Полигон смерти

К зиме готовили пушки и гаубицы для перевода на зимнюю смазку и заново просаливали похожие на поршни воротники противооткатных механизмов. Для этого требовался говяжий жир: чем-либо другим кожаные воротники пропитать невозможно. По совету начальника мастерской я написал рапорт командиру, прося его выдать три - четыре килограмма говяжьего жира. Вечером вызывает меня командир и в присутствии снабженца начинает внушать:

"Это что за обман? У тебя есть специальная пушечная смазка, зачем тебе жир, картошку жарить? "

С трудом удалось убедить, что нельзя нарушать технические условия. Нечто подобное было и на полигоне.

Инженер Володя Казарин, докладывая высокому начальству в присутствии одного из полигонных политработников, сказал: "А один подземный прибор "захлебнулся". Он не рассчитан на высокие показания". В конце совещания политработник возмущенно потребовал разобраться, почему прибор поставили в воду, в результате чего он захлебнулся...

В другой раз представитель из Москвы заявил Сердобову, что морская группа никуда не годна, поскольку не выставила на поле корабли... Сердобов, еле сдерживаясь, ответил:

- Воды нет. К тому же на Новой Земле, говорят, и корабли выставляли, но опять же не на суше.

- А сами начальники как живут? - кипятился Василий Николаевич в беседе со мной. - Ходят в белых шелковых кителях, ездят в герметических "Победах", радиоактивную пыль не глотают. Некоторые оставили жен и укрылись за колючей проволокой. Здесь никто не осудит, сюда не приедет первая жена устраивать скандал - не пропустят.

В этом он был прав. Несколько руководящих офицеров обзавелись вторыми семьями. Двое из них - политработники.

Улеглись в тот раз далеко за полночь, но скоро проснулись от робкого стука в дверь. Я открыл и в освещенном коридоре увидел молодую женщину в цветастом декольтированном сарафане. Назвав меня по имени и отчеству, она сообщила, что меня просят посетить "спецотдел". И добавила:

- Одевайтесь, я подожду у подъезда. Проходя мимо вахтера, я спросил:

- Кто эта женщина?

- В "особняке" работает, - ответил солдат.

Я подумал, что "особняком" называют дом начальника полигона и, видимо, эта женщина - его домработница. Но когда вышел из подъезда, все стало ясно.

- Вас просят в третью комнату особого отдела. Это двухэтажный дом возле столовой.

"Прознал особист про наш разговор с Сердобовым, - мелькнула мысль. Сработал подслушивающий аппарат".

В третьей комнате меня встретил подполковник лет сорока. Лицо добродушное, и в разговоре прост.

- Ничего, что поздно? - тряся обеими руками мою руку, спросил он. - Мы работаем ночью - не жарко.

- Если надо, можно и ночью, - ответил я, садясь к столу.

- Вижу, ты артиллерист. На фронте, видать, бывал - ордена, медали... Я тоже в артиллерии воевал.

Правда, орденов нет. Медаль за выслугу. Ты на каких фронтах был?

Я ответил. Сказал, что был контужен и ранен. В то же время подумал: "Подступается издалека. Все это ему известно по моим анкетам".

- Я зашел бы сам к тебе, но ты не один, с соседом, - сказал подполковник. - Как он?

- Что вы имеете в виду? - уклончиво ответил я. - Если как специалист, то не знаю, а если бы и знал, не сказал, подписку давал. А как человек - хороший, справедливый. Убежден, что не шпион. Если бы заподозрил, сам бы пришел к вам.

- Черт с ним. Есть более важный вопрос, - насторожил меня подполковник. У моего начальства вкрались сомнения по твоей биографии.

- Насчет ареста моего отца?

- Отца оклеветали, посадили, а потом разобрались. Правда, в тебя уполномоченный пальнул из пистолета... Но не надо было убегать с ружьем в лес. Это все мелочь. А вот как ты оказался на полигоне в 1952 году? Почему в нашем журнале задержанных значится твоя фамилия, номер офицерского удостоверения? Было дело?

- Да, здесь подозрения явные, - начал я каламбурить. - Офицер с нечистой биографией сначала пробирается в военную академию, затем в Генеральный штаб и, работая на иностранную разведку, проникает на полигон под видом охотника. Через два года перебирается на особый объект в качестве начальника группы. Теперь готовится на подводном аппарате уплыть по Иртышу в Ледовитый океан, а дальше - тю-тю! Ищите...

- Ну, брат, ты как мой коллега, который передал мне бумаги на тебя. Точно так же он фантазировал.

И, сразу оборвав разговор, особист попросил письменно изложить два момента из моей биографии. Первый: как и почему в меня стрелял милиционер, и второй: каким образом я еще в 1952 году побывал на ядерном полигоне?

- Завтра или послезавтра принесешь в эти же часы.

Уже на рассвете вернулся я к себе и никак не мог заснуть. Я сомневался, что особый отдел интересуется только тем, что сказал подполковник. Не так-то он прост.

7 ноября 1937 года мне исполнилось шестнадцать лет. Проснувшись, я увидел плачущего отца. Он сидел возле стола в пальто, которое надевал только при выездах из лесхоза, без картуза. Седые волосы взъерошены, кулаки приставлены ко лбу. Мать стоит рядом и успокаивает его.

- Что случилось? Ответила мать:

- Отца исключили из партии и сняли с работы...

- Вот так, сынок, - выдавил отец неузнаваемым голосом. - Я с Чапаевым советскую власть отстаивал, с бандой на Тамбовщине дрался, наш дед батраком у попа был, мы хлеба не ели досыта, а меня к кулацкому роду причислили, говорят, фамилия нашей матери адмиральская. Я про такого, Истомина, и не слышал никогда. Исключили из партии... За что?

Через два дня отец исчез. В школе мои товарищи со мной не разговаривали, а учителя не вызывали к доске.

Однажды к нашим воротам подъехал грузовик.

- Мы должны описать имущество и произвести обыск, - объяснил приехавший милиционер и достал из кожаной сумки на ремне блокнот. - Всем сесть и не двигаться.

Я заметил, как мама повела глазами, догадался: надо бежать. Я схватил ружье, выбил стволами раму и бросился головой вперед, как в воду. Упал на дрова, вскочил и побежал к забору.

- Стой! Стрелять буду! - кричал милиционер.

Когда я переваливался через забор, раздались один за другим выстрелы. Мне показалось, что я сильно ушиб ступню. Прихрамывая, побежал в березняк.

В старом шерстяном свитере, в отцовских брюках, наполовину обшитых кожей, и в его яловых сапогах, без шапки, я убежал в густой лес и там забрался в лисью нору. Снял сапог и ужаснулся: белый шерстяной носок весь красный - пуля прошила левую ступню.