Светлана

В избе было темно: все окна плотно завесили. Но все-таки кое-где в щелки пробивался лунный свет.

Когда глаза немного привыкли к темноте, Светлана увидела, что Костя сидит, согнувшись, обхватив правой, здоровой рукой левую, завязанную, и раскачивается из стороны в сторону, будто баюкает ее. Потом что-то чирк­нуло, желтый огонек зажигалки осветил на мгновение ли­цо, нахмуренное, с плотно сжатыми губами. Огонек погас, осталась только красная точка папиросы. Она беспокойно двигалась зигзагами туда и сюда.

В углу шевельнулся Ромашов, прислушался, тихо ска­зал:

 — Ты что не спишь, Костя?

 — Рука что-то разболелась, будь она неладна! — сер­дитым шепотом ответил Костя.

 — Сходил бы в медсанбат.

 — Спасибо! Чтоб из-за этой чепухи опять в госпи­таль положили? Належался!

 — Еще бы не обидно, — посочувствовал Ромашов: — ни тебе повоевать, ни тебе маму повидать. Осколки-то все вынули?

 — А кто их знает! Кажется, все.

Ромашов скоро заснул, а Косте, видимо, невмоготу стало сидеть на одном месте. Он вышел в сени, осторож­но прикрыв за собой дверь.

Светлана слышала, как на улице его негромко оклик­нул часовой.

Шаги то удалялись, то приближались к дому.

Кажется, Светлана все-таки задремала. Когда она проснулась опять, Костя уже снова сидел на лавке и ку­рил, поджав под себя ноги, прикрывшись шинелью.

Он отодвинул немного одеяло, висевшее на окне, и смотрел в щель, как будто желая определить, скоро ли наконец начнется рассвет. И все перекладывал больную руку и так и эдак и никак не мог найти удобное положе­ние.

Шофер открыл дверцу кабины:

 — Садитесь, товарищ младший лейтенант!

 — Нет, нет, — сказал Костя, — я не один еду, с вами девочка сядет, а я в кузов.

На крыльце Светлана прощалась с хозяйкой, обни­мала ее «в последний раз», и еще раз, и «в самый послед­ний...» Несмотря на ранний час, были провожающие. Клетчатый узелок с вещами девочки, совсем легкий вна­чале, увеличился почти вдвое: каждый из маленьких Светланиных приятелей считал своим долгом сунуть ей что-нибудь «на дорогу» или «на память». Капитан нагнулся и поцеловал девочку в лоб:

 — Ну, Светлана, счастливо тебе!

Она серьезно ответила:

 — И вам тоже.

Капитан протянул Косте руку:

— Так имей в виду, Костя, эту неделю мы еще здесь, а дальше — догоняй!

 — Догоню, товарищ капитан! Светлана, садись к шо­феру.

Но клетчатый узелок уже полетел в кузов. Светлана подпрыгнула, стала на широкое твердое колесо и с лов­костью мальчишки перемахнула через борт.

 — В кабину садись, тебе говорят! — уже строго ска­зал Костя.

 — По-вашему, я буду в кабине сидеть, а раненый тря­стись в кузове?

Девочка преспокойно стала усаживаться поудобнее на сложенном брезенте.

 — Ты слезешь или нет?

 — Нет.

Голова Светланы исчезла за бортом. Капитан усмех­нулся.

 — Я вижу, скучать в дороге ты не будешь, Костя! Федя, дай ей шинель какую-нибудь, ведь ее продует, она совсем раздетая.

Костя, стоя на колесе, перешагивал через борт грузо­вика.

 — Раненому все равно придется трястись в кузове.

 — Зачем же вы-то сюда?

 — Буду следить, чтобы тебя ветром на поворотах не выдуло.

Машина затряслась, загрохотала и поехала. У крыль­ца все махали ей вслед.

Светлана встала, держась руками за борт, и тоже за­махала платком.

 — А ну, сядь! — сказал Костя. — Завернись в ши­нель хорошенько, благо она тяжелая, придержит те­бя хоть чуточку!

Светлана опустилась на коленки; ей хотелось еще ра­зок посмотреть на деревню отсюда, издали. Но дорога сделала крутой поворот, и теперь за холмом уже ничего не было видно, только изломанные, изувеченные снаря­дами верхушки желтых осенних кленов.

На ветру было холодно, и оба уселись впереди на бре­зенте, под защитой кабины.

 — Так, — сказал Костя, — значит, всякая кнопка рас­считывает, что ей удастся мной командовать?

 — Где кнопка? — вызывающе спросила девочка.

 — Вот она, кнопка! — Костя легонько щелкнул Свет­лану по небольшому, чуть вздернутому носу.

Девочка с негодованием отодвинулась от него:

 — Не деритесь!

Машину качнуло на ухабе. Костя схватился за боль­ную руку.

 — Вот видите, — сказала Светлана, — не послуша­лись меня, растрясете руку, будет опять как ночью!

 — То есть, что это «будет опять как ночью»? — уди­вился Костя.

 — А вот то самое.

 — Уж очень ты глазастая!

Они выехали на шоссе. Светлана опять привстала на колени.

 — Ты что?

 — Так. Посмотреть. Отсюда нашу школу видно.

Грузовик поехал быстрее. Светлана села и больше уже не оборачивалась.

 — Ты здесь давно живешь?

 — Нет. Маму как раз перед войной сюда перевели.

 — А в Москве бывала когда-нибудь?

 — Была один раз... папа поехал и меня взял.

Костя замолчал. Это было как с его рукой: с какой стороны ни дотронься — больно.

 — Товарищ лейтенант, а вы в Москву в командировку едете?

 — В командировку.

 — А потом опять на фронт вернетесь?

 — Потом опять вернусь.

Девочка кивнула головой, как бы успокаивая лейте­нанта, что больше она его об этом расспрашивать не бу­дет: мало ли что — может быть, военная тайна.

 — А что у вас с ногой, товарищ лейтенант?

 — С какой ногой?

 — Вот с этой, на которую вы немножко хромаете?

 — Ты и это уже разглядела, глазастая? Эту ногу я еще весной об немецкую мину ушиб.

 — Это которые в земле лежат?

 — Нет, которые с неба падают.

Светлана сейчас же поняла:

 — Ага. Миномет. Товарищ лейтенант, вот, наверное, мама ваша обрадуется, когда вас в Москве увидит!

 — Откуда ты знаешь, что у меня мама в Москве?

 — А я ночью слышала, как тот, другой лейтенант ска­зал, что вы маму в Москве повидаете.

 — Не совсем точные сведения, — возразил Костя, — мама моя не в Москве, а под Москвой живет — тридцать километров.

 — Ну так что ж, увидитесь все-таки с ней?

 — Увижусь, конечно.

 — Вот я и говорю — обрадуется. Товарищ лейтенант, вы мне скажите, как вашего капитана зовут, и адрес дайте.

 — Зачем тебе?

 — А как же! Он сказал, чтобы я ему писала из Москвы.

 — Дело важное, — согласился Костя. — Вот тебе блокнот, вырви страницу и записывай номер полевой почты.

В солдатских карманах всегда бывает тесно. Вместе с блокнотом Костя вынул и положил на колени фотогра­фию и два письма.

 — Это вашей мамы карточка? — спросила Светлана и вдруг покраснела и смутилась, как смутился бы взрос­лый человек, совершивший бестактность: девушка, сня­тая на фотографии, не могла еще быть ничьей мамой.

Костя засмеялся, тоже слегка покраснев:

 — Нет, это просто одна знакомая. Нравится тебе?

 — Нравится. Красивая очень,

 — А мама моя вот.

Светлана долго и внимательно разглядывала фотографию. Наконец, вздохнув, сказала с глубоким убеж­дением:

 — Она очень хорошая, ваша мама!.. А вашу знако­мую Надей зовут?

 — Ты что — цыганка или Шерлок Холмс?

 — Нет, я просто глазастая. Вот здесь на конверте на­писано: «Надежде Сергеевне Зиминой». Написали пись­мо, а отправить не успели — сами поехали.

 — Почему все-таки ты так уверена? Может, это маму мою Надеждой Сергеевной зовут?

 — Не-ет! Вашу маму Зинаидой Львовной зовут. И фа­милия Лебедева, как у вас. Ей вот это, другое письмо, без конверта, треугольничком сложено!

«Ну и бес эта девчонка!» — подумал Костя, расхохо­тавшись и краснея все больше и больше.

 — Ладно, проницательная женщина, вот тебе каран­даш, пиши: «Капитан Шульгин...»

Когда адрес был записан, Костя стал опять расклады­вать по карманам свое имущество.

 — Странно все-таки, — сказала Светлана: — вам руку только перевязали, и все. Когда рука ранена, ее пола­гается вот так еще чем-нибудь широким к плечу подвя­зать. А то вы ее и туда и сюда...