Страница 4 из 44
Кабур был мерзляком, быстро заболевал, и с наступлением холодов его обычно дурное настроение портилось еще больше.
Каждый вечер, после 17.30, он покидал рабочее место в филиале "Прожин" ("Прогресс на вашей кухне") в южной части города. Хотя автобусная остановка находилась напротив "го конторы на площади Алезия, он отправлялся на конечную станцию 38-го маршрута - Порт д'Орлеан, чтобы наверняка ехать сидя и на всем пути до Восточного вокзала не отрывать глаз от газеты. Читал он обычно "Монд".
В этот вечер, не похожий на другие, ибо он лишь утром вернулся из командировки, первой за последние десять лет, Кабур отступил от некоторых своих привычек. Во-первых, забыв в ящике стола перчатки, решил плюнуть на них и не возвращаться, поскольку спешил вернуться домой, где скопилась пыль за целую неделю. Затем - чего с ним никогда не случалось - зашел в пивную на Порт д'Орлеан и выпил за стойкой кружку. С момента выезда из Марселя ему все время хотелось пить. В купе он спал одетым, потому что вместе с ним ехали женщины, и еще оттого, что не был уверен в свежести своей пижамы. Выйдя из пивной, он заглянул по дороге в три газетных киоска. "Монд" среди вечерних выпусков не оказалось, и он купил "Франс-суар". К тому же надо было поспешить: автобус его уже прибыл на остановку.
Сев где-то в середине, подальше от колес и около окна, он машинально перевернул первую страницу. Более серьезные внутренние полосы не так портили ему настроение. Он не любил шума, громкого смеха, соленых шуток. Такое же впечатление производили на него и крупные заголовки.
Кабур чувствовал себя усталым, глаза словно песком засыпаны, похоже, что назревал грипп. В купе он спал на верхней полке, с которой боялся упасть, и лежал, уткнувшись в сложенный пиджак, потому что с подозрением относился к железнодорожным подушкам. Он спал, но слышал, как поезд постукивает на стыках, и мучался от духоты. До него доносились голоса вокзальных дикторов и не покидали глупые страхи: катастрофа, порча отопления, кража бумажника из-под головы и еще бог знает что.
Из Лионского вокзала он вышел без шарфа, в смятом пальто. В Марселе всю длинную неделю стояла почти летняя погода. И сейчас он вспоминал залитую солнцем улицу Каннебьер в тот день, когда шел пешком к старому порту, щурясь и наблюдая за фланирующими женщинами. Ему всегда становилось не по себе от их покачивающихся бедер. А теперь он в довершение всего еще подхватил грипп.
Он и сам не знал, почему подумал: "в довершение всего". Из-за девушек, вероятно, возможно из-за своей застенчивости, из-за своих тридцати восьми холостяцких лет. Из-за своего полного зависти взгляда, которого он стыдился, но от которого ему не всегда удавалось избавиться, когда сталкивался с молодой, счастливой и богатой парой. Из-за совершенной глупости и той боли, которую теперь от этого испытывал.
Он вспомнил Марсель, где мучения его были еще горше, чем всегда весной в Париже, и еще об одном из вечеров там двое суток назад. Кабур с чувством стыда поднял глаза. С детских лет он инстинктивно старался убедить себя, что никто не догадывается о его мыслях. Тридцать восемь лет.
На сиденье перед ним молодая женщина читала "Монд". Он огляделся, понял, что они доехали до Шатле, и заметил, что не прочитал ни строчки в своей газете.
Он ляжет пораньше. Вечером, как обычно, поужинает в ресторане "У Шарля" в нижнем этаже своего дома. Уборку же отложит на завтра. Для этого ему хватит воскресного утра.
В газете, которую он, по-прежнему не читая, лишь бегло просматривал, ему вдруг бросилась в глаза собственная фамилия. Однако сначала, не задержавшись на ней, он по-настоящему стал читать лишь тогда, когда понял, что речь идет о знакомом ему вчерашнем поезде и о номерах мест в его купе.
Сначала Кабур прочитал ничего для да1го не значащую фразу о том, что в купе "Марсельца" что-то случилось минувшей ночью. А двумя строчками выше наконец, что некто Кабур занимал в этом купе одну из полок.
Ему пришлось вытянуть руку, чтобы сложить газету и вернуться на первую полосу, где начиналась заметка. Потревоженный сосед недовольно подвинулся.
Однако еще до того, как он прочел заголовок, Кабур с болью в сердце узнал женщину на фотографии. Несмотря на плохое качество снимка, она показалась ему нереальной, словно случайно встреченный на углу улицы человек, казалось бы, навсегда тебя покинувший.
Сквозь черно-серую типографскую краску он снова увидел цвет ее глаз, густую шапку волос, блеск улыбки, решившей все и породившей у него в те жалкие четверть-первого ночи глупые надежды. До него будто донесся не слишком понравившийся ему запах ее духов, он вспомнил, как женщина, стоя рядом с ним, слегка повысила голос и повернулась, поводя плечами точно так же, как это делает на ринге боксер, заметив промах противника.
Какой-то комок подкатил к его горлу, и сердце застучало с такой силой, что он дотронулся пальцами до шеи.
Машинально повернувшись к окну и увидев в стекле свое отражение, он понял, что автобус уже следует по Страсбургскому бульвару и подъезжает к его остановке. Прочитав подпись под фотографией и несколько строк из начала заметки, он отложил газету.
В автобусе осталось несколько человек. Кабур сошел последним, держа в правой руке кое-как свернутые листы "Франс-суар".
Пересекая площадь перед Восточным вокзалом, он заново ощутил запахи, которые сопровождали его в поездке, и будто впервые услышал привокзальный шум, хотя проходил здесь каждый день, никогда ничего не замечая. Позади освещенного здания засвистел подошедший поезд, отходили и прибывали другие поезда.
Задушенную женщину нашли в купе после прибытия поезда на вокзал. Ее звали Жоржеттой Тома. Накануне она была для него только золотой буквой "Ж" на сумочке, женщиной с низким, глуховатым голосом, мило предложившей ему сигарету "Винстон", когда они обменялись несколькими фразами в проходе вагона. Он не курил.
На другой стороне площади он уже не мог сдержать свое нетерпение и прямо на тротуаре развернул газету. Вблизи не оказалось фонаря, и он с газетой в руке открыл дверь пивной, но едва не отступил перед пахнувшим на него теплым воздухом и шумом. Однако, сощурившись, все же вошел, пересек полный зал и отыскал свободное место на диванчике рядом с тихо разговаривавшей парой.