День свершений

Я уж, грешным делом, подумал — не махнуть ли одному, пока они там развлекаются книжечками, но сдержался. Нет, с ними этот номер не пройдет — шутя догонят. Тут хитро надо…

Вдруг — топот, кто-то на крыльцо выбежал. Так и есть: мордатый!

— Стэн, — орет, — ты где?

Подхожу. Бруно в небо пялится, глаза поблескивают как-то странно, будто у него там стеклышки вставлены.

— Слышишь? — спрашивает. — Гудит!

— Где гудит? — говорю. — Лавина, что ли? Спокойно спрашиваю, знаю: не время еще лавинам. Он башкой качает:

— Нет, парень, не лавина… Туда смотри! — И пальцем в сферу тычет.

Пригляделся я, вижу: в просвете между двумя вершинами блеснула темная точка — словно металлическая. И вроде — к нам летит, будто птица. Тут и гул с неба донесся, вернее — стрекот. А штука эта летающая все ближе, буквально на глазах растет. Что за наваждение, думаю, сроду таких птиц не видал! Лота с Яном уже рядом, тоже в небо уставились.

А стрекот все громче, как бы накрывает сверху. Монахи услыхали — и во двор, руками машут, галдят.

Опешил я, по правде говоря, растерялся. Капая там птица!.. Чешет к нам прямо по воздуху невиданная машина величиной с сарай, наверное! Рыло тупое, стеклом сверкает — чем-то на стрекозу смахивает. А сверху крут прозрачный, словно нимб. И прет точно на монастырь, со снижением. Тут меня будто ожгло. — А ну — в дом! — ору. — Быстро!

И только мы успели в помещение заскочить, как замолотит с неба: ду-ду-ду-ду!.. Я на пол брякнулся, вижу — по двору очередь прошла, искры снопами. Потом по-крыше словно молотом — весь монастырь затрясся… Понял я, что за штуковина к нам пожаловала. Геликоптер это, боевая летательная машина! Раньше, говорят, они часто летали.

Подполз я к окошку — по счастью, они здесь узкие, как бойницы! выглядываю. Висит, гадина, совсем рядом, как привязанная, на боку белый круг, знак сферы. В брюхе черная дырка — люк, оттуда пулемет и шпарит. А монахи мечутся по двору, как бараны, хоть бы за камни спрятались, дурни: в упор их косит! Эх, думаю, была не была…

Просунул винтоаку ялмаровскую, поймал в прицел того типа в люке, пальнул. Попал, не попал — не знаю, но пулемет сразу заглох, а машина вверх шарахнулась, чуть скалу винтом не зацепила! Ага, не нравится. Выстрелил я еще разок вдогонку — это уж точно мимо — и во двор. Геликоптер уже высоко усвистал, никакой пулей не достанешь. У крыльца отец Тибор лежит, скрючившись, — переломало очередью беднягу. Еще трое или четверо — у ограды, кто-то стонет. Троица моя уже над ними хлопочет. А у меня ноги дрожат, в ушах звон колокольный…

Ведь это что выходит?.. На Станция — рейтары, в горах — гвардейцы экзарха, теперь еще и геликоптер! В общем, и снизу и сверху обложили, как волков. Не случайно же это, не бывает таких случайностей! Даже идиоту ясно: это за нами. Вернее — за ними! Сотни солдат, отборнейшие части, гоняются по всему Призенитью за какими-то тремя типами, из которых один — щенок желторотый, вторая — девка, а третий… третий вообще черт-то что, ни в какие ворота не лезет. Это что ж такое натворить надо, чтобы такая кутерьма поднялась — представить страшно?!

И еще я понял, что кругачи им давно на хвост сели, еще до Комбината. То-то они так вперед рвались, даже не свернули, когда я им знак подавал. Станциям — тоже из-за них, сфероносцы, видать, всю округу прочесали. Великие боги, что же делать? Нельзя же против целого света — вчетвером.

Повернулся я, обратно в дом поплелся. Раненых уже сюда перетащили. Бруно с Лотой что-то с отцом Тибором делают, хотя там, по-моему, делай не делай, ничем не поможешь! Мир, как говорится, праху его, добрый был старикан…

Входит Ян — насупленный, бледный, глаза, как две колючки. И что-то шепчет сквозь зубы — ругается, что ли? Увидел меня, подходит.

— Что они, совсем озверели? В безоружных!.. — выкрикивает. А у самого губы трясутся, кулаки стиснуты.

Что тут скажешь?.. Пожал я плечами, вздохнул.

— Ладно, — говорю мрачно. — Идти надо… Монахи без нас своих отпоют…

Смотрит он на меня глазами круглыми, будто не слышит. Потом вроде что-то в них блеснуло — дошло.

— Послушай, — вдруг говорит тихо, — отсюда есть другой выход?

Я головой покачал, у самого душа в пятки: что еще?

— Понимаешь, какое дело, — продолжает, морщась, — геликоптер-то на перевале сел… Я проследил. Хорошо бы нам другой путь поискать.

Все у меня внутри обмякло, сел, где стоял, винтовку коленями стиснул. Ну вот и добегались! На Седловине один человек с пулеметом армию удержит, не то что нас!

Понял я, что хана нам — и вроде полегчало. Конец так конец, от воли богов, как говорится, не уйдешь…

СЕДЛОВИНА

Ночь была на исходе, оставался час темноты, может, чуть больше. Стэн хорошо чувствовал время — никаких часов не надо. Перед рассветом в горах всегда так: тьма будто сгущалась, давила на грудь — даже дышать трудно… Впрочем, здесь — на перевале — всегда не хватало воздуха.

Стэн нацепил очки и невольно зажмурился. Мир вспыхнул призрачным сиреневым светом, будто в горах, на всех вершинах одновременно, зажглись миллимы гигантских факелов. И опять он затаил дыхание: чудо есть чудо.

Он лежал прямо в пушистом снегу, зарывшись в сугроб чуть не по самые брови. Вокруг было светло, как днем. Просматривалась каждая трещина в скалах, каждый камешек. Четко, ясно, словно глаза стали еще зорче — лучше, чем днем!

Слева, за близким перевалом, плавной умопомрачительной дугой нависал заснеженный массив Армагеддона. Вершина, обычно скрытая туманной дымкой сферы, блистала лиловым девственным снегом. Оттуда, пронзая Зенит, бил тонкий, с волосок, световой луч — Священная ось мира. Правее вздыбилась четкая, словно нарисованная цепочка дальних вершин; за ними лежала Проклятая долина — страшное место, откуда никто не возвращалсА. А впереди, всего лишь в сотне шагов, в неглубокой заснеженной ложбине горбился темный силуэт геликоптера — провисшие винты почти касались снега. Даже пулемет виден в приоткрытом люке дулом на тропу…

Да, они все-таки пошли наверх. Арифметика проста: сзади сотня гвардейцев при полном вооружении — верная смерть; впереди — экипаж воздушной машины, человек пять-шесть Правда, у них пулемет и отличная позиция — тоже верная смерть. Но все же: сто или пять?! Конечно, днем бы они не прошли, тропа из ущелья просматривалась вдоль и поперек, их перестрляли бы еще на дальних подступах. А вот ночью — совсем другое дело. Ночью в горах никто не ходит, и, стало быть, их здесь не ждут.

Стэн осторожно потрогал очки — надежно ли сидят? — не дай бог потерять! Бруно выудил из своего рюкзака эти штуковины на тропе, когда их тьма накрыла. Стэну тогда даже не по себе стало. С виду — очки как очки, легкие, в металлической оправе, неказистые. А нацепишь всесильные боги! — ночи как не бывало!.. Очки ночного видения, вот как они назывались. Конечно, здесь, в Призенитье, никто о таких и не слышал. Простой бинокль — и тот редкость!

И одежонка подходящая у них нашлась — вроде чехлов с капюшонами. Материя на ощупь совсем тонкая, на рыбьем меху, а влезешь туда, молнию — взык, капюшон на голову, и как в печке! Красота… Комб называется.

Стэн погладил рукав, вздохнул. Странный материал, скользкий, будто жиром смазан, а не пачкает. Лежишь в снегу — и хоть бы что, словно на травке летом. Да-а, экипировочка у них что надо, любой позавидует. Вот бы такую — насовсем!

Чуть скрипнув снегом, подполз Бруно, залег рядом.

— Ну? — негромко спросил Стэн.

— Спят, — сказал Бруно. — В палатке, вон за тем выступом… Четверо. Пятый — в машине, Зацепил ты его тогда.

Стэн непроизвольно погладил винтовку: ага, зацепил!..

— Так чего ждем? — возбужденно воскликнул Ян, всматриваясь вдаль. — Вперед!

Они с Лотой залегли по левую руку от Стана А все время о чем-то шептались. Стэн досадливо отмахнулся, повернулся к Бруно.

— Не знаешь, где у него горючка? — испросил, кивая на машину.