Светлана

Светлана одернула смявшееся платье, что-то искала на полу. Подходя к дивану, Костя, не заметив, задвинул под стол мягкие комнатные тапочки. Нагнулся и поднял их с виноватым видом. Маленькие такие, совсем как иг­рушечные.

 — Ты потом опять ляжешь, хорошо?

Кажется, он был готов обувать ее сам.

Бледная щека чуть заметно порозовела. Светлана по­спешно взяла тапочки:

 — Идите, я сейчас.

Она приглаживала растрепавшиеся волосы.

На столике у кровати большая пачка писем. Среди множества солдатских треугольничков Светлана безоши­бочно выбрала один и протянула его Косте. Он пробежал глазами письмо, написанное семь лет назад, в котором он убеждал маму, что никогда не нужно падать духом.

 — Мама, я понял... Мамочка, я тебе обещаю!

Зинаида Львовна умерла через три дня, рано утром, на рассвете.

Светлана срезала в саду все белые цветы, астры и флоксы. Сначала Костя сказал: «Режь все подряд!», а потом раздумал — пускай останутся, мама сама сажала.

Днем приходили знакомые и совсем незнакомые Косте люди. Много народу приходило.

Костя стоял в столовой у окна, когда пришли школь­ники с венком. Две девочки, выходя из комнаты Зинаи­ды Львовны, громко заплакали.

В горле перехватило от этих детских слез...

Еще кто-то подходит к калитке... Александра Павлов­на Зимина.

Костя быстро прошел через кухню черным ходом и сбежал со ступенек в сад.

 — Костя, вы... уходите?

Светланка... И откуда она только взялась?..

 — Светлана, Александра Павловна пришла, я не мо­гу с ней сейчас разговаривать!

 — Костя, вы только не уходите очень далеко! Пожа­луйста!

 — Ладно.

Он похлопал себя по карманам — портсигара не бы­ло, забыл на столе.

Он прошел в самый дальний, заросший уголок сада и сел на скамейку, за кустами сирени и черемухи. Как ча­сто эти кусты подвергались опустошению в весеннее вре­мя — для Нади.

Прошуршали шаги за спиной... Маленькая загорелая рука положила на скамью портсигар и коробку спичек. Костя обернулся — никого уже не было, только легкий удаляющийся шелест шагов за кустами...

Очень много народу пришло на похороны.

Приезжали из дальних колхозов. Очень много было ребят. Все сотрудники библиотеки были здесь — библи­отека закрылась на несколько часов.

Говорили — Костя сам этого не знал, — что мама ра­ботала в библиотеке больше двадцати лет.

Вернувшись с кладбища, Костя прошел по комнатам. Все было прибрано, вещи расставлены, как при маме. И Светлана и Мария Андреевна уходили тоже. Кто это сделал? Кто позаботился обо всех гнетущих мелочах, о которых так не хочется думать, когда горе? Косте каза­лось, что все делается как-то само собой.

Он присел на подоконник в столовой. Хотел закурить и сейчас же потушил спичку — вспомнил, что не курил здесь при маме, чтобы дым не шел в ее комнату.

 — Костя, вы когда уезжаете?

 — Сегодня.

 — Ведь вы могли бы до завтра остаться... Вы гово­рили, ваш отпуск...

 — Нет, нет, я сегодня поеду.

Ни одного дня, ни одной ночи в пустом доме!

 — Можно, я с вами до вокзала? Ведь я тоже в Мо­скву возвращаюсь.

 — Конечно. Поедем вместе... Трудно тебе будет учиться теперь — пропустила много.

 — Ничего. Догоню. Костя... а вы знаете, который те­перь час?

Нет, он не знал, не заметил, что уже так позд­но. В сущности, надо было хватать чемодан и идти на станцию.

За эти несколько дней Костя привык беспрекословно исполнять все Светланины просьбы. Все, что делала Свет­лана, она делала для мамы. Просьба Светланы была как приказ. Сейчас просьба не была высказана, но... Костя почувствовал, что Светлане хотелось бы остаться, никуда не торопиться сегодня. Он представил себе ее, такую ма­ленькую, такую измученную, в вокзальной толпе. Уло­жить бы ее сейчас, чтобы выспалась. Да и с Марией Андреевной не попрощался.

Он тихо сказал:

 — Если хочешь, поедем завтра.

Прямо перед окном цвели георгины, похожие на хри­зантемы, мамины любимые. Хорошо, что не срезали вчера все цветы, что клумбы остались и сад не выглядит опу­стошенным. А впрочем, начнутся холода — вымерзнут все равно...

 — Я приеду сюда как-нибудь в воскресенье, — сказа­ла Светлана, — поработаю в саду. Нужно будет укрыть яблони и розовые кусты, а георгины выкопать — ив под­вал... Я знаю, как нужно делать, мы прошлой осенью...

Что она, в мыслях читать умеет?

 — Спасибо. Светлана, ты вообще... Я тебе... я даже не знаю, как сказать!

Запрыгали губы, прикусил их покрепче, опять достал папиросу, сам на себя рассердился, швырнул ее за окно.

Папироса попала как раз в клумбу и, скользнув с лис­та на листок, провалилась между стеблями — зелеными сверху, уже подсыхающими внизу.

И вдруг обожгло воспоминание.

Когда приезжал в сорок четвертом, много курил — утром и перед тем, как заснуть. А окурки — куда же их? Курить стал только на фронте, к пепельницам привычки не было. Окно открывалось как раз утром и вечером... Окурки летели за окно, в сад. В воскресенье, как всегда, проснулся рано. Мама подметала в саду, сгребала граб­лями сухие листья. Осторожно подошла к его окну — она думала, что он еще спит, — и стала руками выбирать из цветов окурки, нагибаясь за каждым.

Он распахнул окно, закричал: «Мама, какая же я свинья!» — и выпрыгнул к ней в сад...

Костя быстро вышел, почти выбежал из дома и, раз­двигая руками стебли цветов, искал брошенную папиро­су. Постоял, кроша ее между пальцами.

 — Светлана, я скоро приду.

Светлана взглядом спросила:

«Один хотите пойти?»

Костя взглядом ответил:

«Да».

Светлана видела, как он прошел через мост и свернул на знакомую улицу... К Зиминым пошел, хочет спросить у Александры Павловны, нет ли писем от Нади. Хотя... казалось, что он совсем о другом...

А Косте было все равно куда идти, лишь бы двигать­ся. Просто ноги сами повели в привычном направлении. Он прошел мимо Надиного дома, даже не заметив этого.

Сначала был тяжелый сон усталости. Потом замель­кало что-то в сознании... Казалось, где-то рядом откры­ваются и закрываются двери, кто-то ходит туда и сюда.

Голос Марии Андреевны:

 — Костя, это ты? Опять бродишь, не спишь?

Светлана, уже проснувшись, не сразу сообразила, где она.

Было совершенно темно.

Ах, да! Она в Костиной комнате, Мария Андреевна — в столовой, а Костя сказал, что ляжет на кушетке в ком­нате Зинаиды Львовны. Он ответил не сразу. Должно быть, стоит в узеньком проходе, за занавеской. Вот что-то сказал Марии Андреевне совсем шепотом — Светлана не расслышала — и ушел к себе.

До чего опять стало тихо!.. И опять чуть слышно скрипнула дверь...

Спала или нет? Кажется, спала... Но все так же темно. Еще очень рано. Или очень поздно?.. Теперь шаги в саду...

Завернувшись в одеяло, Светлана прижалась лицом к стеклу.

Бывают в сентябре такие чернильно-темные ночи...

Деревья почти не отделяются от неба. Под деревьями движется красной точкой огонек. Остановился, опустил­ся немного — там скамейка.

Иногда вдруг представится: что-то было уже такое же, похожее!

Было. Так было пять лет тому назад. Такая же осен­няя ночь. Только тогда луна светила.

У Кости болела раненая рука, и так же вот он не мог заснуть, места себе не находил!

Зачем уговорила остаться? А если бы уехал, разве бы­ло бы легче? Может быть, выйти к нему? Нет. Мария Андреевна вышла бы, если бы это было нужно. Она тоже не спит — вздыхает, ворочается... Светлана озябла у окна и легла опять. Засыпала и снова просыпалась. И каждый раз — или осторожные шаги в комнате Зинаиды Львовны, или беспокойный огонек папиросы в саду. 

Когда поезд тронулся и отъехали немножко от стан­ции, стало видно школу на холме и видно, как идут к ней ребята со всех сторон, по дорогам и узеньким стежкам, через поля, из дальних и из ближних деревень.