Страница 104 из 117
Надвигающаяся зима привела к лихорадочным сборам всего съестного. Выросшая диким образом картошка, шиповник. Поздние яблоки давили в кислый яблочный мусс. Даже груши-дички, растущие вдоль проселочных дорог, снова оказались в чести. Мальчики приносили терпкие груши домой, где их резали на куски и задвигали сушить в печь. Было целое событие, когда Герман и Петер нашли на одном поле за Колькаймом белую кормовую свеклу. На наскоро сколоченной тачке они привозили в Йокенен целые мешки, ссыпали во дворе трактира в большую кучу прямо под окном кухни. Как-то в воскресенье принялись за обработку. Мать Петера и Виткунша целый день и до глубокой ночи мыли и скребли свеклу. Трактир превратился в липкую колдовскую кухню. Белый пар и приторный запах проникали во все щели. Герман таскал дрова. Петер длинным поленом размешивал мутное варево, бурлившее на огне в баке, в котором обычно кипятили белье. После многочасового помешивания наскребли несколько банок сиропа.
Герману зима была не страшна. Пока Иван, Алеша и унтер-офицер оставались в трактире, всегда перепадало что-нибудь поесть. Об этом заботилась мать Петера, продолжавшая готовить русским еду. Одумалась и Виткунша. Всего несколько месяцев назад она готова была зубами и ногтями спасать трактир от русских, а сейчас радовалась, когда ей в кухне доставался кусок жареной селедки. И супы мать Петера варила в таком количестве, что всегда что-то оставалось. А когда солдат не было дома, она легко поддавалась на уговоры мальчиков нажарить сковородку картошки на масле из припасов Красной Армии.
Герман каждый день чистил русским сапоги - не большой труд, вполне стоивший того: Алеша давал ему за это пиленый сахар, а Иван время от времени печенье. Иван был забавный тип. Каждый раз, встречая Германа и Петера вместе, он утверждал, что в России есть два мальчика такого же возраста его сыновья. Где-то на каком-то море. Но он был не уверен, живы ли они.
- Едем со мной, - говорил он Герману, показывая рукой через Дренгфурт и гору Фюрстенау далеко на восток, наверное в сторону того далекого моря, название которого еще не упоминалось в сводках вермахта.
Когда начались дождливые дни, Герман взял на себя и отопление в комнате солдат. В отличие от чистки сапог это было даже интересно. Ему никто не мешал лежать на полу и раздувать в кафельной печке жар. Было тепло, настолько тепло, что он мог сушить свои носки. Правда, в тепле очень расшевеливались и вши.
Германа захватывало очарование пламени. Призрачные фигуры, фантастические синие, красные и желтые солдаты огненного короля, с постоянно меняющимися лицами, маршировали вверх и вниз, разливались лавиной по газетной бумаге, захватывали поленья и брикеты, завоевывали все. Против таких солдат ничто не могло устоять.
А газеты! Унтер-офицер бросал к печке прочитанные экземпляры "Красной звезды". Целыми пачками. Герман перелистывал их все, прежде чем отдать на поживу солдатам огненного короля. Он не понимал ни слова, но фотографии завораживали его, после того как до йокенцев так долго ничего не доходило из окружающего мира. Кто был этот маленький, азиатского вида человек, подписывающий на корабле, в окружении офицеров и фотографов, какой-то по-видимому важный документ? А фотография огромного грибообразного столба дыма, поднимающегося до облаков? Что там горело? В Йокенен никто не знал ни о гибели Хиросимы, ни о капитуляции Японии. Наконец, в старой потертой газете знакомое изображение: Бранденбургские ворота. Наверху, между головами четверки лошадей, несколько русских солдат со знаменем. Кругом развалины. Боже мой, и это Берлин! Веселый, солнечный Берлин. Теперь было ясно, что Германия проиграла войну. Герман вырвал фотографию из газеты и засунул под свитер. Показать Петеру: Германия проиграла!
В ноябре у русских был праздник. Революция или что-то вроде. "Это как день рождения фюрера", - подумал Герман. Алеша уже к обеду здорово набрался свекольного шнапса. Это было заметно по тому, как он шагал по лестнице через три ступени, и вверх и вниз.
- Пойдем, фриц! - сказал он Герману и потащил с собой в сад. Он направился в клетушку, которую трактирщик Виткун соорудил среди кустов крыжовника для своего садового инструмента. Выломал из стенки пару досок, чтобы открыть поле для стрельбы. Выдвинул из этой амбразуры ствол своей винтовки. Герману нужно было стоять рядом с Алешей в темной будке и смотреть, выражать восхищение, видя, как хорошо стреляет солдат Красной Армии. Шагах в пятидесяти от них была помойка, привлекавшая ворон, первых ворон из тех, что осенью слетались в Йокенен из окрестных лесов. Они беззвучно, почти не взмахивая крыльями, плыли над деревьями парка, кружили в высоте, осматривая землю, и наконец слетались на отбросы. В этот момент Алеша спустил курок, и грохнуло так, что будка закачалась. Раз, еще раз... Одну ворону он сбил уже на лету. Алеша гордился своими воронами, разумеется, мертвыми. Он повесил их на забор, как вешают для просушки тряпки. Потом он попробовал сделать то же с воробьями на крыше, но больше размолол черепицы, чем настрелял воробьев.
- На! - довольный Алеша втиснул Герману в руки свою винтовку. То, о чем Герман не смел и мечтать за все время великих побед германского вермахта, теперь случилось: ему вверили настоящее оружие! Тяжелый какой, этот карабин. Вот спусковой крючок. Герман нажал, не очень целясь. Выстрелил куда-то в потемневшие ветви деревьев парка. Ничего, Алеша, казалось, был доволен.
Когда они вернулись в трактир, Иван пел песни. Он пел таким низким голосом и так громко, как, наверное, ревет медведь. Алеша извлек из-под кровати бутылку. Протянул Герману под нос. Резко пахло прокисшей кормовой свеклой. Алеша налил Герману стопку и чокнулся с ним.
- Пей, фриц!
Герман поперхнулся, закашлялся и покраснел. Алеша смеялся. Иван уже не только ревел, как медведь, он еще и стал плясать сам с собой казачка. Оба нисколько не обеспокоились, когда Герман, отправившийся в погреб за брикетами, с полным ведром грохнулся с лестницы. Алеша с песнями помогал собирать брикеты в ведро. Веселый праздник Революции!
Иван больше не плясал, он заснул, положив голову на подоконник. Алеша пытался найти еще браги, но Иван успел вылакать все. Ладно, тогда спать. Не дожидаясь вечера. Герман впервые лег спать раньше Виткунши. Он не чувствовал ни назойливого ползанья вшей, ни холода, забирающегося в кровать через картонку, набитую на окна там, где не было стекол.