Молодость

_______________

* Сумма, завещанная крупным капиталистом Коньяком Французской академии для ежегодной раздачи самым многочисленным семействам по рекомендации кюре и мэра (Прим. перев.). _______________

Г-жа Б. была на последнем месяце, когда, как на грех, музу пришлось уехать на дальний рынок -- покупать скот. Всего два дня отлучки. Дела прежде всего.

Не успел Пьер Б. уехать, как у жены начались схватки.

-- Сдается мне, что роды будут трудные, -- сказала молодая женщина своей сестре-служанке. -- Боли сильные, но словно не такие, как нужно. Ну, не глупо ли, что Пьер уехал!

Потом, попозже:

-- Хорошо бы тебе сходить за доктором в Лизье. Пьер ничего не скажет. Не бойся оставить меня одну. Время еще терпит...

Лизье в двенадцати километрах. Девочка бежит туда. Врач, неопытный новичок-стажер, приезжает с ней в одноколке (тогда еще не было автомобилей). Ничего не разузнав у простоватой девочки, он не берет с собой ни одного из инструментов, требующихся на случай тяжелых родов. К тому же он не хирург. Он торопился, правда, и девочка почти всю дорогу бежала, но с того момента, как она покинула сестру, прошло три часа. Когда врач наконец приезжает, -уже ночь.

Когда на следующее утро Пьер Б. возвратился с рынка, он увидел с крыльца -- дверь в комнату была распахнута настежь -- ужасное зрелище. На смятой постели, вся в крови, бездыханная -- его молодая жена с распоротым животом. У нее в ногах кусок кровавого мяса: все, что осталось от ребенка. В комнате -- невероятный беспорядок; на полу, на столе -- окровавленные инструменты: нож, косарь, шпиговальная игла. Акушерских щипцов оказалось недостаточно; кухонный инвентарь, пущенный в ход, говорил об отчаянии слишком юного врача, который один в полутемной комнате, потеряв голову, хватался за все, что попадется под руку. Перепуганная служанка сбежала, как только началась операция.

Возмущению моему не было границ. Я решил отправиться на розыски доктора, возбудить против него судебное дело. Я поехал в Лизье, но остановил коляску, не доезжая до его дверей. Как сейчас вижу, где я слез. Я вижу, улицу, дом, вижу, как я хожу взад и вперед, готовя обвинительную речь и стараясь вообразить, какое смущенное существо передо мной предстанет; юный врач, карьеру которого я собирался погубить, был, конечно, не орлом, а неопытным мальчишкой, не старше меня самого, и ответил бы мне, что в таком ужасном стечении обстоятельств весь опыт мира не помог бы при полном отсутствии вспомогательных средств. Расхаживая взад и вперед, я представлял себе его волнение, беспомощные движения в полутьме, его растерянность, отчаяние, и настолько пережил сам этот кошмар, что в конце концов вернулся в коляску, чувствуя, что у меня не хватит духа еще удручать беднягу.

Больше настойчивости я проявил в деле Мюло. Все сказанное выше я написал лишь ради того, чтобы перейти наконец к Мюло. О, его я узнал бы изо всех! Из-за него одного стоило полюбить родные места. Я привязываюсь по-настоящему не к местности, -- к людям. Я сталкивался в моей коммуне лишь с мелочными интересами, стяжательством, скрытностью, со всеми элементарными формами эгоизма, лишь с угрюмыми и хмурыми лицами, лишь с корявыми либо уродливыми фигурами. Мюло не был местным уроженцем. Даром что нормандец, он ни на кого не походил, и по изысканности его манер легко бы представить себе, что он побочный сын какого-нибудь аристократа. А иногда мне хотелось вообразить его русским по крови, чтобы объяснить мягкую ласковость его мужицкого взгляда. Он носил бакенбарды, как все кальвадосцы. Он был некрасив, правда, но в чертах его лица не было ничего вульгарного или тупого, ничего низкого. А главное, говорил он гораздо правильнее, чем любой из обитателей коммуны. Когда, став мэром, я начал его примечать, ему было около сорока лет. Вскоре я очень привязался к нему. При встрече я всегда разговаривал с ним и часто сворачивал с дороги посмотреть, как он работает. Его, простого землекопа, "поденщика", Робидэ употреблял на самую черную работу.

Одной из его специальностей была прокладка и чистка дренажных труб. Когда-то Робидэ уговорил мою мать осушить несколько расположенных на скате лугов, откуда по природе почвы плохо стекала вода и где траву заглушали осока, хвощи и камыш. Дренажные трубы были неудачно проложены, то ли недостаточно глубоко, то ли слишком узкие, и их быстро забивало, словно свалявшейся шерстью, корнями каких-то подземных растений, трубы прочищали длинными железными прутьями, но прутья эти скоро натыкались на какое-то препятствие, и стоило немного нажать -- труба раскалывалась. Тогда приходилось разрывать землю, обнажать трубы, приподымать их, чистить, менять. На это уходили целые дни. Каждые полгода -- начинай с начала. Работы стоили дорого и нимало не улучшали лугов, но особенно меня интересовали, потому что я старался определить, что за растения, корни которых Мюло вытаскивал громадными пучками, могли так разрастись. Как сейчас вижу, лежит он на болотной земле, уткнувшись лицом в камыши, промокший, весь в грязи, и проталкивает железный прут.

-- Видите ли, сударь, от этого дренажа никакого проку ни вам, ни лугу. То-и-дело приходится чистить. Скотина наступает на муфты и давит трубы. Из десяти шесть надо менять. Похоже, что те, кто заказал работу (он никогда не называл Робидэ по имени), находят в этом выгоду...

Впрочем, он никогда не жаловался, а говорил:

-- Я так работаю только для того, чтобы дать детям возможность избрать другое ремесло.

У Мюло было два сына и три дочери. Старший, рослый парень лет шестнадцати, работал у кузнеца на перекрестке; он был развитее других, не водился с деревенскими и, как только выдавался свободный день, убегал к товарищам в Лизье. Со мной он еле кланялся при встрече.

-- Да, -- говорил Мюло, -- он у меня гордый. Стесняется говорить с теми, кто знает, чем занимается отец. Не то что бы он меня презирал, но... Что ж, не всегда из детей выходит то, что тебе хочется. Зато на остальных детей я не нарадуюсь.

Мюло жил со своей семьей на заброшенной мельнице, над спущенным прудом. На стене домика еще видно было подливное колесо, давно переставшее работать. В доме всегда было чисто и прибрано. Хозяйство вела молодая женщина. По возрасту ее нельзя было принять за мать детей Мюло. Где-то существовала настоящая г-жа Мюло, но она так давно уехала, что никто не знал, где она. После многих хлопот и неприятностей Мюло наконец добился развода.