Диверсия

Ежедневно женщина, ведущая хозяйство, приносила Кате газеты и журналы. Кроме того, в распоряжении Кати был стереоинформатор, можно было смотреть спектакли и фильмы. Музыкальная аппаратура позволяла слушать любую музыку. Был и рояль, на котором Катя иногда играла.

Она работала в мастерской, но мало, изредка, что удивляло Севенарта и даже, как казалось Кате, заметно тревожило. Поразмыслив, Катя решила не огорчать своего "миротворца", как она с первой встречи окрестила Севенарта, и побольше работать. Так она и сделала. С этого дня ее чаще всего можно было застать в мастерской. Но что она писала? Манера ее заметно изменилась. Тематика картин была странной, ранее ей не присущей. Понять ее живопись было делом непростым. Даже посещавший ее иногда вместе с Севенартом искусствовед не мог в ней разобраться и задавал Кате бесконечные вопросы, что выводило ее из себя. В ответ на осторожные вопросы Севенарта Катя лишь недоуменно крутила головой и пожимала плечами. Иногда бывала более "доступной".

- Я и сама не могу объяснить, откуда это у меня. Просто появляется потребность писать именно так. То, что я делала раньше, - слишком примитивно. Я думаю, что это болезнь "роста", хотя не знаю, к чему меня это приведет.

А Севенарта это, кажется, устраивало. Он считал, что Катя успокоилась и настроение у нее неплохое. Похоже на то, что теперь у нее нет желания расстаться с этим уютным домом и, пожалуй, с ним.

Территория, куда Катя беспрепятственно могла ходить, заметно расширилась. Однажды, гуляя по парку, он" перешла овраг, поднялась на холм и направилась к аллее кипарисов, казавшихся на фоне окружающей зелени особенно темными и мрачными. Она подошла к ограде кладбища. Прошла вдоль стены с замурованными урнами. В самом конце ее остановилась у совсем недавнего захоронения: еще не высох скрепляющий камни цемент. Необычные цветы были посажены возле этого места:

яркие кусты календулы - цветок Украины, России, как считала Катя. Рядом с розами и лилиями он горел неярко, словно сознавая, что не смеет соперничать, Катя прочитала фамилию умершего: Франсуа Мелонье, какой-то француз. Еще молод. Подошли женщина и мужчина, после приветствия спросили Катю:

- Вы знали его?

- Нет. Я здесь недавно.

Ответ, по-видимому, удовлетворил пару, и они ушли, тихо беседуя.

Катя загляделась на бабочку. Она порхала над календулой, затем, словно торжествуя, взлетала высоко и снова припадала к цветам.

Захрустел гравий. Перед Катей остановился мужчина. Он был худ и бледен, одет в свободного покроя блузу с короткими рукавами и в темные шорты. Какая-то болезненная робость была в его взгляде, движениях. Он спросил заикаясь:

- Вы пришли к нему? - Он кивнул головой в сторону свежего захоронения.

- Нет, зашла случайно.

Незнакомец странно, как-то особенно печально еще раз оглядел Катю. Ее будто что-то подтолкнуло.

- А вы его знали?

- Знал. Его многие знали. А вот вы оттого и не знали, что никогда не приходите к нам. Не интересуетесь, значит... все... никто не нужен, лучше в одиночку...

Катя не могла понять-то ли он разговаривает сам с собой, то ли обращается к ней.

- Но я не знаю, куда это к вам. Вы так странно говорите.

Незнакомец не спешил ответить. Печаль в его глазах словно еще

сильнее обозначилась. Он вынул откуда-то из-под блузы маленький камешек с нарисованным на нем кругом и положил рядом со стеной.

- Что это означает? - Катя нагнулась, рассматривая камешек, не решаясь дотронуться до него.

- Это память о наших беседах. Круг - символ вечности...

- Он был вашим другом?

- Зачем? Не стоит это делать здесь. Так часто все уезжают, бросают людей... Уходят, все уходят... Вот так и живем, расставаясь вечно с кем-то и с чем-то...

"Он болен -видно по всему".

- Франсуа... Он француз?

- Вы хотите это знать, вам это нужно? Да?.. Хорошо, вы мне нравитесь, я покажу вам его облик. - Незнакомец опять откуда-то из-под блузы достал сложенный в несколько раз листок, развернул, разгладил. Контурным, мастерски выполненным рисунком анфас и в профиль был изображен человек явно негроидного типа. Катя едва удержалась от возгласа удивления. Она узнала этого человека. Но это же никакой не Франсуа Мелонье - он носил совсем другое имя... Катя дважды встречалась и беседовала с ним на выставках. Она помнит его улыбку: открытую, дружелюбную. Нет, она не ошибается - он не был похож на кого-то. Он был особенным, этот замечательный, без вести пропавший художник.

- Вам нравится его лицо?

- Очень. Хорошее, доброе. Вы страдаете от этой утраты?

- До чего вы странная... О чем страдать? Раз я помню его, значит, не утратил. А ему так лучше. Кончилась эта бессмыслица...

Глаза незнакомца вдруг изменили выражение, словно где-то в глубине засветился огонь. Он заговорил, хоть и заикаясь по-прежнему, быстро, и хотя Катя свободно владела французским языком, едва успевала улавливать смысл сказанного.

- Неужели вы все еще пребываете в неведении? И, похоже, радуетесь жизни? Но это ненормально, совершенно ненормально... Здесь мы только обязаны выполнить долг, внушить людям, чтобы они больше ни к чему не стремились. Остановиться... вернуться к истокам жизни, не бежать... Из-за этой спешки и алчности гибель неизбежна, близка. Он, - незнакомец указал рукой на урну, - выполнил свой долг, Сделал, сказал что нужно., хорошо сказал... Теперь он отдыхает Покой. Вам знаком покой? Вы изведали его?

Незнакомец крепко сжал запястье Катиной руки. Она отдернула её и инстинктивно отмахнулась как от безумного человека. Он тотчас же замолчал, взгляд погас.

- Ну да, я вас напугал... Но я не хотел этого. Я не понял, что вы еще не прозрели. А мне почему-то так хочется, чтобы мы одинаково смотрели на мир.

Катя, переполненная состраданием к этому, чем-то невыразимо симпатичному ей человеку, сама взяла его руку, слегка сжав.

- Я не испугалась... нисколько... наоборот, мне хочется подружиться с вами. Вы художник?

- Да. Я плохой художник, но много работаю - это требует выхода.

Вы мне очень, очень нравитесь...

- И вы мне. Проводите меня, я покажу, где живу. Меня зовут Катей, а вас?

- Я Жак Лавер.

Жак пошел с Катей и не отказался от приглашения на чашечку кофе.