вновь, изголодавшись, получить его из этих же самых рук!.. Но кто сейчас читает Достоевского?..

Татьяна. Антон читал.

Андрей Николаевич. Что? "Подростка"?.. Или, может быть, "Игрока"?.. У Достоевского много соблазнов. Он весь - сплошной соблазн, и к черту все десять заповедей!..

Татьяна (сдерживаясь). Андрей, прекрати, я прошу тебя!

Андрей Николаевич (громко смеется). Все дозволено, все!.. Бог умер человек может вздохнуть свободно и творить все, что ему вздумается!.. А как же загробная жизнь? Карма? А это все имеется! (Хохочет.) Астральное тело, эдакая туманность, которая иногда через дисплей общается с родственниками, друзьями и преданными соратниками!.. (Хохочет громко, заразительно, но в смехе его порой проскакивают злые, жесткие нотки. Резко обрывает смех и после короткой паузы почти спокойно продолжает.) Жаловались: не дают сказать, запрещают, не пускают... Я как-то сказал одному такому: я разрешаю - говори... В ресторане Союза, тихо, шепотом, в самое ухо: я разрешаю - говори!..

Татьяна. Кому?

Андрей Николаевич (отмахиваясь). Неважно. Не помню... Какая разница?.. Ты все равно не знаешь... Двести сорок тысяч только партийных взносов... Из Парижа прикатил на такси... Менял машину на каждой границе: ему, понимаешь, Европу захотелось увидеть поближе, из окна дорожной коляски!.. Русский путешественник!

Гоголь! Карамзин!.. Потом говорил: осуществилась мечта - я ехал и ощущал прикосновение к историческим корням отечественной словесности! (Саркастически хохочет.) Татьяна. Я, кажется, знаю, о ком ты говоришь...

Андрей Николаевич. Ну, разумеется... Он еще пьесу написал про детей-узников фашистских концлагерей, о том, как они рвались домой из американской зоны оккупации: обходительный дядя Сэм в форме майора уговаривает мальчика уехать в Америку, а мальчик ни в какую - хочу домой, и катись ты, майор, к такой-то матери!.. Ха-ха-ха!

Татьяна. Я вспомнила: один мой знакомый работал тогда завлитом в детском театре, и когда к нему попала эта пьеса, он ужаснулся... Пытался как-то воспрепятствовать, но ему говорили, что все так и было, а он просто мальчишка, ничего не знает. И тогда он попросил меня дать пьесу тебе на рецензию...

Андрей Николаевич. На рецензию?.. Не помню.

Татьяна. А я очень хорошо помню: я привезла тебе экземпляр, ты прочел, сказал, что все это чистейшей воды конъюнктура, то есть попросту вранье, но давать какой бы то ни было письменный отзыв отказался - это, мол, все равно ничего не изменит. Странно, что ты это забыл...

Андрей Николаевич. Да-да, припоминаю... Впрочем, сейчас это уже все равно. Он умер два года назад.

Татьяна. Тогда, конечно, все равно.

Андрей Николаевич (набивая трубку). Последний роман так и не дописал. Не успел.

Роман о писателе, который пишет роман о писателе, пишушем роман о себе самом...

Капуста. Сплошная фальшь, ни одной искренней живой строчки... И ведь напечатали.

Посмертно. Дань памяти и уважения к заслугам. Каким? Перед кем?.. А ведь не дурак был, вовсе не дурак, знал свое место, свое настоящее место там, где не берут в расчет премии, звания, правительственные награды... Страшно мучался, пил в одиночку, в своем особняке на берегу Ладоги, где стены первого этажа были инкрустированы перламутром. Я ему как-то сказал: тебе, говорю, одной только вещи надо бояться... Забеспокоился, засуетился: какой, Андрюша? какой еще такой вещи мне надо бояться?! Революции, говорю... Посмеялись. (Невесело усмехаясь, раскуривает трубку, выходит на галерею.) Умирал хорошо, спокойно, без истерик, как римлянин. По крайней мере, внешне... Знал от чего, знал когда... Примерно, плюс-минус две недели. Хотя, казалось бы, что такое две недели?

Пауза.

Андрей Николаевич. Как-то на встрече со студентами филфака один начитанный молодой человек спросил его: а вот как так получилось, что на протяжении своей жизни вы так часто менялись? (Полуобернувшись в сторону веранды.) И знаешь, что он ответил?

Татьяна (медленно). Поживите с мое, юноша, и я посмотрю, как вы изменитесь.

Андрей Николаевич (легкое удивление). Верно. Но откуда...

Татьяна (перебивает). Я была на этой встрече. И было это не в университете, а в нашей библиотеке... Встреча с читателями. И вопрос этот задал мой бывший муж Виктор Чирвинский...

Андрей Николаевич. Как интересно. Я не знал... Впрочем, теперь это уже не важно.

Татьяна (невесело усмехается). А тогда было важно, и еще как важно. Ночами сидели на кухнях, пили кофе, обсуждали, спорили до хрипоты - о чем?.. Господи, если бы мы тогда знали!..

Андрей Николаевич. Что - знали?..

Татьяна. Что все так изменится... Библиотека работает три дня в неделю, половину сотрудников сократили, за последние три года два пожара, четыре кражи, одно наводнение... А читатели?.. Голодные, в обносках, глаза сумасшедшие... А чем занимаются? Один ищет снежного человека, другой доказывает, что земной шар представляет собой две сферы и что все извержения вулканов, землетрясения, дрейф островов происходят оттого, что внутренняя сфера в своем вращении отстает от земной коры, задевает ее, и вот в местах этих столкновений происходят всякие стихийные бедствия...

Андрей Николаевич. Н-да, скверная физика, но какая смелая поэзия!

Татьяна. Кандидаты наук, доктора, академики нашей новой отечественной Академии...

Андрей Николаевич. Русская наука!.. (Смеется.) Татьяна. Ты смеешься, а мне их жалко.

Андрей Николаевич (жестко). А мне нет... Я понимаю, они ни в чем не виноваты, они честно делали свое дело, а главное: они были послушны! Им было сказано: не лезьте в наши дела, играйте в свои игрушки - и мы вас прокормим! Но пришли новые люди и сказали: ничего не знаем! ни о чем таком мы с вами не договаривались!..

Кто не спрятался - я не виноват! (Смеется.) Татьяна. Зачем ты так говоришь, Андрей? Ты ведь так не думаешь...

Андрей Николаевич. Я по-разному думаю: сегодня так, завтра как-нибудь иначе...

Ведь на любое явление можно смотреть с разных точек зрения - не так ли?

Татьяна. Ты у меня спрашиваешь?

Андрей Николаевич. У тебя?.. Нет, я так, сам с собой... (Докуривает трубку, выбивает золу о столбик галереи. Смотрит в сад.) Ты говоришь: расскажи Антону свою жизнь! Представляю эту сцену: картинка из хрестоматии... Скажи-ка, дядя, ведь недаром... Да, были люди в наше время!.. Смешно. И потом в моей жизни нет ничего замечательного, ничего такого, что могло бы составить предмет для подражания. Как я при немцах в Курске на вокзале зажигалками торговал? Как в плен попал? Как Шуру с мамой встретил в лагере для перемещенных лиц?..

Беременную от американского сержанта-освободителя?.. Они ведь с нами особенно не цацкались... Шура никогда ничего не рассказывала, но я-то немножко представляю, как это все могло случиться... И не пожалуешься: кому? на кого?.. Мы же вас освободили, от смерти спасли, так что извольте кушать, что дают!

Татьяна (тихо). Саша мне рассказывала, как это все было.