Страница 106 из 117
Только он собирался припустить рысью к Петеру Ашмонайту, как на улице показались первые телеги, нагруженные штопаными картофельными мешками, сумками и корзинами. Герман остановился. Он не хотел пропустить этот спектакль, хотел увидеть, как солдаты будут выгонять Виткуншу из трактира.
Один из гражданских зашел в прихожую, крикнул по-польски, вызывая Виткуншу. Старуха забралась в кровать и натянула до ушей одеяло. Мужчина вышел, качая головой. Тогда один из чужих солдат, не долго раздумывая, влетел в трактир, огромными шагами - через две, три ступени - взбежал по лестнице, чертыхаясь, оттолкнул Германа и распахнул дверь Виткунши. Герман слышал, как он молотил прикладом по перине, слышал взвизгивание Виткунши да, а как еще плачет шестидесятилетняя женщина, получив в поясницу удар прикладом, пусть даже и смягченный гусиным пухом.
Она, скуля, вылезла из кровати, надела платье, поверх него хорошую шубу из барсучьих шкур, пронесенную через все невзгоды, а сейчас безраздельно принадлежавшую вшам. Переваливаясь, круглая, как пивной бочонок, она выкатилась из трактира, бросила на него прощальный зареванный взгляд, медленно направилась к ожидавшей телеге. Из окна Герман видел, как трудно ей было на нее забраться. На это потребовалось какое-то время. А пока все наблюдали за этой сценой, из деревни подкатила вторая повозка. Герман вздрогнул: рядом лошадьми шла фрау Ашмонайт, а наверху на вещах восседал Петер. Ему стало ясно одно: Петер хочет ехать в Германию, и сейчас, в это самое мгновение, ему нужно сделать выбор между Петером и Йокенен, между Германией и далеким Азовским морем. Что останется от Йокенен, если Петер уедет?
Петер помахал рукой. Видя, что Герман и не собирается покидать свое окно, Петер пошел в трактир.
- Ты что? - крикнул он уже на лестнице.
- Я не поеду.
Петер уставился на него, не понимая.
- Ты сдвинулся? Когда мы свалим, здесь ведь больше ни одного немца не будет.
- Я должен ждать маму и папу, - возразил Герман и посмотрел на шоссе, как будто там вот-вот могли показаться два пешехода.
Но от Петера было невозможно так легко отмахнуться. Для него этот переезд в Германию был радостным событием, полным приключений путешествием к незнакомым городам - нечто такое, что на долю мальчика из Йокенен выпадает всего раз в жизни. А тут он еще добавил такое оптимистическое заявление:
- Твои родители наверняка уже в Германии! А иначе где же еще все те люди, которых здесь нет?
Позади них Алеша насвистывал песенку. Герман взглянул на него, и Алеша улыбнулся в ответ. Как объяснить Ивану, что он все-таки решил поехать в Германию? Он пошел в конюшню, где Иван хлопотал около лошадей. Герман остановился в дверях. Объяснений не понадобилось, Иван сразу же понял (а может быть, и вообще никогда не думал всерьез взять Германа с собой). Он отставил вилы в угол и полез по лестнице на сеновал. На последних ступеньках он остановился, стал шарить руками под балкой, ругнулся, поднял несколько досок и наконец нашел, что искал. Сунул Герману в руку пачку денег. Марки. Пять... шесть... семь... Восемьсот марок. При этом он много говорил, чего Герман не понял. Звучало как "счастливого пути" и "может, встретимся в Берлине" и "будь здоров". Герман равнодушно сунул деньги под рубашку, даже забыл поблагодарить. Вряд ли эти бумажки чего-нибудь стоят.
Все йокенцы, оставшиеся от войны, разместились на двух телегах. Сидели со своими пожитками среди мешков и узлов и мерзли под резким северо-восточным ветром. Шубгилла, как наседка в окружении своих многочисленных цыплят, майорша, молчаливая, углубившаяся в себя. Даже старую Воверишу, оставшуюся незамеченной при вступлении Красной Армии, поляки нашли в ее укрытии на опушке леса и извлекли оттуда. Она сидела среди одеял и желтых диванных подушек на второй телеге, а ее Пизо, тявкая, носился вокруг лошадей. Это было очень похоже на второй исход. Повозки, холодный зимний день - только не было стрельбы. И их было всего несколько человек - не сравнить с длиннющим караваном, выходившим тогда из Йокенен.
Ну, поехали. Бог знает, вернемся ли когда-нибудь в Йокенен. Боже мой, каким покинутым выглядело это гнездо - сейчас, когда из него уезжали все люди и угасали последние очаги!
Герман и Петер сидели сзади на последней телеге и болтали ногами. Прогрохотали по булыжнику мимо кладбища, свернули на шоссе на Дренгфурт.
- Это поляки, - сказал Петер, показывая большим пальцем назад на военных.
Герману это было абсолютно все равно. Его даже немного раздражало, что Петер так спокойно воспринимает их выезд. Петер опять с радостью спешил навстречу будущему. Если уж поляки выставили йокенцев, так должны были бы дать им какую-то еду, горячий суп хотя бы. Петер с вожделением подумал о дымящейся полевой кухне, которая, может быть, ожидает их на базарной площади в Дренгфурте. А потом он представил, что им предстоит поездка по железной дороге в Берлин. И совершенно бесплатно. Ну и ну, вот это событие!
- В Берлине ты наверняка сможешь что-то купить на твои деньги, - вдруг изрек Петер. Он вспомнил про деньги, которые Иван вытащил из-под балки конюшни. Все-таки, восемьсот марок.
Но Герман не мог оторвать глаз от домов Йокенен. Дом Штепутата исчез в снежном тумане одним из первых. Только деревья парка и замок с его башнями сопровождали их до самой мариентальской дуги.
Герман пытался отогнать от себя мысль, что это и есть прощание навсегда. Нет, должно было случиться что-то еще. Ведь не просто же уехать на трясучей телеге. Может быть, поплакать. Настроение было подходящее. Но Петер засмеял бы его.
Только Пизо понимал, что происходит. Он выл так, что могли разрыдаться и камни, и бегал, как сумасшедший, вокруг телег. Каждый раз, когда он пытался подскочить в теплые объятия Вовериши, возница бил его кнутом. Пизо пришлось покидать Йокенен пешком.
Около Мариенталя пошел снег. Вначале мелкие крошки, больно кусавшие лицо. Когда подъехали к Дренгфурту, вся земля уже побелела. Слева сгоревший продовольственный склад.
- Остались ли еще банки с сыром? - подумал вслух Петер. Он бы с удовольствием побежал туда проверить.
В Дренгфурте, как это ни удивительно, были люди. На тротуарах стояли дети и глазели на громыхающие телеги.