Страница 25 из 92
В феврале 1922 года Авксентьев вернулся в Париж и занял покинутый им пост председателя Исполнительной комиссии. Он сообщил, что в результате дружного натиска на японцев со стороны других участников Вашингтонской конференции и неофициально действовавших в том же духе русских, не только делегатов Исполнительной комиссии, Япония выразила принципиальное согласие очистить Сибирь. Авксентьев отметил также, что сочувствие большевикам в Америке идет на убыль и тает, зато народилось и растет большевизанство - "меркантильное".
Миссия Авксентьева и Милюкова морально-политическая, как сказано, была успешна. Этого нельзя было сказать о ее материальных результатах: парижские аргонавты вернулись с пустыми руками. Дальнейшая судьба Исполнительной комиссии тем самым была предрешена: ей предстояло свернуться и ликвидироваться. Вместе с тем отпала и возможность созыва следующего Совещания членов {74} Учредительного Собрания, что входило в прямую обязанность Исполнительной комиссии. Таков был эпилог того, что осталось от Всероссийского Учредительного Собрания после нанесенного ему в январе 1918 года большевиками удара, оказавшегося смертельным.
В специальной книге о "Всероссийском Учредительном Собрании", вышедшей в 1932 году в издании "Современных Записок", я упоминал, что русская революция и ее Учредительное Собрание пошли не тем путем, каким шли другие революции со своими конституциями и, в частности, - революция английская. Когда 6 декабря 1648 года Долгий Парламент подвергся "Прайдову очищению" и одни из его членов, пресвитерианцы, были отправлены в тюрьму, а другим закрыт доступ в Вестминстер, народное представительство было унижено, но не уничтожено. Кромвель осуществлял свою диктатуру начал при содействии "очищенного" парламентского "Охвостья", состоявшего из шестидесяти депутатов-индепендентов.
Позднее, в 1653 году, "лорд-протектор" разогнал "Охвостье". Со смертью же Кромвеля "Охвостье" ожило - уже в числе сорока двух депутатов - и возглавило борьбу против сына и наследника Оливера Кромвелла, Ричарда. В этой борьбе "Охвостье" приобрело большую популярность и возросло до ста двадцати человек, за счет депутатов, которые были "вычищены", а потом "реабилитированы". Но и на этом не кончилась эпопея "Долгого Парламента". Он подвергся новому физическому насилию в 1659 году - правда, не надолго. Восстановленный вскоре в правах, он вынужден был согласиться на отмену принятых им с декабря 1648 года законов, и 16 марта 1660 года сам себя распустил.
Роль Совещания членов Учредительного Собрания в Париже ни в какой мере не походила на роль, сыгранную "Охвостьем" Долгого Парламента в Англии. Совещание собралось и действовало не в своей стране, а на чужбине, в эмиграции. Оно не было меньшинством парламента, претендовавшим на осуществление государственной власти, и не представляло собой консолидированного "Охвостья", состоя из случайно оказавшихся в центре мировой политики осколков Учредительного Собрания. Наконец, оно не обладало, да и не могло обладать на чужой территории, какой-либо физической силой и средствами.
Отношение большевиков к Совещанию нетрудно было предвидеть. Не успело Совещание кончиться, как "Известия" оповестили читателей 2 февраля 1921 года: "Керенский, Минор, Милюков, самая отпетая черносотенная братия до октябристов включительно, вкупе и влюбе, продолжает творить волю Кишкиных, Бурышкиных, Коноваловых и французских биржевиков". Пошлая демагогия дополнилась явной ложью: "Их попытка воссоздать военное вмешательство в русские дела не удастся, сколько там ни заседай при закрытых дверях". "Правда" не могла отстать от собрата и характеризовала участников Совещания как "группу наглых мерзавцев, белящихся и румянящихся, улыбающихся беззубыми ртами, подмигивающих пустыми глазами".
При такой, привычной для большевиков, оценке, естественнее было бы, если бы ненавистники и жертвы большевиков, крайние {75} антибольшевики, иначе расценивали Совещание. Случилось не то: крайние фланги трогательно совпали в своих суждениях. Не в тех же выражениях, но по существу с таким же глумлением отнеслись к Совещанию членов Учредительного Собрания правые кадеты, противники новой линии Милюкова, сгруппировавшиеся в Берлине около газеты "Руль", и, с другой стороны, левое крыло партии эсеров, отталкивавшееся от "соглашателей" и "фанатиков" коалиции.
Перекочевавший из Ревеля в Прагу Чернов перепечатал в "Революционной России" в 1926 году (в NoNo 26 и 27) "великолепный", по его словам, отзыв, который еще в 1921 году дал "Руль" в NoNo 694 и 728 - под непосредственным впечатлением от Совещания. Здесь говорилось: "Целое Учредительное собрание было устроено в Париже из беженцев, его бывших участников, с обширной канцелярией, обширным аппаратом, обширным бюджетом... Можно было думать, что обсуждаются отношения демократии и социализма, на самом деле демократия была nom de guerre группы друзей П. Н. Милюкова, а социализм служил тем же для группы политических друзей Авксентьева . .. Пожалуй, в уменьшенном масштабе, вне связи с действительностью и в других словах, - это был всё тот же спор о министрах-капиталистах и революционной демократии". Чернов, участвовавший в Совещании, правда, пассивно, перепечатал это под псевдонимом "Созерцатель", прибавив от себя дополнительное поучение: "Говорят о каре истории. Да, кара истории существует. Словно евангельскую смоковницу, обрекает она на бесплодие тех, кто не понял зова истории и не откликнулся на него, кто в собственной стране и в самый трагический момент ее жизни оказался чужаком и в лучшем случае умной ненужностью. Из этих политически 'лишних людей' состоит девять десятых даже лучшей части современной русской эмиграции. Они не хотят признать себя 'лишними', они нервничают, суетятся, барахтаются, объединяются, разъединяются, ведут друг с другом нескончаемые переговоры, словом, занимаются самой высшей политикой".
Глумливый тон "Руля" "Созерцатель"-Чернов в "Революционной России" заменил тоном высокомерия, столь же мало оправданным: Чернов никогда не был и, конечно, не стал большевиком, и наставление, преподанное им по существу всей русской эмиграции после большевиков, он не заимствовал у них. Но это был тот же строй идей и порицания, который большевики, придя к власти, нещадно направляли по адресу своих противников - всех, всех, всех не исключая и течение, которое вдохновлял и возглавлял Чернов.
Для иллюстрации беспочвенности политического противопоставления "себя" или "нас", социалистов, - "им", "умной ненужности", "лишним людям", подверженным "каре истории", можно напомнить афронт, который потерпела делегация партии социалистов-революционеров на конгрессе социалистического Интернационала в Гамбурге в 1923 году. Делегация заграничного представительства партии, в которой правое течение партии не было представлено, вынуждена была выступить с формальным письменным заявлением о том, что, лишенная возможности высказать полностью свое понимание, делегация на социалистическом конгрессе голосовала за {76} резолюцию о борьбе с реакцией, соглашаясь с ее общим содержанием, но никак не с формулировкой о признании власти большевиков.
Мое участие в Совещании и, особенно, в Исполнительной его Комиссии было не постоянным и ограниченным. На Совещании я выступал от имени членов эсеровской группы и, по их же поручению, вырабатывал резолюцию и вел переговоры с представителями других фракций о согласовании формулировок о пределах самоопределения российских национальностей и о взаимоотношениях между центральной государственной властью и территориально-государственными новообразованиями. В действовавшей больше года Исполнительной комиссии мое участие было еще менее значительным.
Я не был членом Комиссии. Как меня позднее осведомили, Фондаминский и я были главными кандидатами эсеров в члены Комиссии - после лидеров, Авксентьева, Керенского, Минора и Руднева: кандидатура Фондаминского считалась "деловой", моя - как специалиста. Но оба мы не были избраны, потому что личные претензии и влияния оказались сильнее "деловых" и иных соображений. Избраны были Макеев и Роговский. Мое сотрудничество с Исполнительной комиссией носило эпизодический характер. Помимо участия в составлении меморандума о Рижском договоре, я заменял в Комиссии Авксентьева во время его пребывания в Америке. Но то была пора угасания деятельности Комиссии, которая собиралась редко и, в отсутствие лидеров, воздерживалась принимать ответственные решения.