Страница 12 из 16
Как на грех, в городе ни одного лекаря-сунца. Или неопытны. Или мечтают запросить подороже. Когда такое?!
- Нож!
Он поводил широким лезвием в пламени свечи.
- Госпожа?! - полувопросительно обратился он, и мягкое лицо залил румянец стеснения.
- Я готова.
- Вам лучше присесть.
Хель опустилась в придвинутое стражем дубовое кресло с высокой жесткой спинкой, заставившей распрямиться. Ни дама Истар, ни Саент не сказали больше ни слова, но в их глазах читалось неодобрение.
Она посмотрела на монашка, и у того дрогнули руки.
- Закатайте рукав, - почти беззвучно попросил он.
Услужливые лекарки исполнили приказание.
Несколько коротких надрезов, и вот он уже втирает серую кашицу. Так просто?
- Через час вам станет плохо, госпожа. Может быть, очень плохо. Но вы не умрете.
Хель презрительно улыбнулась. Он по забывчивости продолжал сжимать ее руку. Что ты знаешь о смерти, серв? И тут она посмотрела на его скурченные, похожие на птичьи лапки кисти. И ей стало тоскливо и мерзко самой себя. Видимо, знаешь...
- Саент, если все окончится хорошо, пусть это делают всем. Лекарки помогут.
- К сожалению, заболевшим это не поможет, госпожа.
- Жаль.
Хель уже перебарывала болезнь, когда мальчика достал арбалетным болтом один из тех, кто сбежал при захвате Храма и прятался в хатанских переулках. В святилище Семи Свечей монашку поставили свечу. И ставили еще долгие годы, когда уже забыли само его имя.
Мэй со спутниками въехал в Хатан через Сунские ворота, дня на три опережая обоз. Хмурый неразговорчивый стражник повел лекарей и свиту мимо складов Торжища, на Оружейную, направляясь к Госпиталю при Храме Семи Свечей. На одном из перекрестков Мэй незаметно отстал от них. Держась в тени, следовал он по темным, таким неузнаваемым и молчаливым хатанским улицам. Копыта печально цокали по булыжнику, и в сердце музыканта поселилось отчаянье. Он бы пустил коня в галоп, чтобы быстрее узнать, что с Хелью ( он побоялся спрашивать о ней у ворот), но старался двигаться терпеливо и медленно, опасаясь быть задержанным стражей. Однако едва не столкнулся с нею лоб в лоб, сворачивая на улицу Медников. Его предупредило глухое эхо и мелькнувший свет, он отступил в нишу, зажав морду коню, чтобы тот не выдал его ржанием. Конная стража с цокотом и легким звяканьем оружия проехала рядом. Мэй переждал еще немного и двинулся по знакомым переулкам в сторону Ратушной площади. Площадь, в отличие от темных улиц, была светла, как днем, по ней вдоль фасада Ратуши, Храма Предка и дворца Торлора выхаживала удвоенная охрана. Мэй не рискнул ехать через площадь, желая избежать долгих объяснений, а, приподняв бревно, миновал тайный узкий проулок и проник в Ратушу с тыла. Отодвинув знакомые доски, некогда позволявшие ему и Хели исчезать и появляться, когда вздумается, он оказался в парном, пахнущем навозом тепле конюшни. Мерно фыркали кони, и у Мэя стало легче на душе.
Прижимаясь к стене, Мэй миновал несколько ярко освещенных лестничных пролетов, пропустил несколько стражников и очутился перед высокой дверью в приемную. Трое охранников в цветах хатанской гвардии стояли перед ней, опираясь на бердыши и не собираясь ни уйти, ни задремать.
Мэй выругался, лихорадочно вспоминая расположение потайных коридоров. Благо, все механизмы были тщательно смазаны, и ни одна дощечка не скрипнула, когда он протиснулся по тесному пространству к панели, ведущей туда, куда ему было нужно. Он всегда боялся, что через этот ход могут проникнуть убийцы, но Хель полагалась на то, что мастера, строившие хатанскую ратушу, давно умерли, а планы сгорели в Сирхонский мятеж, и проникший в потайные коридоры скорее умер бы от жажды и голода, чем отыскал нужную дорогу. А еще она всегда верила в людей, которые ее охраняли.
Панель отошла, и Мэй оказался лицом к лицу с опешившим Саентом. Двое или трое людей, бывшие в приемной, тоже обернулись к нему.
- Где Хель?
- Там, - Саент указал на высокие тяжелые двери, украшенные чугунным узором. - Она больна, не ходи.
Стражники скрестили перед Мэем оружие, он с силой оттолкнул их.
- Стой!
Саент всей медвежьей тяжестью повис на Мэе, но тоже отлетел в угол. Мэй сейчас готов был сражаться со всем светом, лишь бы очутиться у постели жены.
- Ты заразишься! Дурень! Двуречье...
- А плевал я на Двуречье!
Саент облапил Мэя, и они, тяжело дыша, несколько минут пытали силы друг друга. Мэй уже не был тем хрупким мальчиком, которого с легкостью отшвырнул когда-то краснорожий барон, но и Саент набрал тяжести и силы, и они были почти равны теперь.
Испуганный стражник, боясь сказать слово, вытирал кровь, текущую из носа.
- Леший с тобой! - выхакнул Саент. - Иди. Медведь Сирхонский...
Мэй расслабленно улыбнулся. Если Саент шутит, все не так плохо.
Свечи горели на консоли, отгороженной легонькой сунской ширмой с гибкими ветками остожника и пышными цветами на желтой бумаге. У постели горбилась сиделка. Заснула с лицом, полуприкрытым черными вьющимися волосами, вышивка сползла с колен. Стараясь не потревожить, Мэй обошел ее и склонился над Хелью, разглядел ее хрупкое личико на полосатой подушке, осененное серым узором морны, худую руку, лежащую поверх кожаных и меховых одеял. Хотя в покое было тепло. Мэй испытал жалость и ужас и, наклонясь, поцеловал бьющуюся на виске жилку и старый, оставшийся с казематов Тинтажеля, шрам.
В окно вливался голубоватый полумрак - близился рассвет.
Болезнь непостоянна, как и всякая женщина, и через недолгое время поветрие закончилось, как началось, так и не выйдя за пределы Хатана. Виновные в измене слуги Предка были убиты, и Храм стоял темным призраком самому себе. Впрочем, люди, одолеваемые насущными заботами, казалось, о нем забыли. Ждала жатва, и для ежегодных торгов были раскинуты шатры под городом. Хель, бледная, похожая на тень, не могла оставаться в тесных коридорах ратуши, и Мэй купил для нее светлый дом с садом на окраине столицы, подальше от кожевенной слободы, где она медленно выздоравливала, избавленная от забот и волнений.
Хатан сбросил серые тенета скорби и смерти и выздоравливал вместе с нею. На пепелищах загремели мастерки каменщиков, зазвенели пилы, золотая стружка потекла в бурьян. Из Райгарда, Снежны, Ландейла заспешили в Хатан плотники и каменотесы. Жизнь продолжалась.